В твои руки я вручаю свой дух

      — Ты вспомнила что-то еще?       По оконному стеклу стучат капли дождя, просятся войти, нарушить режим в этом царстве порядка — практически визитная карточка подобной профессии.       Наташа прислушивается к этой странной мелодии, чужой мольбе, сжимает в руках аккуратную чашку кремового цвета, на дне которой чернотой оседает кофейная муть.       Слишком странно было бы открыть окно, чтобы впустить дождь.       И в этой мысли есть нечто правильное, как и то, что внутри себя тоже нужно открыть что-то и позволить памяти — галлюцинациям? бреду? — пронизать собственное сознание.       — Немного.       — Где в этот раз?       Наташа прислушивается к отголоскам своих — или нет — мыслей.       — Севилья.       Воспоминания возвращаются спонтанно — никакой системы, похожей на раскручивание клубка. Кажется, что кто-то разбросал бусины по полу и теперь судорожно пытается собрать их обратно в кучу.       Вместо системы, логической цепочки, на которую нужно нанизать эти самые бусины, — запах апельсинов за секунды до ударной волной бьет по рецепторам, и кисло-сладкое щиплет язык.       Наташа знает, что такое аура.       Но у Наташи никогда не было эпилептических припадков. Ровно как и странных видений — картинка смешивается с окружающим реальным миром, накладывается трафаретом, краской на белый холст стен, и она видит саму себя и не узнает, перехватывая скрытый накинутым на голову капюшоном — изумрудная ткань расшита золотыми нитями — взгляд, в котором смешивается коктейль из уверенности и хладнокровия. У реальной Наташи никогда не было такого взгляда.       Другая она, из какого-то Запределья, перерезает преследователям глотки выскакивающим словно жало из-под ладони клинком. Лезвие ловит солнечные лучи, отсвечивая и ослепляя. Улочки вьются, складываются в змеиные кольца до того мгновения пока замкнутый круг не разрывается — происходящее тает, преображаясь.       Это — не вызывает ужаса, лишь дыхание спирает где-то в груди, а в горле что-то противно царапает.       — Мы убегали.       — От кого?       В ее случае мистер Райлин ничего не записывает и кажется действительно заинтересованным, погруженным в проблему. Это по-своему подкупает, заставляет делиться.       — Не имею ни малейшего представления. Но нам нужно было скрыться, — Наташа откидывается на спинку кресла, рассеянно рассматривает стоящую на рабочем столе фигурку — плоская пирамида, составленная из трех одинаковых блоков хромированной стали.       Запах апельсинов становится сильнее, выкрученным на максимум, когда ее — в странном плаще, вооруженную клинками и наступившую на хлипкую доску строительных лесов — хватают за предплечье.       Крепко. Надежно.       Наташа подходит ближе, вглядываясь в фантомов, потому что в голове что-то щелкает — ей необходимо увидеть лицо второго, подхватившего без раздумий, на грани мышечной памяти.       Рядом раздается грохот. Наташа вздрагивает, оборачиваясь в сторону шума и осознает, что лежащий до сих пор на краю стойки телефон вибрировал достаточно для того, чтобы с нее упасть.       Этого оказывается достаточно, чтобы иллюзия рассыпалась и вместо разрисованного холста снова появилась ледяная в своей белизне стена.       И никакого запаха апельсинов.       — Кто входит в это понятие «нам», Наташа? Кто еще был рядом с тобой?       Наташа прикрывает глаза, пытаясь вызвать в темноте образ… кого-то важного, но не может вспомнить лица.       — Я не знаю.

— // —

      Порой она намеренно пытается вызвать очередной приступ, и разочарование сквозит в том, как она кусает нижнюю губу, когда ничего не получается — реальный мир умеет обманывать.       Видения подбираются неожиданно, не дают сосредоточиться — отточенные движения сбиваются, словно в мозгу ломается какой-то механизм: выпадают детали, заменяющиеся другими, несвойственными ранее.       По-своему страшно осознавать, что легко можешь свернуть шею стоящему рядом на кассе мужчине. Наверное, склонность к насилию всегда спит на задворках сознания.       Ночами, когда время переваливает за второй час, Наташа сосредотачивается на том, что уже принадлежит ей — целая галерея воспоминаний, постепенно выстраивающихся в хронологическом порядке, но не имеющих пока логического ни начала, ни конца.       Самое любимое — полумрак капитанской каюты, освещаемой свечами в канделябре, и она — такая же реальная — сидит, привалившись к чужому боку, уложив голову с гривой рыжих, почти медных волос на чужое — теплое, пахнущее сандалом и морской водой — плечо. Раздающийся грохот волн успокаивает, укачивает, словно в колыбели, а сильные руки приобнимают, удерживают и вселяют чувство безопасности.       Прошу, помоги мне вспомнить тебя.

— // —

      Это похоже на невроз навязчивых состояний, иначе не объяснить то, что между лопатками зудит точка, словно кто-то постоянно наблюдает из тени.       Наташа теперь не видит в зеркале реальную себя, лишь натыкается на иную сторону — страну Чудес без тормозов — и никак не может разглядеть стоящего мужчину за своим-чужим плечом.       Все становится совсем плохо, когда двойник протягивает руку и, кажется, приподнимает уголок губ. Но улыбка не касается глаз.       Когда она в следующий раз приходит на негнущихся ногах к мистеру Райлину, — уверенная, что у нее точно едет крыша из-за всех этих глюков и ночных кошмаров с полетами вниз с огромной, немыслимой для выживания высоты, — он заваривает ей чай и, усадив в кресло, рассказывает что-то о генетической памяти и древних орденах, что-то когда-то не поделивших между собой и ведущих свою скрытую от всего мира войну до сих пор.       Наташа традиционно рассматривает пирамиду на столе, грея ладони о чашку, и слушает о кладезе, хранящем воспоминания о жизнях предыдущих поколений, и проблеме, заключающейся в том, что этот кладезь нельзя просто так открыть — дезоксирибонуклеиновая кислота если и хранит свои секреты, то прячет их за дюжиной замков.       — Ты так и не вспомнила своего визави?       Нет. Потому что я не вижу его лица.       — Мы ведь ищем первопричину этого, — говорит она.       — Необходимо сложить картину воедино, чтобы найти зерно истины.       Пока остальные слепо следуют за истиной, помни — ничто не истинно…       Фраза неполная, от нее будто оторвали половину, как и в ее случае — пустота рядом стала ощущаться слишком остро.       — Есть одна компания, которая занимается подобными проблемами на протяжении многих лет, — мистер Райлин достает из ящика стола и дает ей буклет с описанием комплекса Абстерго — фармацевтический конгломерат, арахна, опутавшая своей паутиной весь мир — и его технологий. — Думаю, они смогут тебе помочь.       Наташа перехватывает его взгляд, полный участия, и вчитывается в строчки, обещающие произвести фурор в области генетики, когда аура едва касается ее, дразнит практически легким мазком по щеке.       Наташа вскидывает голову, слишком резко, но ничего не видит — лишь тень мелькает на стене позади мистера Райлина.       — Все в порядке?       — Более чем, — Наташа поднимается на ноги, складывает буклет и засовывает в задний карман джинсов. — Я подумаю насчет клиники.       Внутри щелкает, что ей нельзя туда соваться. Интуиция ли, голос разума или той части — из далекого прошлого, но Наташа решает прислушаться. Потому что ей абсолютно не нравится совпадение символов.       Пирамида, три блока из хромированной стали, фармацевтической конгломерат, зашифрованная память. Абстерго. Абстерго. Абстерго. Латынь? Латынь.       …«Очищающий». От чего?

— // —

      Волна обрушивается спустя неделю, и Наташа уверена, что у нее попросту взорвется голова или она задохнется от запаха чертовых апельсинов. Возможно, толчком стало изучение истории, как и мировой, так и того, что было известно об Абстерго Индастриз. Возможно, то, что в каждом значимом событии, старательно выведенном в учебниках и сети чувствовалось чужое присутствие, будто невидимая рука криптократии. А, может, просто время, — для чего? — наконец, пришло?       Когда никакие анальгетики не помогают, — едва ли не горсть, почти токсическая доза, — она отпрашивается с работы и следующие полчаса пытается поймать такси, потому что едва ли в таком состоянии справится с мотоциклом.       Воспоминания вспыхивают одно за другим. Наташа сидит на скамейке в парке, дождь льет как из ведра, и она наверняка промокла насквозь и дрожит, но все это не важно, потому что с каждым вдохом напополам с пресной водой — огромный глоток памяти.       Удивительно, как быстро сложилась мозаика.       Удивительно, как она не поняла раньше.       Кабинет мистера Риккина — тамплиера, все время наблюдавшего за ней — оказывается разгромлен. И никакого следа присутствия хозяина. Но вряд ли их разлука продлится долго.       Наташа осматривает сломанную пирамиду на полу, олицетворение хаоса, когда прибывает охрана. Из Абстерго или нет — не так важно, потому что справиться с ними не составляет никакого труда. Мышечная память куда крепче и надежнее, даже если она не твоя, а подаренная предком из далеких поколений.

— // —

      Напарник — брат не по крови, продолжение руки, клинок, железная хватка на предплечье — ждет ее на последнем, пустующем в такой час этаже Стеклянной Башни, сидя на перилах напротив витражей.       «Не перелезать» гласит предупреждающая надпись, белое на красном.       Но кого волнуют запреты?       Черная мантия, накинутый капюшон — привет из пятнадцатого века, а вот лежащий рядом чехол из-под гитары, в котором вряд ли лежит сам инструмент, — якорь в настоящем.       Наташа подходит бесшумно, перелезает и садится рядом, опирается ногой о перекладину. Мадрид подмигивает ей разноцветными огнями, похожий на огромный организм с картой сосудов-дорог.       — Где тебя носило? — спрашивает она, пихает локтем в бок.       — Не хотел мешать твоему пробуждению, — голос насмешливый, а глаза все такие же зеленые. И Наташа стягивает капюшон, позволяя себе слабость — взъерошить темные волосы, чтобы потом увернуться от захвата.       Братство всегда считало их слишком привязанными друг к другу. Но не препятствовало, потому что эта связь — брат-сестра, цепь на двоих — делала их сильнее. И делает до сих пор.       Наташа чувствует себя отшлифованным, заточенным клинком; совсем как тот, что скрывается под рукавом — поворот запястья, и лезвие блеснет на свету.       — Теперь предпочитаешь винтовки? — она кивает на лежащий у ног чехол.       Джейсон — теперь его зовут так, но имена лишь шелуха, срываемая временем — пожимает плечами, улыбается.       — Пользуюсь всеми привилегиями данного времени. Кто запретит?       Наташа усмехается.       — Никаких запретов.       …пока остальные ограничены моралью или законом, помни — все дозволено.