***
(Спустя несколько месяцев) Дженсен показал охраннику бейдж и повернул к лестнице, минуя скоростной лифт. Он поднимется пешком, ему не трудно. К тому же, лестница подарит ему еще пару лишних минут, необходимых для того, чтобы собраться. Хотя о чем ему волноваться? Сегодня будет все как всегда — ничего сложного. Они встретятся за несколько минут до панели, обменяются рукопожатиями или даже обнимутся мимолетно, соприкоснувшись плечами. Прозвучат дежурные «как ты» и «как дети», они о чем-нибудь пошутят. И выйдут на сцену, когда настанет срок. В каком они сегодня выступают городе? Да они уже не помнят, какая это из планет, не то, чтобы вспомнить название города. Калейдоскоп городов, калейдоскоп планет, вихри галактик. Они будут милы — с поклонниками и друг с другом. Так надо. Это часть их жизни, часть профессии. На них смотрят, их фотографируют. Сотни коммуникаторов включены на запись, тысячи пар глаз наблюдают за ними. Калейдоскоп лиц, калейдоскоп… Дженсен будет смеяться. Не важно, что скажет Миша, Дженсен будет смеяться все равно, потому что Миша остроумен. И еще потому, что, хоть они и расстались, они все еще друзья и не чужие друг другу люди, а друзья должны поддерживать друг друга. Дженсен будет смеяться, потому что он хочет поддержать друга, а друг боится сцены. Мишу иногда обвиняют в том, что на сцене и на фото он слишком кривляется. Это не кривляния, это пейрофобия — банальный страх публичных выступлений, и Миша инстинктивно защищается от толпы, переигрывая в эмоциях и гипертрофируя мимику. И неважно, что он актер, публичный человек — Миша боится сцены, и, возможно, только один Дженсен знает о тайной фобии друга. И только наблюдая, как весело Дженсен откликается на его шутки, Миша расслабляется, становится более уверенным в себе, ему становится легче, а это значит, что Дженсен будет смеяться, даже если шутки Миши поначалу будут и не слишком уж смешными. Так происходит всегда, так будет и сегодня. И еще Дженсен будет смеяться из-за чувства вины. Он тоже боится — боится встретиться с тем, кого отвергнул несколько месяцев назад. Встретиться так близко, под прицелами камер, под взглядами всех этих людей. Дженсену страшно, и он тоже будет инстинктивно защищаться — гримасничать и веселиться сверх меры. Тоже как всегда. Да, это не сложно, и ничего нового сегодня не произойдет. Но почему тогда жжет в груди, очень глубоко, и странно подгибаются колени? И сердце предательски ускоряет бег, как у старшеклассницы. Может от того, что скоро Дженсен увидит его. Очень скоро, недостаточно скоро. Дженсен с замиранием сердца вошел в зал, где было довольно людно, искал Мишу глазами. Ему сказали, что Коллинз уже завершил свое интервью, но еще не спускался вниз, значит, он все еще где-то здесь. Но найти кого-то в толпе не так уж и просто — тут и актеры общались друг с другом, тут же крутились и спонсоры; корреспонденты еще задавали кому-то вопросы, а их микрофоны парили рядом, чуть ли не влетая в рты интервьюируемым; кто-то еще позировал фотографам. Дженсен скользил взглядом по разноцветной толпе, чуть ли не приподнимаясь на цыпочки. И тут Дженсен увидел Мишу и обомлел. Сердце оборвалось, а затылок неприятно похолодел: он разговаривал с каким-то парнем, лица которого было не видно. И улыбался — такой открытой сияющей мишиной улыбки Дженсен давно уже не видел.***
Сегодня будет все, как всегда: через несколько минут они встретятся, обменяются рукопожатиями или даже обнимутся мимолетно, соприкоснувшись плечами. Перебросятся дежурными «как ты» и «как дети», о чем-нибудь пошутят. И пойдут работать, когда начнется панель. Мише было страшно, но не только от того, что скоро ему снова предстоит выйти на сцену перед множеством незнакомых людей. Ему было страшно встретиться с Дженсеном. Дженсен будет так близко… а тут надо говорить, шутить, улыбаться, хотя будет хотеться кричать в голос. Надо быть милым, а внутри сердце снова будет разрываться от боли. Где взять на это силы? Мише было страшно и больно. Как все последние месяцы. Лучше не думать об этом заранее. Он все сделает, как надо — он должен. Это часть его жизни, часть профессии — Коллинз хороший актер и обязан играть свою роль даже тогда, когда у него сердце разорвано в клочья! Когда настанет время, он приветливо улыбнется Дженсену, такому красивому, такому желанному… и выйдет на ту чертову сцену — развлекать и веселить поклонников. Будет шутить, а Дженсен будет смеяться. Потому что Миша остроумен, потому что боится сцены, а Дженсен об этом знает и таким образом всегда поддерживает его. И еще потому, что Дженсен чувствует себя виноватым. Это заметно и от этого больно вдвойне. Лучше не думать об этом заранее. Как будет, так и будет. Миша задумался и не сразу услышал, когда его кто-то окликнул: — Кастиэль? Оглянувшись, встретился взглядом с парнем. Высокий, красивый, смешливые глаза и полные губы, растянутые в приветливой улыбке: — Если ангел Кастиэль здесь, значит, Дин с Сэмом тоже где-то неподалеку, а тогда сумеречным точно несдобровать… Миша напряг память: Мэтт? Кажется, его зовут Мэттью Даддарио и снимается он в мистическом сериале. Значит, коллега. Миша смотрел одну из серий про сумеречных охотников вместе с Мейси. Вместе с Мэттом подошли еще актеры, занятые в том же сериале, кажется, Гарри, Доминик и какая-то девушка, имени которой Миша припомнить не мог. Ну как же, дежурные шутки про Винчестеров — борцов с нечистью и их ручного ангела, как же без них? Надо ответить хотя бы из вежливости — никогда не знаешь, когда и с кем из актерской братии сведет тебя в дальнейшем судьба. Миша улыбнулся, ответил что-то остроумное, тоже с намеком на нечисть и охотников, ребята засмеялись. Познакомились. Беседа на удивление получилась не длинной и не утомительной. Ребята из «Сумеречных» молодые, звезды во лбах еще не отрастили, с известным актером Коллинзом вели себя не дерзко, а довольно уважительно и доброжелательно. Особенно Мэттью. Если не зазвездится, из него может получиться неплохой актер. И улыбается он хорошо — Миша невольно улыбался ему в ответ. Заразительная такая, искренняя улыбка. А еще Мэтт не разучился смущаться, а это качество в актерской среде весьма редкое. И смущается он очень мило. Внешность у Мэтта яркая. Красивый парень, спортивный, подтянутый. Если бы Миша был моложе и наглее, обязательно бы приударил за таким красавцем. И если бы не Дженсен… И тут Миша увидел его. Как в замедленной съемке. Ему ли не знать о магии кино? Когда такое снимают, никакого замедления в кадре, конечно, нет, этот эффект виден только на экране. Но в тот миг Миша мог бы поклясться, что Дженсен не прошел мимо, а проплыл, и даже звуки вокруг разом стихли. Сердце екнуло и оборвалось. Дженсен торжественно проплыл мимо и исчез в толпе. Растворился, будто и не было. Не заметил? Нет, не мог не заметить: он прошел совсем близко, почти задев плечом Мэтта. Голову к Коллинзу не повернул, но его профиль был красноречивее любых слов. Миша быстро попрощался со своим новым знакомым, пообещав напоследок, что Винчестеры не пойдут войной на сумеречных в продолжении хотя бы еще двух сезонов. И помчался за Дженсеном вслед.***
Черт же, черт! Они же расстались. Более того, Дженсен сам был инициатором расставания. Тогда отчего же ему так больно? Дженсен сам не знал, куда идет. Пометался по людному залу, будто запутывал следы, хотя с его ростом не так просто скрыться в толпе, если это не толпа родственников Падалеки. Кому-то кивнул, кому-то на автомате улыбнулся. И бросился прочь.***
Миша догнал Дженсена возле их временных гримерок — тот потерянно топтался возле двери, видимо, вспомнив, что у него нет от нее ключа. Повернул голову, увидел Мишу. И пошел дальше, не ускоряя шаг. Будто ждал, что его догонят. Будто звал за собой. Завернули за угол. Дженсен дернул ручку первой попавшейся двери, она оказалось незапертой. Миша вошел следом. Какая-то кладовка для техперсонала со шкафчиками, коробками, швабрами и еще черт знает с чем. В ней никого не было. Молчали. Миша не видел лица Дженсена, но по напряженной спине чувствовал, что что-то произошло. Ждал. — Красивый парень, не правда ли? — наконец произнес Дженсен хрипловато. Что это? Неужели ревность? Миша мог бы ожидать от Дженсена чего угодно, только не этого. А ведь Дженсен и сам страдает из-за этого расставания, сам мучается от того, что они теперь не вместе, но только не хочет в этом признаваться. Какой же он дурак!***
— Красивый парень, не правда ли? — произнес Дженсен. И замолчал — горло не слушалось. Да что ж он за скотина такая? Как собака на сене, честное слово! Сам поставил в их отношении точку и сам не может отпустить. Предложил расстаться, а теперь потерял голову от ревности, видя, как Миша улыбается другому. Да еще и кому — красавчику Мэттью Даддарио! А Мэтт, между прочим, не просто привлекателен внешне, он еще и на десять лет моложе Дженсена. Сердце из груди готово было выскочить наружу и запрыгать по грязному полу, оставляя кровавые следы. Какой же он дурак! Какой же он был дурак… И какая тишина вокруг! Миша почему-то молчал и, кажется, даже не дышал. Дженсену было страшно. Он боялся встретиться с Мишей на глазах многих людей, а теперь остался с ним наедине. И это оказалось в десять раз страшнее. Но и терпеть тишину дальше он оказался не в силах. Оглянулся. Миша стоял, прислонившись к двери. Руки спрятал за спину, чуть наклонил голову к плечу, а глаза полуприкрыл ресницами. И черт его знает, о чем мог думать. Вроде и рядом, пару метров всего, но будто на другом краю бездонной пропасти. Пропасти, которую Дженсен выкопал для них сам. Или на другом конце вселенной. Пауза тянулась бесконечно. — Ты про Мэтта? — наконец, произнес Миша. На Дженсена не смотрел. — Приятный молодой человек. И ты прав, он очень красивый. Я смотрел на его губы и не мог насмотреться, но знаешь, Дженсен…***
Как он мог? Как мог он тогда сказать, что согласен отныне быть для Дженсена только другом? Как он выдавил это из себя? Как дети, честное слово! Как можно дружить, если сердце изнывает от любви? Как может при виде друга и даже при мыслях о нем становиться тесно в паху? Как может быть все, как всегда, когда все не будет так, как раньше, уже никогда? И когда настолько больно. Миша не мог поднять взгляд, не мог решиться. И приблизиться не мог. Но сказать это он должен был, потому что не мог больше терпеть: — Ты про Мэтта? Приятный молодой человек. И ты прав, он очень красивый. Я смотрел на его губы и не мог насмотреться, но знаешь, Дженсен, ни Мэтт, ни кто-либо другой, никогда, не смогут затмить тебя. И ты бесконечно прав был тогда: этого не будет, Дженсен. Этого не будет больше никогда, чтобы я не думал о тебе, чтобы не хотел быть с тобой, чтобы отказался от тебя и чтобы позволил сделать это тебе… Миша не договорил. Дженсен сам сделал шаг навстречу: торопливый, порывистый. И поцеловал.***
Черт его знает, что такое в Мишиных глазах! Ангельски невинная небесная лазурь или затягивающая в коварную пучину синева океана, но как только Миша посреди своей путаной речи поднял ресницы и взглянул на Дженсена, тот и сам не понял, что произошло дальше. Миша что-то говорил про Мэтта, а потом сказал, что ему плохо без Дженсена и что он больше не позволит им быть не вместе. А потом Дженсен, вроде бы, сам сделал этот шаг навстречу. Или огромное расстояние между ними, как впереди межзвездного корабля, снабженного преобразователем пространства, вдруг само превратилось в ничто. Это теперь не так важно. Важно то, что как только Дженсен пересек невидимую границу и оказался возле Миши, все в его жизни внезапно встало на свои места. Каким же он был дураком! Как можно было лишать себя этого? Этих горячих губ, этих синих глаз, этих нежных рук, этих ласк и задушевных разговоров до утра. И этого сердца, которое любит — любит, несмотря на боль, которую ему причинили, простив то, как жестко его оттолкнули, как оторвали с корнями крылья. Любит, несмотря ни на что. Целовались торопливо, жарко, целовались так, будто до гибели вселенной осталось десять секунд и надо было успеть сделать самое главное в жизни — той, что им осталась…***
Как же Миша по нему скучал! Губы, глаза, запах, руки, волосы… да какая разница, что именно — это же Дженсен! И он снова обнимает его и целует снова — через много-много бесконечных холодных дней. Как же он без этого скучал… Дженсен первый разорвал поцелуй. — Я опаздываю на интервью, — произнес хрипловато. Его дыхание сбилось, а глаза влажно блестели — так близко. Миша улыбнулся: говорят, что влюбленное сердце видит. Он знал — просто знал, что эта фраза означает не отказ. Это обещание — обещание продолжения. — И опоздаем на панель, — Миша дышал Дженсену в шею, прижался к плечу горячим лбом, не хотел отпускать, — надо идти.***
Нет, сегодня было не как всегда. Дженсена несло, будто что-то тяжелое, что давило на него много-много дней, внезапно отпустило его. Он будто слетел с катушек: шутил всю панель и вообще вытворял черт знает что, даже чуть не снял штаны на глазах у всех. Публика бесновалась от восторга, а Миша… Миша нервничал. Старался сосредоточиться, но у него не очень получалось, а в голове вертелось навязчивое: только бы не показалось, только бы не примерещилось, только бы все было так, как отныне должно быть, потому что без Дженсена у него не жизнь, а только ее бледное подобие. Он сам без Дженсена — ничто. Если откровенно, Мише вообще было начхать, что происходит на панели — он мечтал, чтобы она быстрее закончилась. Ему было все равно, что они по-черному палятся — снова. Какое это вообще имеет значение? Его интересовал только Дженсен: Миша ловил каждый его взгляд — горящий, ясный, многообещающий, ловил улыбки, слова, каждый намек, млел от прикосновений, нелепо замолкая посреди фразы, как только Дженсен подходил ближе или смотрел на него. Краснел, потел и смеялся, смеялся, смеялся, а после, когда время подошло к концу…***
— Этого не будет, Миша, этого не будет никогда… Миша вздрогнул и проснулся. Только не это снова! Испуганно озирался спросонья: в окно номера светило оранжевое местное солнце, рядом — смятая подушка, еще теплая. Успокоился — почудилось, ничего существенного, просто страшный сон… Взглянул на часы — рано, на радио лететь примерно через два часа, а в космопорт только вечером. Времени еще навалом. Такой себе номер, в меру захудалый — на актерах организаторы конов частенько стараются сэкономить. Но какая ему разница? Главное, чтобы кровать была широкой. Миша потянулся, выскользнул из-под одеяла, вышел на балкон. Оранжевое солнце сделало кожу Дженсена совершенно золотой. Он стоял, прекрасный и обнаженный, опершись на перила и слегка оттопырив голый зад. Офигенный зад, который Миша получил в свое полное распоряжение этой ночью! Миша улыбнулся, не удержался, обнял Дженсена сзади и прижался к его золотому плечу губами. Тот от неожиданности вздрогнул, развернулся, заулыбался: — Доброе утро. — Доброе… Конечно, доброе, если Дженсен рядом и если его губы ласково улыбаются. Какой же он красивый! Куда там какому-то Мэттью… Целовались, нежно обнявшись. Этой ночью Дженсен был такой доступный, такой послушный, Миша хотел бы повторить это снова, но напоминать Дженсену об этом лишний раз не стоит, поэтому вместо того, чтобы тискать его зад, как того хотелось, Миша всего лишь обнимал Дженсена за плечи и прижимался к его бедру твердым членом. Дженсен понял, улыбнулся: — Назад, в постельку? Я не против, но давай сначала поедим. — Давай, — кивнул Миша, хитро прищурившись. — Что хочешь на завтрак? Миша улыбался: — Тебя. — Снова? — Дженсен демонстративно закатил глаза к небу. Миша не переставал улыбаться: он знал, что Дженсен шутит и, на самом деле, он не против — любящее сердце видит все. А Дженсен, оказывается, такой страстный, когда виноват! И заслуживает награду. Миша на вопрос не ответил, взглянул Дженсену в глаза, зрачки которых тут же расширились, медленно присел на корточки, скользя руками по бокам Дженсена, обхватил ладонью его напряженный член. И натянулся на него горячим ртом… Конец