I
Слишком наивно было надеяться, что, сбежав из камеры Мошаэ, можно запереть там собственное прошлое, потому как оно находилось здесь – в окованной костью голове. И уж если вознесение не стёрло, а лишь заблокировало память, то, по-видимому, единственным способом избавиться от неё было вышибить себе мозги. Что в планы Кардинала вовсе не входило. Даже в перспективе. ...Быстрое движение пальцев по сенсорной панели – и прямо напротив кеттийки проектор создает её монохромную копию в полный рост. Она пристально смотрит себе в глаза, не замечая, как вздуваются от частого дыхания щёлки ноздрей, как нехарактерно ссутулена осанка и мелко дрожат ладони, пальцы которых до сих пор, кажется, ощущают гладкость кожи ангаранки, и не видит, как крепко сжаты сухие потрескавшиеся губы, что до сих пор хранят её вкус. Нужно успокоиться. Подобное поведение непозволительно. Абсурдно. В каком-то смысле сродни предательству. Но проклятые образы сильнее. Вместо своей проекции Кардинал снова видит тонкое, слабое, незащищённое тело и собственные грубые руки, властвующие над ним. И новой искрой в её груди вспыхивает восхищение, природы которого... не понять? Какая ложь. Она понимает, но не позволяет себе довести эту мысль до четкого оформления, ибо это... слишком стыдно? Отвратительно? НЕПРАВИЛЬНО. Кардинал крепко зажмуривается и лихорадочно, не глядя, одну за другой открывает многочисленные застёжки своего облачения. Надеется, что, может быть, изгонит навязчивые образы и вернёт себе трезвость мысли, увидев совершенство собственного тела. Стянув костюм, она излишне порывисто бросает его на пол – и ловит свой взгляд в отражении – и едва не отшатывается, как от удара: на неё смотрят глаза жертвы, в которых зыбко подрагивают растерянность и испуг; глаза, в которых тлеет глупая надежда на спасение. Их, таких, были сотни, и они же после проведённой работы смотрели верно, с обожанием, всецело готовые принять тот Дар, что однажды получила и сама Кардинал. «Ты помнишь, кем была раньше?» – голос Мошаэ звучит в голове, как если бы та находилась рядом. И почему-то вспоминается другой её взгляд, совсем без страха, пронзительный, наполненный странной смесью досады и сочувствия. «Помнишь своё настоящее имя? Свой дом? Родную планету?» – так интересовалась она снова и снова, словно не замечая, что конечности её крепко пристёгнуты к железному столу, а вены пунктированы иглами капельных систем, по которым в тело проникает яд неизвестного вещества. Во время процедур Мошаэ тяжело дышала, борясь с плещущей у горла тошнотой, медленно слабела, всё хуже фокусировала взгляд, но упрямо продолжала говорить со своей тюремщицей, пока её сознание, наконец, не сдавалось. Она зачем-то рассказывала о своей семье, о многочисленных матерях и братьях-сёстрах, о празднествах и традициях, о разнообразной ерунде, что была Кардиналу безразлична. Всё равно по завершении подготовки ангаранка, как и все предыдущие избранные, должна была легко отринуть своё прошлое, осознав, что вознесение есть благословение, милость Архонта к жалким существам, и добровольно пойти на ритуал. Но, как позже оказалось, эти речи незаметно для Кардинала посеяли в ней зерна смуты. Они укрепились в её мозгу злосчастными вопросами, будто цепкими зубцами, и, в конце концов, дали ростки, когда кеттийка абсолютно этого не ожидала. «До того, как тебя изменили... как ты выглядела?» И правда, как? Да есть ли разница, какой Кардинал была раньше!.. Сейчас она – результат комбинации лучших, тщательно отобранных генов – была идеальна. Но однажды, идя по коридору от комнаты, где держали ангаранку, она отстранённо, из простого любопытства сама начала задаваться теми же вопросами, пытаясь вспомнить хоть что-то из прошлой жизни, пока потревоженная память неожиданно не отозвалась…***
– Они столкнулись с той же бедой, – голос определённо принадлежал ей, хотя и был несравнимо мягче, без явных сухих вибраций, и, по сути, ничем, кроме интонации, не был схож с её нынешним. – Они вымирают, Нерия, – язык речи – не тонайжет; впрочем, женщина, которой предназначались слова, не была кеттийкой. Этой расы больше не существует. Вслед за этой мыслью со скоростью вспышки явилась другая, поставившая всё на свои места. «Моей расы больше не существует». – Эвите, ты же не дура, – Нерия плавно, скрывая шаткость равновесия за нарочитой медлительностью, отступила назад и опустилась в кресло. Тонкие угловатые руки с полнокровными жгутами вен, проступивших от больной худобы, держали тело с трудом, заметно подрагивали, пока она садилась. Но лицо оставалось бесстрастным. – Ты же понимаешь. Это не тот путь, который может кого-то спасти. Ни их, ни нас... Вопрос не состоит в одном физическом выживании. – Я знаю. Знала. Но не видела иного выхода. – Тем более что никаким альтруизмом там и не пахнет. Ты же говорила с этим Архонтом. Ты слышала, с какой позиции он вообще ведёт диалог. Кардинал наблюдала за разговором, будто чужими глазами и из чужой шкуры, пусть даже в той жизни, слишком далекой, позабытой, это были её глаза и её тело. И женщина, сверлившая её утомлённым взглядом, также некогда принадлежала ей. Хотя на момент разговора их отношения напоминали вечно воспалённую, незаживающую рану, что приносила одни только муки. – Я знаю, – повторила Эвитера, опустив взгляд. Смотреть в когда-то родные глаза было выше её сил. Смотреть – значило, точно о стену, ударяться сердцем о несогласие, недоверие. И видеть близкую смерть. – Ты знаешь, – слабо кивнула Нерия, отчего несколько пепельно-белых мелких косичек соскользнули на лицо; только дома она позволяла себе не собирать их лентой. Эту шерсть… волосы – вспомнила название Кардинал – жесткие, густые и непослушные, носить иначе, чем в плетениях, было невозможно. – Только в своём почему-то упорствуешь. – Назови мне реально хорошую альтернативу, – Эвитера потянулась к вискам, сжала их пальцами, пытаясь притупить нарастающую боль. Разговор неуклонно выводил её из себя. – Это не выбор. Даже из двух зол. – Взять и дружно наложить на себя руки? – Эвитера... – Что? – она повысила голос против воли, нечаянно, и проклинала себя за то, что говорить спокойнее уже не могла. – Заведомо от всего отказаться, потому что лучше уж массовый суицид, чем попытка наконец-то приспособить себя к условиям, которые слишком многого требуют от наших адаптационных резервов? – Прошу тебя… подумай, стоит ли жить, если мы потеряем себя и станем ИМИ?..***
Перерождаясь, каждый кетт частично сохраняет память о своём прошлом. Каких масштабов это «частично» может достигнуть – зависит от конкретного типа трансформации. На низшей, наиболее примитивной ступени вознесения часть памяти трансформируемого существа, отвечающая непосредственно за его личность, блокируется и замолкает, вытесняясь в неактивные участки коры, а в дальнейшем обычно утрачивается, ибо рядовому пехотинцу или слуге, не обладающему продвинутым интеллектом, как правило, не свойственно заниматься тренировкой разума и мозга. Фрагментарное возвращение памяти принято считать проблемой именно высших кеттов. Высшие – элита своих прежних обществ, лучшие, сильнейшие, наделённые авторитетом и полномочиями, и смысл их вознесения заключается как раз в облегчении процесса порабощения их родных видов, а также в получении доступа к особым знаниям и опыту последних. Поскольку трансформация высших спланирована так, чтобы максимально сохранить интеллектуальный потенциал «исходника», с каждым последующим обновлением они рискуют осознать и вспомнить больше. Причина кроется в том, что, заставляя мозг функционировать активнее, полнее, расширяя границы его мощи, всегда можно вернуть к жизни часть полустёршихся ассоциативных путей. Суть подготовки избранного заключается не только в подавлении его иммунитета во избежание смерти из-за реакции на мутаген. Другая задача, столь же важная – программирование сознания. Чем тщательнее и успешнее оно проведено, тем меньше вероятность, что старая память вознесённого пошатнёт его лояльность Империи. Кардинал работала над этим, она, скверна побери, занималась всеми уровнями подготовки, что физической, что психологической, и привыкла стоять на позиции специалиста. Все эти мучительные и страшные побочные явления, всё, что касалось вывертов и ломок сознания, она безупречно помнила в теории – но крайне плохо знала изнутри. Многое из описанного у других просто миновало её во время собственного вознесения. Многое успело поблёкнуть под влиянием твёрдой убеждённости и веры, которую она в себе взрастила. Палач не склонен ставить себя на место жертвы. Экспериментатор не стремится отождествить себя с подопытным, спроецировать на себя его непонимание и боль. Есть цель и есть задача. Есть долг, направляющий руку. Всё остальное разум, защищаясь, выносит за рамки настоящего момента – в том числе и размышление над жестокостью средств. Кардиналу казалось невозможным, немыслимым, чтобы она, профессионал и абсолютная хозяйка ситуации, вдруг прочувствовала, каково приходится тем, чей блок даёт трещины. До теперь. Воспоминания утягивали из реальности, стоило мысленно коснуться памяти или просто столкнуться с чем-то подобным, что встречалось ей, еще не-вознёсенной, – фраза, звук, образ, тактильное ощущение, чувство, что угодно – и память находила соответствующий эпизод из жизни. Они бывали то чёткими и детальными, то вовсе неясными, что сразу разобраться в них не представлялось возможным. Иногда невесть откуда возникало понимание некоторых вещей и информации, что Кардиналу были не известны, но о которых, судя по всему, знала Эвитера. Спасало лишь то, что эти вспышки длились не более нескольких секунд, и со стороны выглядело, будто управляющая храмом о чем-то задумалась, только ей самой казалось, что она пропадает в них часы напролёт. Кардинал почти не спала, ибо во снах дни жизни, что не воспринималась ею, как её собственная, сменяли друг друга, складывались в целые недели. После подобного «отдыха» она едва могла собраться с силами, чтобы подняться на ноги, подолгу лежала на кушетке, приходя в себя и структурируя в сознании все эти воспоминания, тщательно разделяя себя настоящую и ту, коей уже не является и которую ей хотелось бы никогда не вспоминать. От этого было невозможно отгородиться, тем более, когда одна конкретная пленная ангаранка, работу над которой Кардиналу назначил сам Архонт, задавала слишком много вопросов. Нужно было давно заставить Мошаэ молчать, но теперь и взгляда на неё было достаточно, чтобы утонуть в очередном омуте видений. И почему-то рядом с ней неизменно вспоминалась другая женщина, которую тогда, более столетия назад, так и не удалось спасти.***
Пальцы ощутили влажное и машинально сомкнулись в щепоть, стремясь на ощупь опознать природу неизвестных капель. Хотя стремление это запоздало: запах крови уже коснулся её чутких рецепторов, дав ответ прежде самого вопроса. Иглы холодного страха мгновенно прошили тело – стыдно, Эвите! – она вздрогнула и едва не отдёрнулась, вытирая руку о простыню, но, кажется, успела с собой совладать. Нерия по-прежнему лежала с закрытыми глазами, измотанная и расслабленная после приступа. Её лицо, такое спокойное, ненормально спокойное в свете всего, что с ней творилось, не отражало никаких признаков того, что она, возможно, заметила этот подлый рефлекторный порыв. Можно было лишь молить богов, чтобы и вправду не заметила. Эвитера дотянулась до столика, взяла заготовленный платок и аккуратно, с выражением извиняющимся и смущённым, очистила ладонь. Затем сложила ткань несколько раз и бережно промокнула любимой губы. Наклонилась, тронув лёгким поцелуем. И под собственными губами почувствовала её улыбку. – Спасибо, – шепнула Нерия, чуть повернув голову, чтобы в ответ поцеловать её в щёку. – Ты как, Рия?.. Что-нибудь хочешь? – Укрой меня, пожалуйста. Накинув на тоненькую фигуру сбившееся внизу кровати одеяло, Эвитера перехватила слабую ладонь, потянувшуюся было к нему самостоятельно, и с нежностью прижала к своему сердцу. – Замёрзла? Молчаливый кивок подтвердил её слова. – Сейчас вернусь. Закрыв окно, Эвитера опёрлась ладонями о подоконник, делая вид, что смотрит куда-то в сторону горизонта, но перед глазами застыл образ болезненно исхудавшего лица Нерии. Кровь на её губах, на простыни. Кровь на пальцах… Болезнь прогрессирует слишком быстро, лечение не дает эффекта. Сколько времени у них осталось? Не больше года. Всё, что может медицина – сделать течение менее мучительным и, если посчастливится, немного замедлить его. А ей остаётся лишь смотреть, как день за днём Рия угасает. Лекарства нет. Шансов нет. Иммунные механизмы, сломавшись, ополчили организм против самого себя. Ладони сжались в кулаки, до боли упираясь костяшками пальцев в металлическую поверхность. От напряжения в мышцах плечи нервно дрогнули, но взгляд всё так же упрямо сверлил одну и ту же точку в далёком пейзаже за окном. – Эвите… Выждав несколько секунд, она обернулась на оклик и заставила себя улыбнуться, надеясь, что получилось искренне. Не хотелось давать лишний повод для беспокойства. Их и так заоблачно много. Вместо просьбы Нерия протянула руку – «Иди ко мне, ну что ты там стоишь одна?» – и улыбнулась в ответ. В уголках глаз собрались морщинки, она прищурилась, как от лучей дневной звезды, и выглядела счастливой, будто не умирала каждую минуту. Будто войны с кеттами не было. Эвитера легла поперёк кровати, опустив голову возлюбленной на колени. «Я не одна, у меня есть ты». И по привычке пальцы Нерии принялись перебирать заплетённые в косички волосы. Когда-то эта ласка приносила покой, расслабляла, отвлекала от тяжёлых мыслей. Слишком давно. Теперь забота лишь обостряла боль от приближения неизбежной разлуки… …Лекарства нет, но есть иной способ побороть болезнь, единственный шанс; и Эвитера приняла решение.***
«Была ли у тебя семья, кто-то, кто дорог тебе?» Измотанная, Кардинал более не могла игнорировать ангаранку: «Моя семья – здесь. И ты скоро поймешь это, Сефа! Ты станешь частью её!» – ответ непривычно резким, полным раздражения тоном – всего лишь попытка вернуть себе уверенность в том, что она делает всё правильно, ради высшей цели. «Наши семьи основаны на любви и взаимопонимании, а не на лжерелигии и военном строе, – на тот момент ангаранке уже стало тяжело говорить, и, тем не менее, её тихий голос всё так же был пропитан упрямством, с которым она пыталась пробиться сквозь стену молчания Кардинала на протяжении всего своего пребывания в плену. – И если вы посылаете своих солдат на смерть без сожаления, будто расходный материал, мы безмерно скорбим об утрате КАЖДОГО. Нам дороги все до единого, а ваши понятия о семье искажены вам же в угоду. И дар, что ты так фанатично превозносишь, на самом деле – проклятие». Проклятие?.. Для народа, к коему когда-то принадлежала Кардинал, вознесение было спасением, во всяком случае, до сих пор она была убеждена в этом.***
Назад пути нет. Сигнал о начале операции подан. Осталось дождаться челнока. То, ради чего Эвитера на протяжении полугода работала на два фронта, начнётся в считанные минуты, ибо дальше медлить было нельзя. Нерия слишком ослабла, хотя до сих пор, несмотря на болезнь, держала себя при посторонних так, что никто и не подозревал, каких усилий ей стоило заниматься делами Совета. Умудрялась убеждать всех, что сумела добиться стойкой ремиссии, только на самом деле даже передвигаться самостоятельно ей уже было тяжело. О реальном положении дел знали лишь её лечащий врач и Эвитера, которой втайне удалось получить доступ к медицинской карте. Счет шел не на месяцы – недели, но она, фанатично окунувшаяся в деятельность Содружества, скорее умрёт у себя в рабочем кабинете, чем дома в постели или на больничной койке. Проведя ладонью по лицу, Эвитера сделала медленный глубокий вдох, надеясь, что это поможет совладать с волнением. Нужно успокоиться, остался последний шаг. Бесполезно. От понимания этого становилось только хуже. В итоге, спрятав руки в карманы брюк, она направилась в комнату, где её ожидала Нерия, но той не оказалось ни в кресле, ни на кровати. В полумраке, разбавленном блёклым светом множества миниатюрных ламп, она не сразу заметила женщину, сидевшую у дальней стены на подоконнике. Чёрное дуло пистолета заставило Эвитеру замереть. – Значит, это всё-таки ты… – рука Нерии тряслась, пытаясь удержать оружие прямо, и вместе с тем подрагивали на стволе блики от искусственных звёзд. – Вот откуда кетты узнавали обо всех… кх!… наших планах – из первых уст, от члена Совета… – голос слабел и садился к концу каждой фразы, немного оживая лишь после того, как она осторожным кашлем сбивала першение в горле. – От представителя тех, благодаря кому Содружество до сих пор держится, а народ ещё не утратил надежды. А ты… всё это время ты работала вопреки. Нерия говорила сдержанно, не повышая тона. И каждое слово было как лезвие. Лучше бы кричала, проклинала, Эвитере вынести это было бы проще, чем горькое безразличие в голосе и… пустоту. – И как ты узнала? – только и смогла выдохнуть «та, что всех предала». Нужно тянуть время, пусть говорит, пусть обвиняет, высказывает всё, что хочет. Теперь это не имеет значения, она сотни раз слышала то же самое от себя. Все эти месяцы ненавидела и корила себя, но, проклятье, пошла на предательство ради неё! Нерия не поймет и не сможет принять её поступок, ибо ей важна нация, а Эвитере нация без неё не нужна. Да какая разница. Скоро их обеих вознесут. – Перехватчик в ящике, – Рия кивнула на тумбу у кровати. – Мы всё время искали шпиона по технике кеттов, а ты, оказывается, связывалась с ними через свой коммуникатор. Потому тебя еще не вычислили. – Значит, ты приняла моё приглашение не потому, что всё еще любишь меня, а чтобы установить слежку. Хочешь убить? – Эвитера сделала шаг, разведя руки в стороны, и опустившаяся было от усталости рука тут же взметнулась вверх, направляя ствол пистолета прямо в грудь. – Давай. Это уже ничего не изменит. Нерия покачала головой: – О нет, любовь моя, – и улыбнулась, но вовсе не так, как раньше; в кривой ухмылке была лишь злоба и ни намека на прежние чувства. – Смерть – это слишком мягко для предателя. Я прострелю тебе ноги, чтобы ты не сбежала, пока не прибудет вызванный мною отряд. Нам нужно знать, что именно ты успела выложить кеттам. И всё, что тебе о них известно. Нельзя сказать, что Эвитера не ожидала негативной реакции, но слышать вживую направленную на себя ненависть было несравнимо тяжелее, чем воображать её. Да и подобных слов в её мыслях Нерия никогда не говорила. Никогда не собиралась отдать её на дознание и пытки, не направляла не неё оружие. Оказалось, спустя годы они многое не знали друг о друге, не подозревали, на что способны. – Смотреть на мою казнь ты будешь с таким же спокойствием? – неожиданная мысль – как удар по затылку, от которого темнеет в глазах. Пошатнувшись, Эвитера неустойчиво шагнула к кровати и присела на край. – Я не смогла наблюдать, как ты умираешь, зато тебе моя смерть безразлична?.. Губы Нерии сжались в тонкую линию. Задержав дыхание, она подняла голову к потолку, и на впалых щеках тонкими линиями заблестели тёплые отсветы ламп. – Да как ты смеешь… – сухой севший голос прозвучал, будто сдерживаемое рычание. И, вдруг соскочив с подоконника, она непроизвольно сорвалась на крик: – Как ты смеешь говорить так?! Истерзанные лёгкие не выдержали напора. Сжавшись и содрогаясь всем телом, Нерия надсадно кашляла, задыхалась, тщетно пытаясь глотнуть воздух наполнившимися кровью бронхами. И, если бы не проклятый пистолет, Эвитера бросилась бы к ней, но вместо этого крепко сдавила ладонями колени, заставляя себя сидеть на месте. Её бывшая возлюбленная не имела привычки бросать слов на ветер. Когда приступ начал стихать, Нерия навалилась спиной на окно, растерла рукавом кровь по губам и вдоль скулы и, открыв рот, попыталась заговорить вновь, но свистящий шум дыхания погасил слова. – Тебе нужно принять лекарство… – такое обыденное и привычное проявление беспокойства, словно бы сейчас на Эвитеру не направлено оружие, словно они до сих пор живут вместе, а в шкафчике у кровати всё так же сложен ворох таблеток и инъекций для Нерии. Но этого нет уже давно. Слабые пальцы, скованные ревматической болью, сжали ткань платья под шеей. Рука с оружием повисла вдоль тела и вряд ли у неё хватит сейчас сил подняться вновь. – Уходи, – откашляв из поврежденных бронхов кровь, Нерия, наконец, смогла произнести внятно. – Уходи… пока есть время, – но каждое слово сквозь болезненно искривленные губы давалось ей с трудом. Нет. Не ослышалась. Она отпускает её. – Рия… – Пожалуйста. – Я уйду только вместе с тобой. Никак иначе. Но Нерия лишь медленно покачала головой. – Ты не права, Эвите. Мне вовсе не безразлично, что тебя могут казнить. Я боюсь даже представить… – она неглубоко, осторожно дышала, стараясь не спровоцировать новый приступ. – Только сейчас я поняла, что страх потерять меня не давал тебе жить. Прости. Всё произошло по моей вине, нужно было прекратить это раньше. Эвитера не сразу поняла, о чём речь, и почему перед ней извиняются, но спустя секунду оказалось уже слишком поздно, чтобы успеть что-то предпринять. – Любовь моя… – Нерия решительно подняла пистолет. – Живи… Выстрел. Снаружи в комнату проникали звуки боя – видимо, обе стороны прибыли одновременно: одна – забрать агента и объект, другая – арестовать предателя, но Эвитера не слышала ничего, кроме накатывающего волнообразного шума. Она уже не вспомнит, как оказалась рядом с Нерией, как упала на колени, ударяясь о твердый деревянный паркет; не вспомнит жжения в прокушенных губах, когда соль её слёз попадала в раны, равно как и боли в надорванных от крика связках. Всё сжалось до ощущения тёплой крови на ладонях, когда она прижимала к себе бездыханное обмякшее тело, и складок ткани под пальцами, когда, раскачиваясь из стороны в сторону, гладила спину и плечи Нерии, словно убаюкивая после очередного приступа. Сидя спиной к двери, Эвитера не видела, кто вошёл в гостиную, но и не хотела, не стремилась узнать. Империя или Содружество – теперь всё равно, кому она достанется. Дальнейшая борьба не имеет смысла. Ничего больше не имеет смысла. Нерия унесла его с собой.***
Сон былой реальности отпускал мучительно медленно, всё еще продолжая сковывать слабостью тело, не позволяя пошевелиться, встать, прогнать сторонним раздражителем осевший на сетчатке образ. Глядя в потолок, Кардинал беззвучно рыдала. Точнее, не она, а та, кого её истерзанному сознанию уже было тяжело отринуть, кого впредь воспринимать как постороннюю личность не представлялось возможным. С последним воспоминанием чувства той женщины – теперь её собственные – нахлынули, будто какая-то неведомая болезнь, разрывающая грудь изнутри. Это оказалось больно, почти невыносимо, если сравнивать с физической чувствительностью, порог которой был искусственно повышен. И за время, будучи вознесённой, Кардинал уже успела позабыть, каково это – испытывать настоящую боль. Приоткрыв рот в желании закричать, она, тем не менее, промолчала, но была уверена, что слёзы сдержать не удалось, и они потекли по вискам, скрываясь под костяными наростами. Только на самом деле глаза были обжигающе-сухими. Подобной бесполезной ерунды, как слёзные железы, имперская генная инженерия своих подданных лишила. В тот день Кардинал не явилась к Мошаэ для проведения процедуры, как, впрочем, не направила к ней и другого специалиста. Физически ангаранка уже была готова к вознесению, но возникли проблемы с её психологической устойчивостью. Но, раз организм подготовлен к принятию мутагена, приказ о вознесении – лишь дело времени. Хотя сама Кардинал была против превращения ритуала лишь в физическую трансформацию, в первую очередь вознесение – изменение духовное. Мошаэ Сефа должна была уверовать, понять, насколько это важно. Поэтому процедуры продолжались до поступления приказа свыше. За последующие сутки не было ни одной вспышки видений, и Кардинал, наконец, смогла привести себя в порядок, вернув контроль над своим разумом и телом. Воспоминаний, увлекающих в глубины памяти, выбивающих на секунды-минуты из реальности, и правда больше не было… Кардинал занесла ладонь над считывающим устройством замка и, помедлив несколько мгновений, приложила, открывая дверь в камеру Мошаэ. …потому что прошлое уже было здесь, перед её глазами. – Нерия?.. – движение губ не нарушило тишину. Кардинал не заметила, как прошептала это имя, но в сознании даже не возник вопрос, как может такое быть, что погибшая более столетия назад находится сейчас перед ней? Тонкие руки, исхудавшее, с заострившимися чертам лицо, большие глаза, что смотрели на Эвитеру, как тогда, в последний раз, прожигая кожу и кости, выворачивая наизнанку и видя насквозь её чёрное сердце, а в нем – сотворенное втайне предательство. Его причина уже не имела значения, ибо в глазах возлюбленной всё выглядело иначе. В её глазах – боль, страх и ненависть. Нерия предпочла прервать свою жизнь вместо того, чтобы обрести новую. Но Кардиналу казалось, что вот она, еще живая, едва дышит, сидит на кушетке в углу комнаты, обняв колени и облокотившись о холодный металл стены. И глаза её – вместо ярко-голубых мерещились другие, с зеленоватым оттенком – точь-в-точь, как у загнанного, но несломленного зверя, и было бы у неё оружие, она пробила бы себе путь к свободе сквозь дыру в собственном черепе. Кардинал… Эвитера уже видела это однажды. – Я лишь хотела спасти тебя, – голос отказывался повиноваться, угасая, хрипел, будто звуки царапали горло. – Прости, Рия… Мошаэ выпрямилась, сощурила глаза, всматриваясь в стоящую в дверях кеттийку, а Кардиналу казалось, будто Нерия узнала её, даже измененную, когда от её внешнего облика почти ничего не осталось. Образы из прошлого искажали реальность, превращая тёмное, закованное в металл полупустое пространство в освещённую мягкими бликами гостиную. Эвитера когда-то жила здесь и здесь же видела Нерию в последний раз. И во что бы то ни стало хотела забыть всё это, потому-то и не противилась вознесению. И не было нужды в психологической обработке, ибо объект, измученный болью, сам же с готовностью распахивал свой разум. Минимум препаратов сработал без проблем. Вознесение сгладило колкие неровности воспоминаний, скрыв прошлое под мутным стеклянным колпаком, сквозь который можно было созерцать теперь лишь общую картину, безликую, бессмысленную, не имеющую важности перед будущим, дарованным вместе с новыми идеалами и новой целью. Теперь блок рухнул, смешивая эпохи, две жизни, две личности, слишком разные, чтобы безболезненно стать единой. Кардинал протянула руку – четырёхпалую, как раньше – и спустя пару стремительных шагов опустилась на колени около кушетки, не замечая, как сидящая на ней женщина, затаив дыхание, напряглась. Кеттийка обхватила её холодную ладонь своими грубыми и приложила к ней покрытый костяным венцом лоб. Слова оправдания на языке давно исчезнувшего народа звучали едва ли громче гула системы обогрева, пронизывающего весь комплекс, или стука сердца ангаранки, чей переводчик упорно молчал. Но Кардиналу было невдомёк, что её не понимают; впрочем, Нерия всё равно не ответила бы… Лёгкое прикосновение дрожащих пальцев к неприкрытому воротом брони участку шеи прерывает лихорадочный шепот кеттийки. …в такие моменты ОНИ всегда молчали… Ладонь ложится на покрытую наростами щеку, и Кардинал, приникая губами к тонкому запястью, поднимает взгляд, встречаясь с любопытством и удивлением в широко распахнутых глазах. …жесты важнее слов, громче голоса, понятнее мыслей. «Прости», – говорят поцелуи на пальцах. «Я боюсь, что ты снова уйдешь», – дыхание, судорожное, горячее, ласкает сиреневую кожу. Черные глаза с ярко-зелеными радужками глядят восторженно и неотрывно: «Мне так сильно не хватало тебя». И, подавшись вперед, Кардинал заключает «Нерию» в объятия, осторожно прижимает к себе, пряча лицо у неё на плече: «Я больше не позволю тебе умереть» . Дышит ею на всю полноту лёгких. И вдруг замирает. …не её запах. Реальность ударила в голову, разом опуская осадок прошлого на самое дно помутившегося рассудка. Следовало оттолкнуть ангаранку и сразу же подняться на ноги – немыслимо стоять на коленях перед пленницей! – но, ощущая касание ладони Мошаэ к своему затылку, Кардинал упёрлась взглядом в стену за её спиной. Почему? Почему она вообще отвечала на всю ту чушь, что Кардинал вытворяла? Страх? При её-то духовной силе и сопротивляемости? И как можно было принять Сефу за другую женщину? Нет никакого сходства. Это… слишком. Происходящее вышло за все рамки адекватности. Фактически, Кардинал более не годна выполнять свои прямые обязанности, ибо не способна мыслить здраво. И если кто-нибудь прознает… Кардинал схватила исхудавшие плечи и, крепко надавив, встала с колен под болезненный вскрик. Она не смотрела на Мошаэ. Плевать, если повредила кости; не будь приказа сохранять пленницу живой, так и шею бы с радостью ей свернула. Как знать, возможно, с её смертью прекратилось бы сумасшествие. Тем не менее, оказавшись в коридоре, Кардинал обернулась как раз в момент, когда двери отгородили от её взгляда сжавшуюся в углу женщину, что, уронив руки на кушетку и кусая губы, пыталась сдержать слёзы. Скверна бы забрала тебя, Мошаэ Сефа.II
Нужно прекратить это. Единственная чёткая мысль билась в мозгу со скоростью сердца, подстёгивая поторопиться. Кардинал не задумывалась о направлении, ноги сами несли по нужному маршруту, ибо святилище – свой дом – она знала, как оказалось, намного лучше, чем себя. По пути её несколько раз окликали подчинённые – Кардинал отвечала на автомате, не запоминая, что именно и кому. Она боялась снова утратить контроль над сознанием, а что могла бы натворить та, другая – не знала и даже предполагать не хотела. Если разрушение блока памяти зашло настолько далеко, то и ожидать следовало чего угодно. Стараясь не смотреть по сторонам, дабы ненароком не активировать очередное воспоминание, Кардинал гадала, происходит всё по-настоящему или она снова не заметила подмену реальности? Нарастающее напряжение отдавалось нервной дрожью в руках, которую кеттийка пыталась унять, сжав кулаки и напрягая мышцы еще сильнее, но становилось только хуже. Хоть бы никто не заметил. В этом случае её просто ликвидируют, как испорченный, не подлежащий починке механизм. Поэтому нужно разобраться со своей неисправностью лично. «Вы – расходный материал, ваши понятия о семье искажены вам же в угоду. И дар, что ты так фанатично превозносишь, на самом деле – проклятие…» – Замолчи, Сефа! – прорычала Кардинал себе под нос, благо, отдел разработок она уже прошла, до цели оставалась пара пустых коридоров. – Не думаю, что тебе стоит так спешить, – голос прозвучал совсем рядом, а не в сознании, как обычно бывало. Кеттийка обернулась на него и резко отшатнулась в сторону: Сефа, соединив руки за спиной и довольно улыбаясь, шла рядом. – Эвитера мне нравится больше. На этот раз понимание, что Мошаэ здесь быть не может, пришло сразу, и ответа не последовало. Зачем? Она ведь плод нездорового рассудка. Наконец, добравшись до медблока, Кардинал приказала работникам освободить помещение. Заблокировав дверь и отключив камеры наблюдения, она быстро осмотрелась – столы, приборы, оборудование… – и, найдя то, что нужно – шкаф с препаратами – помчалась туда, теперь позволив себе побежать. За непрозрачным укреплённым стеклом оказались прекрасно знакомые формы и маркировки. Не было нужды даже вчитываться в надписи. Инструкцию к любому из средств, расставленных по полкам, она свободно могла воспроизвести наизусть, дозировки и кратность – рассчитать без помощи консультанта. Но, проклятье, всё найденное было сейчас бесполезно. Здесь хранили то, что применяют в работе с избранными. Стараясь контролировать дрожь, овладевшую напряжёнными пальцами, она расправилась с блокировкой на двери соседнего шкафа. Теперь повезло больше: содержимое, судя по яркой голубоватой полосе на каждом флаконе, тубе и коробке, предназначалось для кеттов. Анальгетики нескольких групп, раневой клей, жгуты и одноразовые инструменты... Она последовательно перебирала ряды и стопки, неведомо как ещё продолжая сдерживать нервозную торопливость. Противошоковые, гемостатики... Стимуляторы... Не забывать, не забывать о том, что после себя нельзя оставить лихорадочный беспорядок. Кажется, вот оно. Прозрачный контейнер с уложенными в ряд автоматическими шприцами. Верно. Транквилизатор. Всё подготовлено к применению – просто извлечь и вколоть. Есть надежда, что, снизив на некоторое время активность мозга, удастся прервать процесс активации искусственно заблокированных участков коры, и при последующем восстановлении работы центральной нервной системы её функционирование придет в норму. А если нет?.. До кушетки было рукой подать, но Кардинал уселась прямо на пол и опёрлась о боковую стенку шкафа. Отправив заместителю короткое сообщение с приказом провести сегодня работу над Мошаэ Сефой, она отстегнула наплечник и, не примеряясь, вогнала иглу в мышцу. Разом выпустила всю дозу – рука наполнилась ноющей болью, но это быстро прошло, забылось. Равно как и другие ощущения. Тяжёлая слабость выступила из ниоткуда, обволокла, придавила к полу, испивая энергию досуха, отнимая тонус и «размягчая» кости. Белый шум заполнял сознание, и страхи рассеивались, и гасло паническое возбуждение. Трудно пошевелиться... да и... зачем? Это гулкое безмолвие не было приятным, но было спасительным, ибо нервы её – судорожно натянутые жгуты – наконец освобождались от муки напряжения последних дней. Всё, кажется, кончилось; жизнь вернётся на круги своя, непременно, стоит только немного опомниться и вернуть себе утраченный самоконтроль. Пустой шприц выпал из ладони, покатился под стол, но Кардинал не заметила: она невидяще глядела в поблёкшее пространство, наслаждаясь долгожданной передышкой... …Голограмма замка на входе засияла голубым, хотя она точно помнила, что поставила блок от своего имени; открыть его мог либо начальник службы безопасности, либо высшее руководство. Но створки двери разошлись в стороны, и в помещение вошла – кеттийка даже застонала от досады – Сефа. – И ты вот так просто позволишь кому-то другому касаться меня? – её лицо было спокойно, но в голосе читалась ничем не прикрытая издевка. – Я ведь принадлежу тебе, Кардинал, – приподняв одну сторону губ в усмешке, ангаранка медленно направилась в её сторону. Кардинал крепко сжала веки. – Уйди прочь. Звука шагов не было слышно, и она надеялась, что Мошаэ исчезла, пока не ощутила прикосновение ладоней по бокам лица. – Тебе нравится, – пальцы ангаранки ласково поглаживали острые скулы, дотрагивались до уголков губ, описывали контур костяных наростов на подбородке. – Ты отрицаешь, но я – правда, что ты боишься. Я воплощение голоса подсознания, который ты старательно подавляешь. – Уйди… – не было сил пошевелиться, голос ослаб, даже язык двигался с трудом. – Мною всегда занималась ты. Кому, как ни тебе знать меня и мой организм. Если что-то пойдет не так, то малейшее превышение дозировки может убить меня. – Я направила к тебе профессионала. Перед процедурой он изучит оставленные мною ежедневные отчеты. – Ежедневные? А вспомнишь ли ты, когда был написан последний? Когда?.. …два дня назад. За это время концентрация препарата в крови пошла на спад, и если, не подозревая о пропущенных дозах, дать очередную по плану... – Отравление и смерть, – Сефа видела, как Кардинал от этих мыслей мгновенно изменилась в лице и результат ей определенно нравился. Взяв кеттийку за подбородок, она подняла её голову выше и наклонилась в ней совсем близко. – Не дай мне умереть. Ты обещала, – и дотронулась губами до её лба. – Беги! Кардинал проснулась на полу от острой, сверлящей голову боли.***
Процедура дезинфекции длилась невозможно долго – луч опускался вдоль тела слишком медленно, словно лениво, то ли Кардинал просто слишком спешила. По завершении обеззараживания она вошла в камеру Мошаэ, тут же получив вопросительный взгляд коллеги, стоявшего у стола с пациенткой. – Дальнейшую работу я продолжу сама. Три медленных вздоха прежде, чем остаться с ангаранкой наедине. Три вздоха. Кардинал считала, а сама неотрывно следила глазами за движением кривых и точек на экранах медицинских приборов. Можно смирно лежать, закрыв глаза, не выдавая себя ни лицом, ни движением тела, и живой наблюдатель вполне способен ошибиться, поверив. Но обмануть электронику трудно. Часто – невозможно. Мошаэ бодрствовала: динамика кривых её энцефалограммы не была характерна ни для обморока, ни для сна. Ремни фиксировали всё её тело, как если бы она проявляла буйство. Руки по запястьям и плечам. Ноги. Талию. Даже лоб. Кардинал распоряжалась использовать полный иммобилизирующий набор лишь поначалу, когда ангаранку только доставили в святилище. Тогда та ещё показывала нрав, ещё не поняла, что физическое сопротивление – бесполезное самоизнурение. Потому-то сохраняла силы и с упорством адхи взялась за единственное, что могла: говорила без умолку, пока оставалась в сознании. Но сейчас… какой был смысл противиться, если этого не избежать? Сефа сделала себе только хуже. Тыл кисти был исколот в попытках поставить систему. Раны глубокие, крупные, кожа посинела и припухла – иглы травмировали сосуды. Кровь застыла чёрно-синим пятном на поверхности стола; выше запястья – кровоподтёк, явно от грубого захвата. Нельзя допускать подобных травм у объекта с иммунодефицитом. По инструкции во избежание развития осложнений их полагается устранять сразу. Кардинал недовольно сжала зубы и, потянувшись к запястью Мошаэ, вытащила иглу у неё из вены. Из-под разорванного вдоль рукава выглядывал край тёмной отметины, и кеттийка сначала приняла её за результат вчерашнего давления на плечи, но приподнятая выше ткань открыла вовсе не синяк, как предполагалось, а след от электрического ожога. Волдыри уже спухли, поражённая кожа подсохла. Несколько дней прошло, может, неделя. Вот только Кардинал не применяла пыток. И пока она один за другим отстёгивала ремни – зачем-то надеялась, что догадка окажется ложной, что этот ожог – всего лишь единичный. Но даже если нет... она не имела права сомневаться в методах Верховного. Потому что Мошаэ Сефа ей не принадлежит. Приподняв израненные руки ангаранки, Кардинал стянула с неё кофту вместе с верхней частью нательного костюма и столкнулась с испуганным взглядом. Значит, Сефа всё-таки решила перестать притворяться, что находится без сознания. Кажется, она даже намеревалась встать – угловатые локти уперлись в поверхность кушетки, немного приподняв грудную клетку – но легкий толчок тут же прервал попытку, припечатав ангаранку обратно, а жёсткий тон придавил не хуже ладони: – Лежи. Мошаэ шумно вздохнула, будто собираясь с силами, чтобы возразить и по своему обыкновению выдать очередную тираду, но впервые смолчала; лишь едва заметные морщинки на лбу на мгновение обозначились сильнее, и с выдохом снова исчезли. Тот ожог действительно оказался не единственным. Подобные раны от разрядов темнели на втором плече и с обоих боков живота. В первые дни Сефу регулярно забирала на допросы присланная Архонтом дознавательная группа, сам же он присутствовал посредством голографической связи. Собственно, нечему удивляться, получение информации подобными методами от важных для ангара персон было регулярной практикой. Раскрывая пряжку на поясе, Кардинал уже знала, что обнаружит ожоги и на бедрах. Застежки на голенях поддались сразу, и вслед за обувью к общему вороху одежды отправились штаны, оставляя ангаранку абсолютно нагой. Мошаэ ни разу не показала, что её мучает боль. Терпела и скрывала точно так же, как Рия. Кеттийка напряглась, по привычке ожидая новый приступ видений, но ничего не произошло. Что ж, это должно было когда-то прекратиться. Она не Нерия. Я не Эвитера. Кардинал на разные лады повторяла эту мысль, пока доставала из аптечки лечебный гель. Твердила её, когда смазывала раны от игл на руке ангаранки и накладывала лекарство на ожоги. Прикусив губу, с выражением брезгливости на лице Мошаэ молча смотрела в потолок. От каждого прикосновения её дыхание сбивалось, тело непроизвольно вздрагивало, вжимаясь в жесткую поверхность стола, будто стремясь провалиться сквозь. На животе поверх подсохших ожогов обнаружились свежие раны. Судя по всему, она намеренно расцарапывала их. Надеялась занести инфекцию и убить себя? Или же постоянная боль помогала дольше держаться в сознании? Глупо, отчаянно и абсолютно бессмысленно. Как раз в духе низших существ. Ей не избежать вознесения. Таков единственный путь из камеры, принимала она это или нет. Но Нерия нашла другой. И, несмотря на сходства, Сефа не Нерия. «Теперь я это вижу». …не Нерия. Испытание, соблазн, наваждение, мука. Грех… – Сефа… – выдох – хриплый, полный смирения и отчаяния. Нутро свело расплавленными тисками, а это ощущение в груди – жгучее, всеобъемлющее, неподавляемое – Эвитере оно хорошо известно, а Кардинал отдала бы руку на отсечение, лишь бы не понимать его природу. Лишь бы не знать, как низко она пала. Я грешна, Отец. Кардинал закрыла глаза и склонила голову, будто перед статуей Архонта. И дух мой слаб. Шершавые губы выискивающе коснулись груди ангаранки, нащупали вершину. Сжали. Мой разум слеп, и мысли мои нечестивы. – Отродье, будь ты проклята. Поздно, Сефа. Твои слова ничего не изменят.III
– Отродье, будь ты проклята, – слетает с губ Сефы так ровно и спокойно, словно это не её соски сейчас твердеют под властным скольжением чужих трёхпалых рук. – Ты и весь твой поганый род, – слетает с её губ, когда прохладные пальцы стискивают плоть. Она ожидает боли, порыва, удара. Гнева и негодования, такого логичного для этих изувеченных безумцев, когда они встречают противление. Но Кардинал молчит, увлечённая. К касанию пальцев присоединяется шероховатый поцелуй, долгий, медленно тянущийся вниз по ложбинке меж грудей. Тупые кинжалы костяных выростов, венчающих тёмную уродливую голову, почти с нежностью прочерчивают по ангаранской коже невидимый след. Сефа чувствует невесомую щекотку воздуха, который эта одержимая втягивает ноздрями, а после, замирая на секунды, выдыхает. И, кажется, глупое тело под всеми этими странными ласками хочет вздрогнуть. Откликнуться. Телу всё равно, ибо оно не знает ни распрей, ни принципа, ни личной ненависти. Сефа концентрирует внимание на жёсткой прохладе своего ложа, на тупых отголосках боли заживших ран. Вспоминает ужас и зверскую муку тысяч трансформаций, которые свершились руками кеттов. На какое-то время это помогает. До первого касания языка. Пока ещё только к животу, ещё короткого, словно пробного. И всё-таки воображение, чтоб ему пропасть, рисует дальнейшее мгновенно. Там, внизу, рождается и вспыхивает голодная пульсация, и дрожь не просит разрешения рассудка, чтобы разлететься по нервам во всех направлениях. Сефа плотно сжимает бёдра. Отворачивается. На сером от усталости лице проступает брезгливая досада, и больше – на себя. Вернуть мысли в горькое русло до странности тяжело. Кардинал замирает – на крохотный миг, но замирает. Что-то вздрагивает у неё внутри, и она как будто гасит порыв отстраниться, чтобы выпалить какие-то внезапные слова. Я проклята давным-давно, Сефа, беззвучно говорят её глаза, а пальцы пробегаются вдоль креплений, фиксирующих части доспеха. Стягивают с шеи громоздкий шипастый воротник, отстёгивают и снимают наплечники. Руки упираются в койку по сторонам от её головы. Худощавое жилистое тело, подтянувшись, нависает над телом Сефы. Не касается. Она целует Мошаэ снова, целует, хватая губами кожу, неуклюже и неловко, будто собственные челюсти отказываются подчиняться её воле. На бледно-лиловом плече мгновенно припухает след даже не укуса – нечаянного укола острой гранью зубов. Шершавая ладонь прочерчивает тёплую полосу вдоль тела, опускается на живот, и вниз, к разведенным коленом бёдрам. Я не знаю, что это, не понимаю, что это, беззвучно говорят пальцы кеттийки, вклинивающиеся в сокровенное. И Сефа, наконец, закрывает на всё глаза – и ногами обхватывает талию Кардинала, скрещивая лодыжки за её спиной, и выгибается под нею, и запрокидывает голову, и жарко, возбуждённо дышит, принимая с наслаждением каждый рывок. Не избалованное ласками тело, о потребностях которого она слишком часто забывает, теперь готово умолять и требовать. Жёсткий рот приникает к её плоти, язык ищет нужные точки медленно и... осторожно? Всё это время ты что-то вспоминала. Я лишь подвернулась тебе, несчастная тварь. Сефа обхватывает её голову трясущимися руками, острым взглядом вонзаясь точно в каналы зрачков. Концентрироваться больно, слишком больно, но боль трезвит, напоминает, что жива. На неё смотрят со спокойствием хищника, подавляя, вызывая новую волну страха, что сковывает горло и грудную клетку холодной дрожью. В одно мгновение вязкая чернота зрачков кеттийки вдруг сжимается до точек, расширяя полосы радужек. Их цвет слишком яркий для Воелда. Нехарактерный для белой пустыни. Неуместная мысль вспыхивает коротким воспоминанием о доме, поэтому Мошаэ упускает момент, когда Кардинал наклоняется к её лицу. Острые сколы костей вжимаются по бокам от подбородка, и Сефа ощущает сухое, шершавое прикосновение крепко сжатых губ. Организм, наконец, собирает остатки сил и генерирует в ладонях разряд. Ничтожно слабый, чтобы ранить, и абсолютно бесполезный с точки зрения защиты от существа, что так же способно создавать электромагнитное поле. Руки безвольно падают на кушетку, мгновенно накатывает тошнота – верный признак полного истощения заряда. Сефу, вероятно, и вырвало бы, да только нечем. Воспользовавшись замешательством кеттийки – всё же удалось задеть чувствительные слуховые мембраны – Мошаэ поворачивает голову вбок, готовясь принять удар, ибо на этот раз, она уверена, её выходка безнаказанно не пройдёт. А затем унижения продолжатся. Это такой новый способ сломать её? Теперь уже недостаточно проникновения в разум – нужно взять ещё и тело? Надругаться? – Будь ты проклята... И снова Кардинал не причиняет боли. Она отталкивается с резким выдохом и подскакивает на ноги. Мошаэ слышит тихие щелчки, с которыми устанавливаются в крепления части брони. Ей хочется забиться в угол, спрятать своё изувеченное обнажённое тело, крепко сжать ноги, закрыть ладонями полное стыда и брезгливости лицо. Но Сефа даже не может потянуться за холодным грубым полотном, что служит здесь подобием одеяла. Она не может спрятаться, не может исчезнуть, а потому просто смыкает веки, отгораживаясь от реальности темнотой и стараясь представить, что мрак укрывает её саму. Шелестя шлейфом облачения, Кардинал покидает помещение – звук удаляющихся шагов отрезают закрывшиеся двери. Но с её уходом желание Сефы скрыть наготу становится ещё острее; теперь единственный враг в комнате – это собственное тело, предавшее убеждения и волю. Кеттам всё же удалось заставить её почувствовать себя ничтожеством, и для этого оказалось не нужно никакого внушения.IV
Стоя обнажённой напротив своего отражения, Кардинал не видела себя прошлую, так же, как не узнает себя вскоре и Сефа, ибо превратится в генетическую копию одного из селективно созданных видов кеттов. Кожа огрубеет, потеряет гладкость и яркий оттенок, покроется костяными наростами. Черты лица изломятся, исказятся. Разрез и форма глаз изменится, запах будет иным, ничем не примечательным, таким, как у всех остальных кеттов – Мошаэ станет одной из них: совершенной, сильной, выносливой. Идентичной. Кардинал в очередной, уже бессчетный раз предавалась этим размышлениям, и они всё сильнее вызывали в ней сопротивление. Всё чаще она ловила себя на мысли, что что-то в ней протестует каждый раз, когда она вводит Мошаэ препараты, и, глядя затем в остекленевшие одурманенные глаза, тщательно подобранными словами программирует её незащищённый разум. Она делала то, что должна, но уже далеко не уверена, что хотела этого. Поверх наскоро надетого костюма Кардинал набросила накидку и накрыла голову капюшоном, пряча в его тени клеймённое отчаянием лицо… Служение, миссия – в этом смысл всей её жизни. Что будет, если Кардинал лишится этого? …Коридоры до церемониального зала она преодолела почти бегом, даже не подняв взгляда на встречающихся по пути постовых, и, войдя в просторное помещение, где одарила – или прокляла?! – бессчетное множество представителей низшей расы, упала на колени у монументальной статуи Архонта, что разведя руки в стороны, будто приглашал в свои объятия. – О Великий! Отец! Очисти мысли мои, укрепи мою веру, убереги разум мой от соблазнов, чтобы я и впредь могла нести Твою волю и дарить Твоё благословение ущербным и обделённым… «Проклятое отродье», как назвала её Мошаэ Сефа, отчаянно взывала к своему богу, произнося молитву, словно скороговорку, чтобы подавить ею сторонние мысли. Её вера крепче сомнений, сильнее прошлого, важнее, чем эмоции. Ничего не изменится – ангаранка пройдет вознесение, ибо такова воля Верховного. И Кардинал её исполнит.V
Похоже, разговор лидера Сопротивления и Первопроходца приобретал новый виток напряжения. Мошаэ устала. Плевать, что врачи настаивали на длительном отдыхе. Ей хотелось скрыться в своём кабинете, с головой уйти в работу, отстраниться от окружающего мира и прекратить думать о… произошедшем. Истощить себя настолько, чтобы, уснув, не видеть сновидений. - Ты могла убить эту тварь, почему тогда оставила в живых?! – Эфра буквально нависал над человеческой женщиной, превратившись в одно сплошное негодование. И вот уже совсем позабылось, что она освободила из плена кеттов обожаемую народом Мошаэ и ещё несколько десятков ангара. Она отпустила врага! Причём не последнюю личность в окружении Архонта. Сара Райдер на нападки не отреагировала. Продолжая сверлить его хладнокровным взглядом, она заправила за ухо локон снежно-белых волос и ровным осаждающим тоном ответила: - Первопроходец должен держать слово, даже данное врагу. Иначе оно потеряет ценность и для союзников. Мошаэ видела эту женщину в ярости и знала: нынешнее её спокойствие подобно дремаагиру в чаше – достаточно искры, чтобы вспыхнуть; впрочем, де Тершаав пока не позволял себе выйти за рамки пусть и мнимой, но вежливости. - Оно… эта Кардинал, как вы говорите, продолжит то, чем занималась. Её нужно было остановить! Тогда, спасаясь из святилища, Мошаэ, ослеплённая страхом и гневом, думала так же. Она жаждала смерти Кардинала, пусть основной причиной и было вовсе не то, о чём говорил Эфра. Тогда Сефу вели личные мотивы, а злоба на кеттийку была подкреплена ненавистью к себе. Теперь, спустя часы размышлений, ей стало невообразимо стыдно признавать это. - Кардинал – первый кетт, что пошёл на контакт с нами и попытался найти компромисс, - Райдер говорила терпеливо и с расстановкой, будто объясняла прописные истины ребёнку. - Её убийство не изменит ровным счетом ничего. Уверена, у Архонта найдется замена. Кроме того, я полагаю, Кардинал была представителем порабощённой расы, как и вы, поэтому тоже является жертвой. – Те, кем были кетты до вознесения, давно мертвы! – на щеках ангара проступили желваки, кожа вокруг натянувшихся шрамов взбугрилась. Не мертвы. Но гибнут. Искаженные, полустертые, слившиеся с чужеродными идеями и убеждениями. Вплетенные в личности, что создаются на пепелище подавленной воли и покорённого сознания. Сефа закрыла глаза, потерла веки. Сжала пульсирующие виски пальцами. Увлеченный спором де Тершаав этого не заметил. Кажется, даже громче стал говорить: – К опухоли, поглотившей орган, не может быть жалости, её нельзя считать жертвой. Пусть нам стало известно, что новообращенные были ангара, но теперь они враги. Безумные ослепшие фанатики, жаждущие порабощать и уничтожать всех, кто оказывает сопротивление. В них ничего не осталось от моего народа! Мошаэ до сих пор не могла понять, что произошло в святилище. На каком языке с ней говорила кеттийка? Почему в некоторые моменты вела себя совершенно иначе? Будто видела в ней кого-то… знакомого. Близкого. Что это было? Ошибка генной перестройки, приведшая к временному помутнению рассудка? Или же погибающая личность боролась за свою жизнь? – Осталось или нет, мы не можем утверждать. – Первопроходец вздохнула. Ей хотелось уйти отсюда не меньше, чем Мошаэ. Беседа затянулась и далеко ушла от первоначальной темы. – Мы достоверно знаем только одно – что необратима физическая трансформация. Вопрос в другом: есть ли способ вернуть изначальные личности вознесенных? Нам катастрофически не хватает информации, и единственное, о чём я жалею – то, что мы не взяли Кардинала в плен, а не то, что я её не убила. Эфра что-то ответил. Резко, раздражённо. Голос Сары вторил его тону. Мошаэ больше не вслушивалась. Собственные мысли разрывали голову, остальные звуки – нечёткие, глухие – остались снаружи, будто за толщей шумящей воды. "Лучше бы ты убила её, Первопроходец, как я просила. Мне страшно снова встретиться с ней однажды..." Ощущение стороннего касания к запястью мгновенно вернуло Сефу в реальность. Вздрогнув, она нервно отдёрнула руку. – Мошаэ, вам нехорошо? Две пары обеспокоенных глаз обратились к ней выжидающе. В позе Эфры угадывалась готовность в любой момент подхватить Мошаэ на руки, и если бы не резкая реакция на прикосновение, вероятно, он бы уже нес её в лечебницу. Досадно. Сефе казалось, что она уже способна выдержать разговоры на данную тему. – Всё в порядке, – она тут же поспешила оправдаться, но её слова вряд ли кого-то убедили. Впрочем, как и улыбка, затронувшая губы, но не глаза. – Я немного отвлеклась поразмыслить над вашими словами. Мы действительно многого не знаем о кеттах. Они – проблема, у которой нет и не может быть простого решения, а война – лишь вынужденная мера, и, как показывает время, малоэффективная. – Вы так говорите, будто вам известно больше, чем остальным, – Райдер усмехнулась. – Всё, что имело какую-либо практическую ценность, я вам уже рассказала. А сейчас прошу прощения, но мне нужно отдохнуть, – попрощавшись коротким кивком, Сефа, наконец, покинула помещение, оставив Первопроходца и лидера Сопротивления продолжать свои споры один на один. Известно ли Мошаэ больше, чем остальным? Сложно сказать. Но даже если так, это всего лишь догадки. Причем такие, которыми она ни с кем не поделится. Потому как подтвердить или опровергнуть их может лишь одна конкретная женщина, смерти которой Сефа хотела так же сильно, как и встречи с ней.