Жизнь после смерти

Гет
PG-13
Завершён
219
автор
Ladimira соавтор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
13 страниц, 1 часть
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Запрещено в любом виде
Награды от читателей:
219 Нравится 15 Отзывы 55 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      Акеми понимала, что, живя в деревне двух кланов, не сможет бесконечно оставаться неузнанной, и не хотела запираться в клановом квартале.       Она родила уже в Конохе и так и не стала звать никого помочь. Она могла со всем справиться сама и не хотела подпускать к своему сыну никого.       Сын. Последняя память о человеке, которого она любила так долго, о человеке, который теперь мёртв.       Первый месяц она не выходила из дома, как и полагается, благо запасла она всё, что могло ей понадобиться — а что могло понадобиться, Акеми знала хорошо. Первый ребёнок для неё, но далеко не первый в её окружении, а ухаживать за собой и своим ребёнком оказалось совсем немного сложнее, чем за другими роженицами.       В конце первого месяца к ней зашёл глава клана, и Акеми с лёгкостью увидела на его лице признаки подступающего безумия. Смерть Изуны ударила не только по ней, по его брату она ударила много сильнее. И всё же он пришёл, посмотрел на племянника, принёс Акеми документы, договоры и завещание. Её сын, родившийся здоровым и крепким, теперь был наследником клана. Это предписывалось хранить в тайне, но старейшины знали.       Это отныне была её ноша — воспитать того, кто возглавит клан. И она знала, что Мадара-сама до этого дня не доживёт.       И всё же она решалась выйти с младенцем на руках за пределы кланового квартала. Пройтись по разрастающейся деревне, пообщаться с людьми — одиночество давило на ту, что привыкла общаться со множеством людей. И пусть её могут узнать те, кто знал её как таю — одна она просто свихнётся вслед за главой клана. Она не могла допустить этого, не могла провалить свою последнюю миссию.       Пока Мадара будет оставаться в остатках сознания, он будет на стороне невесты своего младшего брата и племянника, будет помогать им и единственным — не навредит в любом случае. Акеми была любимой женщиной Изуны с тринадцати, он всегда знал, что она будет матерью детей брата, и тоже готовился. Стопочка свитков, исписанных чётким почерком Мадары, в которых ничего личного — ровно то, что понадобится наследнику Изуны и наследнику Учиха.       Акеми изучила все. Там — подтверждение того, что и Изуна, и Мадара готовились к своей смерти. Когда Мадары не станет, она останется с кланом, который покинула совсем юной девочкой, одна. Точнее, не одна, теперь у неё есть сын.       И деревня, которая оказалась куда красивее и удобнее роскошной столицы, в которую её девочкой продали в бордель, где её карьера медовой куноичи взлетела до самых небес, до статуса лучшей таю Огня, самой прекрасной и утончённой женщины целой страны, которой покровительствовал Министр Риса, могущественный и богатый Хораки-данна.       Но это всё в прошлом, как и безумная роскошь, и безумная свобода. Сейчас она — куноичи-Учиха с ребёнком на руках, без родственников, подруг, что ещё несут свой долг в столице, и её единственный тыл брат жениха, и она видит до дня срок, который тому остался.       Но она не взлетела бы так высоко в столице, не будь она сильна. За прошедшие года она скопила достаточно на то, чтоб безбедно прожить остаток жизни, посвятить себя ребёнку. И она спокойно идёт по улицам деревни, пока младенец мирно спит в коконе плотной ткани, привязанный к груди матери. Купить еды, выбрать ткань на пелёнки, просто пройтись, посмотреть на людей.       Напряжение между шиноби есть, но в деревне есть и гражданские. Они открывают свои лавки, торгуют, строят, живут среди шиноби. Торговка в её любимой овощной лавке смотрит на неё не как на шиноби и не как на шлюху — как на мать с ребёнком, и с улыбкой советует, что стоит взять, а что не стоит, чтобы не навредить малышу.       Акеми и сама знает, как правильно питаться кормящим, но от заботливых советов пожилой гражданской удивительно тепло, и она охотно улыбается в ответ, соглашаясь с советами. Это делает жизнь чуть проще.       И отказываться от помощи сына торговки она и не думает. Тот за совсем символическую монетку обещает принести все продукты к её дому, чтоб Акеми-сан не таскала всё на себе. Бывшая таю смеётся, соглашается с удовольствием и идёт дальше. Мясо, фрукты, молоко, ткань, новинка — порошок для стирки и рекомендация взять пакет пусть вдвое дороже, но подходящий и для детских вещей. В Конохе есть прачечные, но клановой у Учиха нет, и потому Акеми не хочет рисковать, может, просто наймёт кого из своих помочь. А бывших коллег она узнает легко и не сомневается, что стоит ей подойти — помогут. Всё-таки все они маленькая семья внутри клана, о которой мало кто знает. Слабенькие куноичи, слабые шиноби, симпатичные, откровенные красавицы и просто ухоженные люди.       А потом она чувствует спиной взгляд. Как всегда чувствовала, и плавно, как в танце, разворачивается посмотреть, кто же так заинтересовался слабенькой куноичи. И натыкается на острый взгляд раскосых красных глаз — и только чудом не позволяет улыбке выцвести, а лицу — дрогнуть.       Вот её и узнали.       И кто — Тобирама.       Человек, которого она знала совсем немногим меньше, чем покойного жениха. Человек, что был ей лишь немногим меньше близок и интересен. Человек, который оставил её в вечных невестах.       Она не замечает, что рефлекторно поднимает руки, закрывая сына и прижимая его к груди крепче.       Незадолго до её Хики-Икаи он звал её замуж. Она отказалась, сказав, что обещана другому. Тогда этому другому оставалось жить совсем недолго.       Замужем ей и не бывать теперь, у неё в жизни осталось лишь одно — вырастить клану достойного правителя.       Но видеть Сенджу удивительно больно.       Брат Сенджу Хаширамы, убийца Учиха Изуны, любовник Учиха Акеми.       Бывшая таю неосознанно пятится от него, потому что чувствует, как тяжелеет этот взгляд. Узнал, не мог не узнать, а встретившись взглядом, понял, что не ошибся.       — Учиха-дзин, осторожнее, пожалуйста, — неожиданно ловит её за плечи незнакомый мужчина, которого она чуть не сбила с ног. Её ещё хватает на то, чтобы вежливо извиниться.       Её берут за плечи, разворачивают спиной к Тобираме, и Акеми вздрагивает. Мон на её спине, пропавший взгляд Сенджу. Домой она почти бежит, и не успокаивается, пока не запирает все двери, не активирует ловушки, и только после этого пытается успокоить перепуганного и раскричавшегося сына.       Малыш успокаивается с трудом, он чует страх матери, но необходимость успокоить ребёнка помогает ей подавить свои эмоции.       Она знала, что рано или поздно они непременно пересекутся. Нельзя жить в одной деревне, нельзя свободно ходить на рынок и не встретиться ни разу с человеком, который тоже здесь живёт.       Не знала только, что это окажется настолько тяжело.       Акеми криво усмехается, очень по-учиховски, глядит на наконец задремавшего сына. Она — куноичи, и она исполнит свой долг, как исполняла всегда.       Чего бы ей то ни стоило.       А воспоминания... Она помнит технику хенге под руками, смуглого, темноглазого Тэцуо, придворную маску Тобирамы. Должно быть легче, ведь он остался там, в тёплом свете фонарей дворца даймё, весёлый, улыбчивый, спокойно-уверенный.       Никакого сходства с болезненно-бледным алоглазым Тобирамой. Мрачным, угрюмым, опасливым и сварливым убийцей, думает Акеми, тихо покачивая маленького Кагами.       Ему было едва четырнадцать, когда он пришёл к ней по протекции министра Риса, Хораки-данна. Связной с ним, она не упустила шанс подобраться так близко к представителю Сенджу, оказавшемуся аж братом главы клана.       Долгие годы каждый свой визит в столицу он оказывался у неё, сближаясь с гражданской шлюхой гораздо больше, чем стоило. Делясь личными мыслями, какими-то наблюдениями, почти совершенно ничем из того, что было ей нужно для Учиха.       И столь многим, что было надо ей самой. Она радовалась его визитам.       Он был её ошибкой, медовые куноичи не имеют права привязываться к кому-то кроме своего покровителя. Только ни одна действительно хорошая таю на её памяти не избежала этой ошибки. Те, кто её не совершал, не были личностями. И не могли привлекать к себе мужчин и женщин, как огонёк мотыльков.       Но она больше не таю. Ей больше не надо привлекать к себе. Пришла пора исправиться и забыть…       Если сможет.       Куноичи Учиха, мать, пусть не жена, но та, кто может рассказать Мадаре о его племяннике. Дешёвая замена браку с Изуной, но её сына у неё не отнимут. И Саяко-сенсей, её наставница, хозяйка и учительница в нелёгком деле внешней разведки, обещала скоро переехать в Коноху. Они не были близки, как она сама с Юми, которая приняла пост таю, но это её семья. Потом и девочки заглянут, она познакомит рано или поздно сына с ученицами, а может, к кому его и отведёт. Научит, чему знает и что умеет сама, покажет этот огромный и прекрасный мир.       Только отчего-то всё равно больно.       Тобирама с головой ушёл в работу, стараясь не думать о лишнем. В молодой деревне дел было за глаза, брат надеялся протолкнуть в Хокаге Мадару, что явно сходил с ума. Может, думал, что Учихе это поможет оправиться, но Тобирама был резко против безумца в роли правителя.       И большинство Учиха, похоже, с ним в этом согласны — а если даже Учиха с этим согласны, то осталось лишь побороть слепоту Хаширамы и его веру в своего свихнувшегося приятеля.       Но случайная встреча на рынке подкинула дел и неожиданно задела — куда больнее даже, чем то, о чём он предпочитал вообще не вспоминать.       Когда его в четырнадцать министр, покровительствовавший его клану, чуть ли не с рук на руки сдал своей любовнице, у него из опыта была разве что притащенная братом шлюха, с которой он чудом смог лишиться девственности и больше даже не пытался ни с кем сойтись. Но вот любовница министра не просто так носила титул таю. Она смогла найти подход к неопытному, зажатому и огрызающемуся мальчишке, а он влюбился в юдзё как последний идиот.       Десяток лет спустя он предложил ей стать его женой и получил отказ.       Обещана другому. Опередили тебя, Тобирама, неужели ты думал, что первая красавица Огня будет ждать тебя десяток лет, пока ты решишься? Кому ты нужен, глупый наивный дурень, сказал он себе.       И когда та ушла, справив Хики-Икаи, он так и не стал искать себе никого, ушёл с головой в работу и исследования. Ко всем биджу женщин, чувства и прочую ересь.       И кто бы мог подумать, что увидеть её снова будет так больно?       Он обернулся на знакомое имя и знакомый голос и смех. Увидел знакомые длинные волны волос до колен, он так любил распускать причёску таю, позволять её волосам падать по спине и ногам свободно. Они были стянуты в низкий хвост, и это имело ровно одно значение: они не скрывали мон Учиха. А женщина не скрывала чакры.       А потом она почувствовала взгляд и обернулась. И последние сомнения истаяли. Знакомые черты, локон у виска, улыбка.       И младенец, примотанный к груди, клановая одежда Учиха.       Куноичи.       Изначально куноичи, с того самого момента, как он переступил порог её комнат, много раньше, чем он вообще узнал о её существовании. Алоглазая дочь Учиха, к которой на колени он клал голову и чуть дремал под ощущением тонких пальцев, перебирающих пусть не волосы, но хенге, но это было одним из самых тёплых воспоминаний за всю жизнь Тобирамы.       Таю. И очередной глупец, принявший купленную за монеты и выгоду ласку за искренность и тепло. Смешно, вдвое смешнее, чем в тот вечер, когда мягко улыбающаяся Акеми невероятно бережно и деликатно объясняла, что Тэцуо-сан достойный мужчина, но таю не вольна, не принадлежит себе, а принадлежит другому и будет верна слову своему.       Иногда ему снилось, как она собирала виноград губами с его ладони, и он думал, что, может, он достаточно хороший сенсор, чтоб найти её, хотя бы убедиться, что не передумала, что не сожалеет…       Не сожалеет. Живёт под крылышком Мадары, ребёнка родила.       Какой же он идиот.       Тобирама ушёл с рынка, не оглядываясь. Преследовать, а уж тем более мстить женщине с ребёнком — а по срокам она уже тогда, когда он звал её замуж, была беременна — низко, и каким бы подлым и бесчестным его ни считали, никогда так не сделает Сенджу Тобирама. Гордость и долг заставляют держать спину прямо, а взгляд непроницаемым.       У него есть детская мечта, он теперь взрослый, он может сам договориться с другими взрослыми, остановив необоснованные конфликты, прекратив массовое кровопролитие. У него брат и, чтоб его, друг брата. Которым надо помочь, пусть и не дав одному из них стать правителем. У него есть клан, который потеряет внимание своего главы, когда тот станет Хокаге. Хораки, с которым надо срочно поговорить о бывшей таю. Исследования и набросок новой техники, его подруга, Узумаки-химэ, подсказала очень интересное решение, которое он обязательно опробует и поставит на службу Конохе.       На фоне этого всего лишь чувства и обида к женщине ничего не стоит.       Как, впрочем, и он сам.       Что не помешает ему сделать всё правильно. Найти лекарство, выстроить логику приёма и выдачи заданий, охранение, водопровод и канализация, достаточное количество пищи, снаряжения, логистика, новые, неожиданные знания о мире.       Но даже за ворохом дел он не находит в себе сил отказаться от того, чтобы проследить. Проследить, узнать всё, что сможет. Он убеждает себя, что делает это ради того, чтобы вскрыть сеть медовых куноичи Учиха, что несомненно есть, потому что Акеми не могла быть такая одна. Она жила в борделе с детства, всегда на виду, её не могли подменить там — и не могла там скрываться, будучи ребёнком. А значит, её учителя знали, кого учат. И наверняка не стали бы затевать такое ради одной шпионки.       А тут такая ниточка, чёткая и ясная.       Только её сенсей тоже переехала в деревню, взяв с собой свою бывшую шинзо и бывшую же яритэ Акеми-таю, и не скрывая чакры держит чайную, фыркает на молодёжь.       А проверенная им одна из учениц Акеми-таю — абсолютно точно, стопроцентно не шиноби.       И ищи иглу в стоге сена, тебе ведь не привыкать.       А он следит.       И знает, что она — одна. И даже сумев подслушать пьяные сплетни, узнаёт лишь, что был у той жених, да умер, и кто поймёт, от кого у бывшей таю ребёнок. От жениха ли, от кого ещё — те, кто могут знать, молчат.       Акеми улыбается в лицо. Не сожалеет.       За просмотр денег не берут, это знает Тобирама, и пусть танцев таю это никогда не касалось — смотрит. И за тем, как по соломинке разбирают бордели верные люди, натасканные, перестраховавшиеся печатями на теле и вокруг, на каждый шаг и чих пишущие фиксирующие документы, и за Акеми.       Если постараться, очень легко не встретиться в одной деревне. Удержать лицо он сможет, в талантах Акеми не сомневается, но слишком сильно желание хотя бы подойти, заглянуть в тёмные глаза под пушистыми ресницами. Коснуться.       Потому он смотрит. Слухи текут тихо, и он узнаёт, что к Акеми кроме бывших коллег, что можно найти в чайной, полу-гражданских дорогих шлюх, заглядывает из соклановцев разве что Мадара. Глава клана узнаёт про ребёнка, задаёт пару-тройку вопросов и уходит, не задерживаясь.       Его никто бы не осудил, будь иначе. Акеми очень красивая женщина, заботливая мать, не обременённая обязательствами или договорами, и Учиха были бы только рады, сойдись они с Мадарой. Тот не смотрит на неё, как на женщину, и, кажется, больше интересуется её сыном.       Если это не его ребёнок, то ребёнок того, кто дорог Мадаре. Впервые додумавшись до этого, Тобирама нервно смеётся, радуясь, что Хаширама-то с ней не спал. И замолкает.       Старый враг ухмыляется ему из могилы. Старый, мёртвый и страшный враг, чей сын растёт с матерью, сын от женщины, что Тобирама хотел назвать женой.       Он помнит мелькнувший в чёрных глазах страх и шаг назад, когда он впервые поймал её взгляд на рынке. Как она закрыла ребёнка от него.       Как будто он стал бы…       Вот так она думает о нём?       А мальчишка растёт.       Тобирама знает, где она живёт, и маскируется достаточно умело, чтобы остаться незамеченным. Она учит сына ходить на энгаве, а тот смотрит на неё бездонно-чёрными глазами мёртвого жениха.       У Учиха глаза только кажутся одинаково чёрными.       У Мадары в глазах уголь, тлеющий, матовый, у Акеми бархатная, непроглядная тьма ночного неба, у Изуны глаза были обсидиановым зеркалом, отражающим кошмары.       У малыша Кагами в крошечных глазках — тот же обсидиан. По срокам, его отец никогда его не видел. Но иногда Тобираме кажется, что глазами ребёнка на него смотрит Изуна. И видит.       Не может видеть, но видит. Второго такого же сенсора, как он, Тобирама убил ещё до рождения Кагами. И смешно. Он, оказывается, вообще очень любит смеяться, только почему-то этого просили не делать. Реакция, мол, странная, окружающие пугаются.       Деревня растёт. Под цветами и деревьями, в листве люди не боятся оставаться и приводить детей. Деревня — убежище, и Тобирама искренне и нежно любит место, куда до тех пор, пока он жив, не посмеет упасть и тень войны. В Конохе будет безопасно для всех, кто в ней живёт.       Чтоб это было так, надо, чтоб никто и думать не смел взглянуть на деревню с жаждой наживы или агрессией. Людям Тобирамы нет лица, нет имени, да и на клички Сенджу скуп. Они расходятся по континенту, слушают, раскидывают свои сети и заботятся о тех, кто остался тут.       Кого оставили там, где Хаширама, где тёплый и живой Бог.       А ещё его спятивший друг и младший бесполезный брат.       Мадаре хуже, тот уже почти не ходит к Кагами, да и Акеми, как и часть заслужившая хоть какое-то уважение Тобирамы Учих, обходит его стороной. В глазах Мадары всё ярче огни, глаза Акеми чуть прикрыты пушистыми ресницами, а Тобирама почти каждый вечер, ночь или утро заглядывает в маленький и уютный домик. Просто — смотрит.       Он наелся медовых ловушек и необходимости быть похожим на человека. Слишком сильно ошибается в последнем, чтоб оно оставалось успешным.       Акеми не видит, кто следит за ней, но знает о слежке. Чувствует её тем глубинным ощущением, что было с ней всю её жизнь. И не чувствует в ней опасности, а потому — не прячется. Не прячет ни того, как учит сына, ни того, как разминается в саду сама, как разлетаются в мишени иглы из её рук, как свивается водоворотами вода в крошечном садовом пруду, смеша маленького Кагами.       Она скрывалась всю жизнь и неизмеримо от этого устала. В её нынешней жизни нет двойного дна. Женщина, мать, куноичи — всё на виду.       Она считает дни до ухода Мадары. До того дня, когда останется совсем одна. Она не тревожит без нужды Саяко-сенсей, пусть будет счастлива со своей возлюбленной на старости лет.       Нет, не одна. У неё есть сын. Умный, красивый, любимый малыш.       Она живёт ради него.       Только она знает, кто за ней следит. Ловит порой на себе взгляд раскосых красных глаз. И больше не шарахается от него. Она тоже следит.       Совсем иначе, привычными методами, собирая слухи, улыбаясь и беседуя.       Люди считают младшего Сенджу монстром не лучше нынешнего главы Учиха. Акеми помнит озлобленного мальчишку, что раскрылся в ласковых руках. Она понимает, что тот думает о ней, она сама отказалась от всего, что тот мог бы ей дать — и не изменила бы выбора, встань он перед ней снова.       Только это всё равно грустно.       Кагами два года, когда Мадара уходит из деревни.       Учихи вздыхают с облегчением, ощутимо расправляют плечи, выбирают нового главу, и Акеми, неожиданно даже для себя, становится весомой персоной, входит в совет. Даже она не может знать всего, и прощальный подарок Мадары становится для неё неожиданностью. Она улыбается вежливо, сбегает с пустословия под предлогом, что она слабая женщина, и помогает удержать пусть не мир пока, но равновесие.       Они будут военной полицией всей Конохи, и это решение не Хокаге. Это Тобирама, и что им двигало — для большинства её соклановцев секрет. Как секрет и то, кто правит деревней.       Отнюдь не юной женой увлечён Хаширама-сама, не ожиданием столь желанного сына.       Шодай-сама чахнет. Акеми не сразу понимает, что именно видит, но осознав, вздрагивает в ужасе.       Не только Учиха привязывают себя к якорям, обеспечивая себе стабильность психики. Якорь Хаширамы ушёл в безумие и покинул деревню, потянув того за собой.       Акеми смотрит на Шодай Хокаге издалека, прячет за спиной сына. И знает, как знала про Мадару-сама, сколько тому осталось.       Осознаёт ли тот своё безумие? Его брат так точно осознаёт.       Тобирама правит деревней, руководит кланом, успевает вести исследования, и каждый день его клон беззвучной, невидимой и неслышимой тенью сидит на заборе её дома.       Следит.       Акеми, уложив Кагами, пьёт чай на энгаве, смотрит на звёзды. Вторая чашка рядом полна и нетронута — и останется нетронута, как и тарелочка калорийных сладостей, что помогут снять усталость с разума.       Она не смотрит в сторону забора, даже когда уходит в дом, оставляя чашку снаружи.       Тобирама слишком хорошо знает брата. И его друга. И выть хочется от понимания, что когда тот вернётся, брат остановит его любой ценой. Коноха не только его мечта, но и воплощение дружбы Мадары и Хаширамы. То, что осталось от ушедшего Учихи, которого скорее всего придётся убить.       Что станет с братом после этого, понимает даже его жена, что плачет ночами. Но молчит и улыбается днём, поддерживает мужа, кормит с ложечки. Об этом известно им двоим и никому более — ведь Шодай силён, смел, ярок, и ничто его не омрачает.       Тобирама смотрит за чужим ребёнком, и в его голову закрадываются мысли о том, что он совершенно зря выжил. Со временем, когда ему стоило бы умереть, он, правда, не определился       Но Шодай всегда вызвал у Акеми чувства кошки перед крупным псом — спрячься и не отсвечивай. А вот день, когда она не чувствует слежки, настораживает её всерьёз.       И вечером она в смятении анализирует свои чувства. И смеётся над собой, едва не будя ребёнка, страшно и открыто.       Кажется, ненавидеть было бы проще, но она — медовая куноичи, её учили любить.       Она не знает, как может она любить смертельных врагов, глупая слабая женщина.       Но следующим вечером она смотрит в упор на тень на стене и кивает на чашку чая.       Её сердце разбивается на множество осколков всё то время, что она ждёт Сенджу Тобираму. Взгляд не пропадает, она знает, что он всё различил, понял и не пришёл.       Можно смотреть на старую шлюху, горько думает Акеми, останавливая медтехникой слёзы, не позволяя себе их, смотреть, любить, предложить выйти замуж — но не куноичи-Учиху. Или дело в том, что она уже сказала «нет», и этого не простят?       Глупая женщина, уверенная, что он придёт по первому зову, что он всегда будет рядом, привыкшая к вниманию и забеспокоившаяся, когда его не стало. Что почувствуешь ты, таю, увидев Тобираму таким же мёртвым, как его брат? Или как Учиха Кьёдай?       Не плакать получается. Её учили, у неё за спиной сын, а рядом чашка чая. Вторая.       Убийца её жениха, отца её ребёнка. Враг.       Почему его не получается ненавидеть? Почему глаза — алые, раскосые — кажутся ей не менее красивыми, чем тёмный и тёплый взгляд Изуны?       Это больно, и в дом она уходит поступью столетней старухи, у которой не осталось потомков. Задвигая сёдзи, Акеми вздрагивает. Она не сенсор, не шиноби, но шаги различает отчётливо. Шаги и поднятую всё ещё полную чая вторую чашку, оставленную рядом с её опустевшей чашкой и тарелочкой со свежими сластями.       Только это, на самом деле, ничего не значит.       В доме она долго смотрит на спящего сына и смаргивает слёзы, не пользуясь чакрой. Улыбается.       У неё есть долг. Есть для кого жить. Глупой женщине можно поплакать в одиночестве о том, что даже с меньшим из двух зол непросто жить дальше, но не более того. Она и поплачет, отчего же нет? Когда действительно будет в одиночестве.       Иного она себе не простит.       Целует сына на ночь и уходит к себе. Тобирама не мог не понимать, что она услышит его шаги. Более того, он, скорее всего, поступил так специально. Долг на его плечах, обязанности, клан, деревня. И глупая женщина, которая ждёт его с чаем.       Он всё-таки пришёл, и это греет, как бы она ни гнала эти мысли от себя.       В следующую ночь он не приходит, но она всё равно оставляет чашку на остывших досках.       Утром маленькому Кагами она не может объяснить, почему от двух пустых чашек плачет, и на душе легко. Пришёл. А вот в каком состоянии — вопрос. В деревне благодать, вот только Хашираму давно не видно. Дела у человека, говорят. Мито улыбается и говорит, что муж её помогает сдержать демона девятихвостого.       А Тобираму, говорят, видят в двух-трёх местах одновременно.       Акеми не может не думать, что узнай кто о том, что она оставляет Сенджу чашку чая со сладостями, как бродячему коту миску молока, сочли бы, что она предаёт память Изуны. Но сама себя не ощущает предательницей. Она просто глупая слабая женщина, которая позволяет себе жить в мире и любить.       Пусть и тихо, тайком — но это нужно в первую очередь ей самой. Якорь, за который можно держаться. Ощущение слежки от теней на заборе.       Пустеющая чашка, пустое блюдечко. А через месяц утром маленький Кагами невозмутимо дожёвывает лежавшее на блюдечке данго с кленовым сиропом, их с мамой любимое. Рядом, под блюдечком, лежит веточка кошачьей мяты.       Весь этот день Тобирама выглядит оплотом неприступности и никому никогда не признался бы, что нервничает и дважды возвращался с намереньем забрать, пока в третий раз вставший с солнцем мелкий не сжевал палочку прямо на глазах сидящего на крыше шиноби.       Нагло покосился, улыбнувшись детской, зубастой улыбкой, на крышу и ушёл обратно в дом, к просыпающейся матери.       Кагами скоро пять, и он всё ещё не держал в руках оружия, даже деревянного куная. Мать не учит его убивать.       Мать учит его читать и писать, занимается развитием силы и гибкости, рассказывает легенды из истории клана и молчит про отца и дядю.       Кагами растёт весёлым, живым ребёнком, очень общительным. С матерями его друзей Акеми знакома шапочно, кто-то сторонится Учихи, к кому-то заискивающему не подходит она сама. Недавно в деревню переселилась Юми, по-прежнему яркая, но с безвозвратно изуродованным личиком, и Акеми болтает с нею, наговариваясь за долгую разлуку.       Но каждый вечер, как примерная жена, она сидит дома, что бы ни случилось, заваривая чай, выбирая сладости, думая. Вспоминая об Изуне-данна, о Мадаре-сама, о Хораки-данна и придворной жизни. Прикидывая, какие сказки будет рассказывать сыну дальше, как покажет лицо Хокаге на скале и отведёт учиться плавать на реку, найдёт хорошего художника и уговорит позаниматься с Кагами, когда тот чуть подрастёт.       И совсем чуть-чуть о том, придёт ли молчаливая тень, чьи шаги она услышит, уходя спать.       И совсем не думает о том, что, услышав, можно вернуться на энгаву, к чаю, блюдечку и человеку.       Юми живёт в чайной Саяко-сенсей, готовит там сладости — она всегда любила готовить, почти не появляется на людях. Ей отойдёт чайная, когда Саяко и Цубамэ заберёт Шинигами, как после Хики-Икаи Акеми отошёл ей бордель. Она смеётся, чуть завидует материнству Акеми, по-прежнему может убить с одной отравленной иглы даже сильного шиноби.       Акеми надеется, что Юми однажды повезёт. Она ей как сестра, и годы этого не изменили.       И не выходит к тени. Но она порой видит его в деревне, и тот живой. Несмотря на весь объём работы, свалившийся на него — живой.       Это греет.       Только уставший, страшно уставший. При живом брате, который старается что-то на себе тащить, при его жене, которая занимается семьёй, кланом, отношениями с Узумаки, игнорируя разъедающего душу биджу, при клане и деревне.       Шепчутся, что никто не ненавидит Учих сильнее, чем младший Сенджу. Им в лицо Акеми хочется смеяться — такая ненависть, что в Конохе строятся полицейские участки и посты, а форма — Ками-спасите! — шилась за счёт деревни.       Впрочем, те же люди не видят, что Сенджу Тобирама правит деревней. Ненависть? Нет у него ни сил, ни времени на это чувство.       Тобирама рационален, ему нужна прежде всего сильная Коноха, а значит все — и Учиха — должны приносить максимум пользы. Кто лучше красноглазых справится с обеспечением порядка, с расследованиями? Там, где им достаточно посмотреть шаринганом, другим придётся долго запоминать и анализировать. Он плюёт на шепотки, успевает всё благодаря клонам и боится признаться даже себе, почему так важно найти ночью чашку любимого чая и тарелочку со сладким.       Это глупо.       Ему уже всё сказали, ему предпочли его врага, а мальчишка-Кагами растёт и уже совсем явно похож на отца. Но вот позвали к чашке кивком, и оставляют — для него. Каждую ночь. И то, что он долго этого не принимал — ничего не изменило.       Должен же и его кто-нибудь ждать?       Тобирама не признаётся даже себе, что страшно одинок. Хаширама, который угасает, Мито, которая ему подруга, но всё равно, она всегда — Узумаки. Тока, подчинённая и подруга. Они все — те, ради кого он живёт, ради кого справится со всем, что взял на себя.       А если бы он не выжил — было бы лучше.       Останься в живых Итама, такой талантливый, такой способный к фуин — они бы сошлись с Мито куда лучше, чем он. Убей его Изуна — и Мадара остался бы в сознании. Брат был бы рад строить деревню с другом.       У Акеми был бы муж, у Кагами отец.       Зачем он выжил, когда его готовились хоронить ещё во младенчестве, когда вечные простуды и слабое здоровье подводило в детстве, когда он оказался сильнее Изуны? Всем было бы лучше.       Это не становится для него открытием, когда он приходит к чужому дому, к чужому огню, к чужой семье.       Однажды он просто засыпает на ветке дерева, отключается, сначала просто вырубившись от усталости, а потом уже соскальзывая в сон. Как любой Сенджу — почти неразличимо на ветке.       И просыпается укрытый пледом. Тёплым, мягким, которым кто-то подошёл, укрыл и ушёл, не потревожив. Солнечные лучи просачиваются сквозь листву, уже давно утро, а на энгаве маленького уютного домика стоит привычная чашка-тарелочка. Свежая, не ночная. А в доме никого — Акеми, должно быть, ушла с сыном тренироваться к реке или большому пруду — она уже начала учить шестилетку пользоваться чакрой, даёт ему первые огненные техники.       А у него вот плед и чашка.       Остаётся только устроиться в том же пледе на энгаве в саду и выпить, не торопясь, чаю. Всё равно он уже всюду опоздал.       Вернувшаяся Акеми находит ещё тёплый плед, с которого явно встали только что, и починенную крышу, на которую пару дней назад неудачно приземлился Огава-кун.       Женщина тихо улыбается, убирая плед. А сын ни о чём её не спрашивает.       Кагами общителен, дружелюбен и умён. И для него не секрет, что есть вещи, о которых следует молчать. Например, об этом шиноби, что следит за ними.       Кагами знает, кто он, знает, что о нём говорят. Но какая разница? Кагами и сам может увидеть. Не такой уж он и маленький. А видит он оставленные им данго, починенную крышу и мать, которой так важно найти утром пустую чашку. Это значит для Кагами больше, чем слухи.       Ни к кому больше не приходит Тень, и Кагами надеется, что однажды мама познакомит его с Каге-саном. А пока он хочет, чтоб вместо данго он принёс что-нибудь вкусное! Он даже полностью отдаст это маме.       Кагами нравится, когда мама смеётся и весь день улыбается лукаво-лукаво, заставляя и мужчин и женщин оборачиваться ей вслед.       Вместо этого Каге-сан пропадает, а на улицах появляется целое море белоснежных цветов. Его наряжают в чёрные одежды и мама, впервые в чёрном, тихо рассказывает ему, что такое смерть и почему все прощаются с Шодай Хокаге.       А ещё она говорит, что папы у Кагами нет потому, что тот тоже умер. Говорит, что это было ещё до того, как Кагами родился, и просит больше не спрашивать о папе.       Кагами не дурак, он понимает. А ещё он слышит, что Тень, приходящая к ним, теперь и правда Тень — Огня. Наверное, поэтому он не приходит, и даже мама хоть и грустно, но понимающе улыбается, глядя на полную чашку.       Тени нет в деревне, но чашку для него мама всё равно оставляет.       Тень хоронит брата и с тоской вспоминает то время, когда хотя бы клон мог дойти до дома в квартале Учих. У него нет дома, потому что Хаширама — это была сила, с которой никто не смел спорить, а сейчас все стремятся попробовать на зуб осиротевшую Коноху.       Эти зубы надо выбить, и хорошо, наверное, что нет времени даже на сон.       Он виноват в смерти брата, чьё тело просто отказалось существовать без воли к жизни. Всего-то и надо было умереть вместо Изуны.       Всё было бы правильно.       Хорошо, что даже поесть времени нет. Воющий от боли потерь второй Хокаге не похерит все труды по созданию Конохи.       А что перестал шляться к Акеми, так, может, у неё ещё что-то сложится. Он там даже появляться права не имел.       Он возвращается к её дому только через два месяца. На энгаве его ждут чашка, тарелочка и плед. Будто и не пропадал. Будто его и правда — ждали.

***

      Вставший раньше матери Кагами, вышедший из дома ни на что не надеясь, замирает с открытым ртом, когда видит, что под одеялом кто-то спит. Свернувшийся клубочком, как кот в холод, завёрнутый в плед так, что ничего не видно, и даже не дёрнувшийся на приход Кагами. Шиноби!       Каге-сан вернулся! Но Кагами уже большой мальчик, он не кричит, не будит мужчину, а тихо возвращается в дом и тормошит маму.       Та просыпается мгновенно и даже без слов сына тихо улыбается. Через едва полчаса она тихо ставит рядом со спящим накрытую крышкой миску с полноценным завтраком и чашку чая, гонит Кагами в дом завтракать, а сама остаётся снаружи. И просто сидит, не смея коснуться, но наблюдая осторожно.       На запах еды он не шевелится, просто спит, не просыпаясь ни на её присутствие, ни на любопытную мелочь.       Умотался Тобирама насмерть. Знал только, когда отложил всё за пару часов до рассвета, что если не отдохнёт, то упадёт с истощением. И знал лишь одно — надо идти туда, где не тронут, где безопасно, где можно отдохнуть. Где ему будет хорошо.       А потом темнота.       Акеми наблюдает за ним полчаса, пока ест сын. Потом прикидывает масштабы и велит Кагами разминаться в саду, а сама уходит готовить. Акеми отлично знает, сколько едят умотавшиеся настолько шиноби.       Она улыбается. Ей так чертовски льстит то, что, умотавшись, он пришёл к ней, совсем как раньше, что прочее отступает на второй план.       Придётся, конечно, объяснять Кагами, почему с друзьями не стоит делиться, что его будущий учитель валялся у них у дома, как приблудный кот, и почему его кормить надо именно так, но Кагами умненький мальчик, он поймёт.       На принесённую аппетитно пахнущую горку мяса в соусе с овощами и рисом клубок реагирует, являя миру заспанного, встрёпанного даже больше чем обычно Нидайме, молча сожравшего всё, что было предложено, даже не открывая глаз.       Выдать что-то похожее на благодарность Тобирама успевает, прежде чем сворачивается обратно.       Акеми смеётся тихо-тихо, почти счастливо, не удержавшись, легонько гладит его по белым волосам, приносит ещё еды.       Ему надо восстанавливаться, отдыхать, набраться сил, чтобы справиться со всем, что оставил ему брат. Кагами хитро косится на мать, но молчит.       Тень вернулся, мама снова довольна и это хорошо. Пусть этой радостью и нельзя поделиться.       Они живы, и это главное. К обеду Тобирама проспится, надо будет нормально познакомить его с её сыном. Да и просто — открыто посидеть вместе. Ей этого не хватало.       Просыпается Тобирама действительно ближе к обеду, чувствует рядом Акеми с сыном, но подрываться убегать не спешит. От чего или к чему ему уходить?       Та учит ребёнка и не ушла из дома. Малыш отлично справляется, он впервые учится держать кунай — ему скоро семь, пора уже. Она в этом возрасте впервые убила, но Коноха создавалась, чтобы защитить детей всех кланов. Чтобы им не приходилось убивать и умирать слишком рано.       Какими бы они все ни были, все приложили усилия к созданию места, где у ребёнка Акеми есть детство.       Тобирама укладывается удобнее, высовывая кончик носа и немного белых прядей из одеяла, и просто лежит.       Тихо. Хорошо. Можно не думать ни о чём, а просто полежать.       Опоздал, отмахивается он от совести, совсем опоздал и уж надо доотдыхать тогда.       А малыш заканчивает тренировку — детям нельзя напрягаться много, даже детям-шиноби, и Акеми сажает его рядом с собой и Сенджу на энгаве, приносит любимое кото. Тихо поёт исторические баллады, малыш слушает внимательно, отдыхая.       Сенджу тоже чуть дремлет, но уже не тем тяжёлым сном человека, отключившегося от усталости, а просто лёгкой дрёмой-мечтанием.       Когда струны кото замолкают, Кагами уже совсем спит, а Тобирама проснулся и лежит, глядя на Акеми из-под прикрытых ресниц.       Та только улыбается мягко, смотрит на него, очень знакомым жестом отставляя инструмент, снимая накладки. Так странно — знакомое лицо, одежда куноичи, жесты таю.       И она аккуратно пересаживается, садится совсем рядом, едва-едва касаясь.       Ведь можно же коснуться? Раз сам пришёл отдохнуть и остался?       Они тянутся друг к другу одновременно. Акеми хотела погладить белые волосы, второй раз без хенге, а Тобирама положить голову куноичи-таю на колени.       Тихо смеются над столкновением, словно ничего не менялось, и устраиваются поудобнее. Проверить, да и поверить, что никто не против.       И оба не говорят ни слова. Они совсем лишние. Не стоит портить словами момент отдыха. И Акеми легонько гладит того по волосам, совершенно невинно, без каких-либо намёков.       Просто тепло, немного тепла для уставших и очень одиноких людей, которые когда-то были очень близки.       «Когда-то», — улыбается про себя Акеми. Интересно, до или после того, как её сын дал личное прозвище неизменной тени на стене, приблудившейся выпивать чай, съедать вкусности и исчезать с рассветом? Вот он и спит уже у неё на коленях.       Кажется, помимо сына и долга у неё есть кое-что ещё.       — Отнести? — тихо кивает на Кагами Тобирама под тихое и смущённое бурчание живота.       Она кивает, улыбаясь, уже продумывает на три шага вперёд. Отвести в дом, позволить коснуться ребёнка, накормить как следует.       Приручать понемногу, как приблудного кота. В кои-то веки просто для себя, без коварных намерений.       Она потеряла одного из тех, кого любила, и совсем не хочет потерять и второго.       Что сказал бы Изуна — не вопрос. Она была в его внутреннем мире, сосредоточении всего того, что есть личность для Учиха, видела не только камелии, но и заснеженное озеро. Он бы улыбался довольно и счастливо за близкого человека, поддел бы и совершенно не был бы против того, что Акеми не отпустила Тобираму. Прикормить, приручить — и это не она попалась, а он.       Тобирама потягивается, и, вставая, быстро тычется носом в центр её ладони. Маленькие глупости. Больших он совершил достаточно, чтоб не беспокоиться хоть об этом.       Кагами не просыпается, когда Тобирама аккуратно берёт его на руки, относит в комнату на его футон. А после Акеми кивком зовёт его на кухню, готовит обед с расчётом на голодного шиноби. И улыбается, и хочет совсем беззаботно хихикать от всколыхнувшейся радости и надежды.       Им не быть вместе открыто, она прекрасно это понимает. Но надежда на то, что он будет приходить к ней посидеть, поесть, просто отдохнуть — пусть тайком, пусть нечасто — греет.       Она будет знать, что не одна. Этого довольно.       Вкусную, домашнюю, приготовленную для него еду Тобирама сметает в мгновение ока, довольно урчит, облизывая пальцы, и только почувствовав чужой взгляд смущается и приводит себя в порядок, вытирая полотенцем пальцы и губы.       — Вкусно, — благодарит с улыбкой. — Спасибо, — и чуть задумывается. Раньше он звал её «Акеми-таю» или «Акеми-чан», иногда ласково «красавицей» или «чудесной». А теперь? «Учиха-дзин» чтоб уйти. «Акеми-сан» чтоб сохранить свой забор. — Акеми?       — Пожалуйста, — она улыбается тепло, чуть опуская взгляд, частью вежливость, частью смущение, — Тобирама-сан.       И понимай как хочешь, то и нейтральная вежливость, и обращение к возлюбленному, мягкий тёплый тон.       Раньше она называла его исключительно Сенджу-сан, иногда Тэцуо-сан, хотя всегда знала настоящее имя.       Звать его по настоящему имени очень, очень странно.       А ещё он явно недоволен тем, как она его назвала, и Акеми пытается не хихикать. Вот ведь недоволен, и это повод вернуться снова. Акеми не хватало мужских ухаживаний в плане внимания и готовности на него ответить.       А Сенджу смотрит тяжело, непроницаемо. Встаёт из-за стола, делает несколько шагов к Акеми. Под хенге проще показывать эмоции, а как сейчас остаётся только держать лицо. Вытянуть руку — подойдёт, не подойдёт?       Таю всегда была похожа на кошечку. Красивую, аккуратную, маленькую, гладенькую кошечку с красивыми глазами.       Она подходит, и, кажется, годы совсем её не изменили. Всё та же плавность движений, безупречная грация. И осторожно ловит его руку, не поднимая взгляда.       Это было бы просто невежливо, и она не может признаться даже себе, что это страшно — не знать, как себя вести.       Ей хотелось бы просто заботиться о нём, насколько он позволит. Её не отпустят из клана, она — мать наследника. Но вот просто быть рядом, знать, что он придёт — важно и хочется.       Что захочет прийти. Что даже если будет занят, в делах и заботах — сердце будет тут. В руках шлюхи-Учихи.       Хочет ли он вообще, чтоб его ждали?       Больше всего он хочет её обнять. Погладить по волосам и посидеть не просто рядом — вместе. И шаг навстречу — это знак, что можно. Осторожно потянуть на себя, обнять за плечи, прижать к себе.       Он скучал. Он страшно хочет, чтоб его ждали. Эта женщина, в этом доме.       Она делает ещё шаг ближе, когда он тянет её к себе, обнимает в ответ и, плюнув, прижимает его к себе, судорожно кусая губы.       Лгать всегда было легко. И так страшно проявлять искренность. Без масок, косметики и притворства.       Так страшно, что хочется почти плакать, что взять со слабой глупой женщины?       Ей не быть его, пока её сын не повзрослеет. Но, может быть, он захочет быть рядом с ней?       — Что такое, — тихо спрашивает Тобирама, гладит дрожащие плечи.       Мягкая, тёплая, живая Акеми, которой ничего не мешает в случае нежелания отстраниться и пожаловаться на приставание Сенджу, и он послушается им же написанных законов. Но та обнимает его сама, от неё пахнет тонко — духами, немного ветром и свободой, чуть — чаем и ночью.       Это совсем глупость. Сенджу никогда и ничего ей не обещал, звал однажды и получил отказ. Но она честно говорит то, что тревожит её мысли.       Ведь была бы совсем не нужна — не пришёл бы. Не остался б. Не обнимал бы так, будто скучал все эти годы.       — Мать наследника не отпустят из клана. Но я была бы счастлива заботиться о тебе всем, чем смогу.       Она глупая, слабая и очень одинокая женщина. Она не откажется от своего долга, не позволит прерваться линии. Но вот сердце её принадлежало двоим. И пусть один из них убил другого, она так и не сумела разлюбить.       — Я не забираю слов и предложений назад, — тихо говорит Тобирама, перебирая волосы бывшей таю, выпутывая из её волос шпильки, — не против? Пойдём на энгаву?       Они так долго были на расстоянии вытянутой руки, что не стереть. Как и оба мона, как и знак «огонь». Вот только Тобирама никогда не умел «переживать» чувства. Яркие, насыщенные, глубокие — не вытравить предательством и потерями, прошлым, обманом, соперничеством.       Шла война. Он простил даже Мадару, жил с ним забор в забор. А потом жил — на заборе Учиха Акеми. Может, стоит войти?       Она на миг прижимается ближе, смаргивает непрошенные слезы. И улыбается, чуть отстраняясь и соглашаясь:       — Не против. Пойдём?       Это безмерно важно услышать. Что для него тоже прошлое не важнее настоящего. Что так тоже можно и приемлемо обоим. Просто — быть. Сидеть на энгаве, кормить уставшего мужчину, обниматься, чувствуя странную защищённость и спокойствие в чужих руках.       Выходят как дети, держась за руки. Детьми они не были, воевали, убивали, готовились соблазнять и лгать. И как в первый раз идут бок о бок и переглядываются с лукавыми улыбками. Там ещё лежит плед, и, хоть стало не сильно прохладнее, Тобирама не даёт Акеми сесть просто так. Ужасно неприлично усаживает её меж своих ног, накидывает на обоих плед и обнимает за плечи, прижимая к себе.       С деревьев алые листья скоро падут, клёны ещё полыхают огнём, но близки холода. Сенджу выпутывает многие шпильки из длинных вьющихся волос, разбирает пряди одну за другой и совершенно никуда не торопится. Эти мгновения, когда они сидят вот так, это то, ради чего он создавал, сгибал и устраивал Коноху, писал законы и защищал. И тратить их на то, чтоб пойти и доделать за кем-то чей-то косяк, будет неправильно. Ведь всё, что он делал — только затем, чтоб сидеть. Вот так. С Учиха Акеми.       С женщиной, которую так давно любит, которая его, несмотря ни на что.       И которая, похоже, всё-таки любит его.       Несмотря на клановый мон и всё то, что стоит за скупым «мать наследника Учиха».       
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.