Tomorrow the sun on us

— Повзрослей уже! — кидает ей Макс, когда они едут по трассе, и глаза щиплет от света. Так щиплет, что хочется закрыть их насовсем уже и вывернуть руль. На встречную, вбок, к ограде, за которой полно пустоты и океан плещется внизу. Вот она справедливость — закрывай и делай, как папа. Он смог, сможешь и ты. — Эй, Хлоя... — Макс вырывает ее из безумия всего за пару секунд. — Слышишь? Не надо. Больше не злится, не замыкается, глаза мокрые, а под носом полно сухих ржавых корок. Значит, повернула. Сколько раз? Один, пять, десять? Господи, пусть побольше, она ведь из упрямых, и так просто сдаваться нельзя. — Не надо? Смотри, Макс. Смотри! — она таки крутит этот чертов руль, и колеса под днищем шипят, оставляя на асфальте жирные черные полосы. — Смотри, как я могу! Их подбрасывает, а ограждение так и трещит, сминаясь под бампером, выносит в солнечную пустоту — за окнами мелькают зеленые пятна деревьев над обрывом, глаза больше не слепит, только жжет от соли, слезы по Рейчел не будут сладкими, и дыхание застревает где-то в груди птицей на взлете. Макс рядом вскидывает пальцы, пытаясь словить время и обратить его вспять. Насмерть перепуганная, бледная, такая красивая Макс — сотня веснушек на переносице россыпью, осколки неба, налипшие на тонкие полоски радужек, разомкнутый, мягкий рот, который надо целовать, чтобы стереть укоризну, притаившуюся в уголках губ. Только одной только Макс не исправить все то, что было до нее. Не стереть Рейчел, улыбающуюся, вскидывающую большие пальцы рук, позируя для одной из тех фотографий, которые не попадут ни на одну выставку, ни в один модный журнал — может, поэтому этим они и дороги. Там она все еще живая, настоящая Рейчел с лисьим взглядом чуть раскосых глаз и вьющимся на ветру перышком в сережке. Не вернуть отца, его жесткие теплые пальцы, скользящие сквозь волосы, его смех, его утренние шуточки — эй, может, мне начать ругаться больше, а то ведь в колледж не возьмут?. И басовитое гудение в такт песням, с его голосом можно было бы просто петь, и не подражая другим, а что-нибудь свое. И боль не вернуть, что уселась в груди, взломала ребра, налилась в сердце, вот почему дышать сложно. Сейчас... вот сейчас все закончится. Макс дернет запястьем, и время понесется вскачь, в обратном темпе, и они снова будут сидеть в треклятой колымаге, а в лицо прилетит обидное — Повзрослей уже, Хлоя, давай, бери и взрослей, подумай о других, не только о себе. Но пока что... Пока они зависли над пустотой, над обрывом, над океаном, она свободна. Ну же, повзрослей, Хлоя! — а она и повзрослеет. На сотый раз.