Разъедая изнутри счастье

Тяжёлые думы понукают восстать смутных призраков прошлого из пепла и трухи памяти; поднимают их истлевшие и искорёженные тела медленно и аккуратно: каждый фрагмент находит своё место в общих ячейках воспоминаний. Плёнка памяти, изувеченная острыми клиньями боли, что причудливо загнуты и оставляют столь глубокие рваные раны глубоко внутри, кажется даже, что на самой душе, что они не затягиваются крайне долго, и потери, перематывается с трудом; любой кадр фильма-памяти приносит ломающие кости и растерзывающие нутро страдания. Тёмные углы полны смутных, едва различимых видений, едва слышных пугающих шорохов. Витиеватые сгустки энергии медленно взвиваются к потолку, их истончившиеся в неверии тела шарахаются лунного света, опасаясь, что холодная бледность ночного светила может ранить и причинить нестерпимую боль их нежным телам. Скелеты. Духи. Они нереальны. Сюрреалистичны. Они лишь часть воспалённой фантазии, порождающей тайные страхи в гнетущую реальность, звук ветра — в надсадный плач рухнувшей надежды. И протяжный стон в пустоте — лишь часть сумеречного бреда. Но Корнелии кажется всё настоящим: бестелесные духи обретают плоть, каждый шорох обращается в живое воплощение страха — лакающую, истощавшую волчицу. Дом пустой. Призраки в нём осмелели и теперь медленно выползают из своих тёмных укрытий; они пропитаны остаточным счастьем, отяжелённым горечью предательства. В этом доме едва ощущаются остаточные тепло и любовь, оставшиеся от хозяев. Комната, в которой сидит Корнелия, напоминает о младшей подруге. Элион. Корнелия слышит стук своего сердца, грохот крови. Ей страшно одной в этом доме, некогда наполненном любовью домашнего очага, а сейчас пустующем. Никого, лишь аморфные создания (да и те — плод воображения), переплетающие свои витиеватые тела в причудливом танце, обостряя безутешную правду — дом покинут. Корнелия глубоко дышит. Страх сковывает тело ледяными путами. Она хочет сейчас, вот, на этой самой кровати, в этой комнате увидеть Элион. Её светлый, добрый образ отпугнёт наступающие страхи, прогонит аморфных существ и успокоит Корнелию. Она в этом уверена. — Элион, — отчаянно шепчет она в темноту. Услышь, услышь и вернись. Мысленные крики и взывания обращаются в труху, как истлевшая от времени кость, натыкаясь на непоколебимый барьер сознания. Корнелия не будет кричать. Но слёзы, скатывающиеся по щекам, говорят об обратном. Крик будет вырван из глотки, из самой её глубины, когда боль потери будет невыносима, а надежда, пылкая и нестерпимо светлая, будет изъедена, искромсана зубами-когтями жизни. Киноплёнка воспоминаний медленно проматывается, позволяя погрузиться в радость и забыть о режущем душу клинке боли. Но тишина не хочет являть девичий образ; она способна лишь терзать раскрытую рану, впиваться изломанными когтями в мягкую плоть и отравлять собой. Корнелия ненавидит Фобоса. Особенно за то, что забрал подругу, без которой в груди странная пустота и всепоглощающий холод. Сердце болезненно сжимается, ядовито насмехаясь над Корнелией: врёшь, врёшь. Она зажмуривается. Демоны в её душе взвиваются, словно в адской пляске макарбла. Огонь вспыхивает резко, сопутствуя смертельному танцу. Он горит, извиваясь и ревя, сжигая что-то внутри, обнажая голую истину. Корнелия скучает по Элион. Демоны резвятся, но не решаются подойти. Они чего-то боятся. Сила кольнула кожу. Тяжёлая тишина разбивается как тонкий лёд звуком шагов, приближающихся к закрытой комнате, и Корнелия невольно вскрикивает, ещё сильнее зажмуриваясь. Дверь скрипит, открываясь. В комнате уже не царит тьма, полная опасной игры сознания. Тени ретируются, прячась в тёмных углах и щелях. И холодный свет бьёт в закрытые веки. Корнелия пытается сильнее забиться в угол. — Корнелия! — взволнованный голос достигает стражницы, заставляя её открыть глаза. — Что случилось? Сердце тяжело пропускает удар. Открывает глаза, резко вскакивая, подаваясь всем телом вперёд. Рядом, совсем близко к Корнелии стоит Элион. — Элион! — она заключает подругу в объятия, подрываясь на ноги. Необъяснимость ситуации отдаёт горьким привкусом. Пожар в душе Корнелии утихает резко, словно огню перекрыли доступ к кислороду, замкнув в вакуум. Элион не понимает всей ситуации. Корнелия обнимает её крепко, стискивая руки в замок за хрупкой спиной, до боли пережимая тонкие кости рёбер. — Что случилось, Корнелия? — повторяет свой вопрос Элион, обнимая в ответ. — Ты вернулась... — не договаривает, обрывая себя на слове. Атмосфера в комнате меняется: уже нет запаха сырости и запустения; дом полон жизни и шума, столь привычных и обыденных. И Корнелия сбрасывает пелену, подёрнувшую разум и реальность. Элион. Она касается её щеки, всматриваясь в глаза полные удивления. Элион рядом. Её никто не забирал. Она рядом. — Элион, прости. — Корнелия смущённо отстраняется. — Стой! — руку стражницы перехватывают. — Объясни, что с тобой. Корнелия отвернулась, прикусив губу. Ком подступал к горлу. Она не хотела говорить Элион ничего, но сил сдерживаться нет. — Я не знаю. Честно! — Корнелия выкрикивает, утыкаясь в ладони лицом. — Я подумала... Мне показалось, что ты, твои родители... пропали. Я думала, что нахожусь в пустом доме. Было так страшно. Элион обнимает оседающую на пол стражницу за трясущиеся плечи. — Тебе приснилось. — Элион берет руку Корнелии в свою. — Я ведь рядом, чувствуешь? Дурное видение... Нет, нет! — пусть лучше это окажется не спонтанным пророчеством, а глупым сном, вызванным постоянным недосыпанием и сильнейшим переутомлением. Они всегда будут вместе; пусть не так, как желает сердце Корнелии, но вместе. Неразлучно. Всю жизнь. Она вновь обнимает Элион, скрещивая кисти рук за хрупкой спиной. Прижимается крепко к груди, улыбаясь. И в сердце Корнелии зарождается хрусталь надежды, стоит ей услышать частые удары сердца Элион, почувствовать её прохладные ладони на своих щеках.