Она тут.
Это первая мысль, которая пришла в голову Эдди, когда тот проснулся поздно ночью от очередного кошмара. В нем он бегал по пустынной местности, укутанной в туман, из которого исходили странные звуки, похожие на крики стонущих от боли людей. Не то, чтобы юноша разбирался в криках, но ему казалось, что при сильнейших болях он именно такой.
Ещё он помнит, что набрел на поле, больше похожее на классики, в которые любят играть маленькие дети. Только тут не было камушков, а одна клетка была размером с его комнату, если, конечно, не больше. Каждая клетка имела свой цвет, который или был спусковом рычагом для какой-нибудь ловушки, или же олицетворял "нейтралитет", позволяющий пребывать на ней длительное время без угрозы для жизни.
Юноша закрыл глаза, пообещав себе обязательно записать этот сон в блокнот, если к утру не забудет. Подобная несуразица стала сниться все чаще, а в последнюю неделю побила все рекорды. Теперь каждая ночь сопровождалась оригинальным, по сюжету, кошмаром, и неизменной виньеткой, по стилю схожей со старым кино на небольших старых телевизорах, которые ещё крутили черно-белое кино.
Повернувшись на бок, Каспбрак начал со смущением вспоминать свой первый сон эротического характера, с ещё большим стыдом понимания, что черты одного из юношей (а сны его всегда были от третьего лица) были схожи с ним самим, в то время как второй имел общее с Ричи.
Сам сон не представлял чего-то очень откровенно пошлого. Например, шутки того же Ричи наполнены более пахабным контекстном, чем его сон.
Местом действия был заброшенный город. Точнее, Эдди считал его заброшенным, потому что людей не было, а большинство зданий представляли собой плачевное зрелище из-за отсутствия стен и многочисленных трещин.
Время приближалось к вечеру. Небо было окрашено во всевозможные оттенки оранжевого. Каспбрак запомнил его невероятно красивым. И будь у него талант к рисованию, он бы обязательно изобразил это небо во всех подробностях, стараясь передать большую часть колорита.
Итак, они были в одном из многочисленных зданий, в котором отсутствовали стены. Этот дефект обыгран как одно большое окно с отличным видом на заброшку и бесконечное небо... Они лежали в ванной, соприкасаясь кожей. Без слов, как артхаус.
И больше ничего. Они не занимались любовью, и даже не целовались. Но то, что окружали их и то, в каком положении находились, было более интимный, как если бы это был обычный секс.
Эдди простонал в подушку, невольно возбуждаясь от того, что вырисовывало воображение. Сон запомнился очень ярко, почти в подробностях, поэтому вспоминать его — как смотреть кино. Так же стыдно и неправильно. Особенно стыдно то, что как бы он не старался заменить мужской образ второго партнёра стройной девушкой, перед глазами всегда маячил именно Ричи. Даже не он сам, но кто-то схожий с ним.
Что было странно. Каспбрак не испытывал симпатии или интереса, как например к той же Беверли. Она, несомненно, была привлекательной, обладая той самой внешностью, которая заставляла остановить на себе взгляд. Короткие волосы, вместо длинной косы, казалось, только украсили девушку, сделав более взрослой и утонченной, открывая взору тонкую изящную шею. Эдди не был в неё влюблён, что нельзя было сказать о Бене и Билли.
И по сравнению с хрупкой Бев, Ричи был неуклюжим гадким утенком. Естественно, сравнивать их двоих не имело смысла, но все же почему-то в его голове предпочтение было отдано именно Ричи, который, откровенно, был ходячей проблемой с острым языком. А его вечные шутки про маму стали визитной карточкой юного Тозиера.
Эдди резко садится на кровати, когда возбуждение, начавшееся с неосторожной мысли, сошло на нет, как только он вспомнил о матери и своём наказании. После очередной вылазки погулять, с которой он пришёл весь грязный и с маленькими царапинами, мама, напичкав таблетками и произнеся длинную лекцию на повышенной ноте, с недовольным тоном сообщила, что неделю или даже две, если потребуется, он не должен выходить из дому, а особенно гулять с этими ребятами.
Несмотря на всю трагичность ситуации, Эдди довольно улыбнулся, вспоминая, как смешно перекосилось лицо матери. Как громко, почти по-свинячьи, срывая голос, она пыталась внедрить в его голову очередные правила и как побагровело ее пухлое лицо, когда юноша решился подать голос и попросил замолчать. Возможно, именно это его действие стало точкой кипения и последним решающим фактором для столь длительного домашнего ареста. И, несмотря на то, что теперь возможность выйти на улицу выпадала лишь изредка и то только, чтобы сходить в ближайшую аптеку и забрать свои лекарства, Эдди был крайне горд собой и своим маленьким подвигом, когда, наконец-то, смог дать небольшой отпор натиску гиперопеки.
Итак, возвращаясь к мыслям о Ричи. Его юноша не видел уже шесть дней, что было очень и очень странно. Тут согласно клише многих рассказов в окно должен был прилететь камушек или еще что-нибудь, что указывало на то, что Ричи все же решил навестить своего друга. Однако как бы долго Каспбрак не гипнотизировал закрытое окно и стекло с отпечатками его рук, не было ни малейшего признака или намека на то, что чудо случится.
Уже собираясь снова предпринять очередную попытку уснуть, Эдди услышал странный шум, больше напоминающих кипиш мыши. Само пребывание мыши в его доме было абсурдным предположением, а что-то иное, которое так же было бы схоже по звуку, он вспомнить не мог. Решив списать все на слишком разыгравшееся из-за последних раздумий воображение, Эдди, успевший подскочить снова и даже принять вертикальное положение, лег снова, прикрывая глаза и вслушиваясь в тишину.
И снова этот звук... На этот раз более отчетливый и явно не схож с мышью. Возможно, и в первым раз он просто напросто его не расслышал, потому что новые подробности указывали на то, что это шепот. Шепот был слишком тихий, чтобы понять, кому он принадлежит (если предположить, что он знает человека, который мог бы это прошептать). Единственное, что смог Каспбрак уяснить, что шепот явно женский, немного грубоватый и низкий.
Самое странное, что он не доносился с коридора или соседней комнаты (тогда можно было бы списать на голос матери, который из-за стен звучал так тихо), а из угла, за которым находилась улица. Юноша не решался встать, сразу вспоминая все страшилки про монстров под кроватью. Укутавшись в одеяло, Эдди старался абстрагироваться от этого звука, дожидаясь, когда наступит день (то, что он не уснет, стало понятно еще после его пробуждения).
Попытка не обращать внимания была успешна в своей не успешности. Шепот становился громче, при этом оставаясь все таким же непонятным и неразборчивым.
Липкое чувство страха опускается пеленой в тот момент, когда Эдди чувствует, что в комнате он не один. Этот взгляд был изучающим, не злобным, его можно описать как взгляд "ученого", что наблюдает за ходом своего эксперимента, чтобы не пропустить важную для его исследования деталь. Этот взгляд был ему знаком с детства. Таким одаривала мама, когда он гулял.
Стало неуютно. Одеяло слишком жаркое, да и, в общем, в комнате поднялась, как казалась, температура. А все из-за этого чувства... Он уверен, что слышит шум в углу комнаты, покрытый тенью, и уверен, что кто-то за ним следит. Опять же, все можно было списать за кошмар, приснившийся недавно, если бы все не ощущалось так остро реалистично.
Когда первые лучи солнца падают на пол, Эдди вздыхает с облегчением, снимая с себя навязчивый груз мыслей. Угол, естественно, не изменился, и в нем не было намека на что-либо. Сама же комната была пустой и, опять же, никакого намека, что в ней был кто-то кроме самого Эдди.
Но, несмотря на явное чувство облегчения, в голове все-равно въелась мысль, что кто-то следил. Если не в живую, то...
Гадкая мысль, на фоне всеобщего умиротворения, возобновила его настороженность. Что если тут есть камера? Только раньше она не работала, а сейчас её включили, поэтому и было это чувство? Но как тогда Эдди смог "почувствовать" то, что его снимают? И если камера есть, то где?
Он оглядел взглядом комнату, которая, обычно чистая, сейчас являлась одним из видов творческого беспорядка. В таком бардаке — сборище пыли — можно легко спрятать маленький жучок.
Жучок....
Возможно ли, что кипиш, так схожий на мышиный, мог быть шумом из какого-нибудь? Тогда сразу все становится ясным. Как удобно списать на воображение то, что не понимаешь.
Конечно же камеры и микрофоны....
Эдди понял. Это могла сделать его мать, чтобы убедиться, что к нему никто не приходит и он, как послушный мальчик, принимает с благородством свое наказание. Поэтому Ричи и ребята не залазят к нему через окно. Они знают? Интересно, как узнали, если сам Эдди догадался об этом случайно...
Нужно найти их. Они тут, где-то тут.
Уборка заняла час. Однако во всевозможных складках одеяла ничего обнаружено не было. Полки так же пусты, как и потолки.
Он уверен, что они есть. Стоит только лучше искать.
Взгляд зацепился за ножницы: красные, аккуратные. Потом этот самый взгляд перешел на висевшую на стене картину: красивая, на ней были изображены горы.
Ножницы и картина.
В голове эти два понятия сразу же начинают сочетаться в едином синтезе, и уже через мгновение острие вонзается в полотно.
Внутри, точно внутри.
Но внутри ничего нет. Некогда величественный пейзаж сейчас уродует огромная дыра, но Эдди совсем не стыдно. Помешательство не давало здраво мыслить. Внезапно начавшаяся паранойя теперь не казалось глупой выдумкой. Он был уверен — за ним следят.
Только как? Где жучок?
Юноша остановился напротив зеркала, с лихорадочным взглядом рассматривая свое отражение. На голове творился хаос, зрачки был расширены до максимума, а выражение лица... Он никогда не видел, чтобы его собственное лицо было настолько обезображено злобой и агрессией. Сейчас, в данную минуту, Каспбрак больше походил на свою мать в период гнева.
Позавчера я был у стоматолога.
Эдди открывает рот, чтобы лучше рассмотреть новенькую пломбу на зубе.
Может....
Стоматолог? Подговорила мать? Или же он сам по себе? Что ему нужно?
Она под пломбой.
Убрать. Надо срочно извлечь жучок. Или микрофон. Почему не додумался раньше?!
Вилка? Спица?
Спица. Обычно принадлежности для вязание лежали у матери в тумбе, рядом с одеждой. Однако в последнее время, возможно из-за нервов или же из-за возраста, забывала их прятать обратно, оставляя на столе в коридоре. Нужно лишь тихо выбраться из комнаты, спуститься вниз по лестнице и забрать искомое.
Иначе я не выдержу этого. Я чувствую слежку. Противно, как же противно.
Он открывает дверь (та не скрипит, иначе это было бы клише), тихо ступает за пределы комнаты, радуясь, что мать, опять выпив успокоительное, сейчас крепко спит. Эдди идет медленно, шаг за шагом, ступенька за ступенькой, подходит к столику и, взяв предмет, возвращается обратно к себе в комнату, медленно закрывая дверь в комнату.
Юноша подходит к зеркалу, включая лампу, чтобы лучше было видно поле деятельности. Берет спицу так, чтобы острием было удобно работать, и приступает к своей маленькой операции.
Кровь. Везде кровь.
Это последнее, что он помнит.
А еще визг его матери.
***
— Скажи, — как-то обращается к нему Эдди серьезно, но с мечтательной улыбкой, — Тебе бы хотелось остаться тут навсегда?
Ричи бы не хотелось. Тут красиво, но почему-то не так сильно тянуло. Жить затворником в лесу, в горах, его не так уж и привлекало.
— А я хотел бы, — не дожидаясь ответа, продолжил Каспбрак, не отрывая взгляда от неба, — Только посмотри как красиво.
Небо и правда было волшебным. Нежно-розовый, пастельный оттенок, плавно смешивался с более ярким оранжевым, сочетая в себе нотки бледно-голубого. Ричи был влюблен. Но даже не в это небо...
Тозиер аккуратно кладет руку на руку Эдди и, поглаживая его кожу, смотря на профиль юноши, произносит:
— Я бы остался тут с условием, что ты всегда будешь со мной.
Но Ричи ничего не делает. Несмотря на всю свою смелость, он продолжает молчать, не пошевелившись ни на миллиметр. Разговор сходит на нет. Момент упущен.
***
Эта больница была страшным местом. Голые стены, все белое и серое. Запах спирта, запах чего-то гнилого и крики. Шум, лязг, удары. И снова крики.
Ей тут не комфортно. Любой бы почувствовал себя тут неуютно. Палаты больше походили на камеры в какой-нибудь тюрьме, на них были решетки, а двери плотно закрывались на два замка. Женщина все еще держала в руке пакет с одеждой. Она тряслась, пока шла за медсестрой, что любезно согласилась проводить до кабинета врача.
Они остановились возле большой деревянной двери, девушка, извинившись, удалилась, оставив женщину одну. Миссис Каспбрак выдохнула, сжимая сильнее пакет и, постучавшись, зашла.
— Здравствуйте, — сразу прозвучал голос мужчины.
Она кивнула, голос подводил, как и нервы. Женщина была на грани. Доктор понимающе кивнул и жестом пригласил ее присесть на ближайший стул.
— Новости довольно плачевны, Миссис Каспбрак. Мы провели несколько исследований. Смеем предполагать, что у него сумеречное расстройство и еще ряд психических отклонений на фоне. Боюсь, нам придется оставить его у нас еще на какое-то время.
Сердце разбилось. Соня выдохнула, прижимая к себе его вещи. Слезы выступили на глазах. Да, она была с ним строга, но ведь только чтобы защитить. Миссис Каспбрак все-таки мать, которая любит своего сына. И слышать подобное сродни смертному приговору.
Сил спорить и что-то отстаивать нет. Она просто кивает, опуская голову и стараясь не заплакать. Получается плохо, но это лучше, чем устраивать сцены.
— Я могу навестить его?
— Боюсь, что нет. Он сейчас в таком состоянии, что может неосознанно нанести вред человеку. Поэтому какое-либо посещение запрещено.
И снова кивок.
— Он же выздоровеет? Это... расстройство можно вылечить?
— Все будет зависеть от него самого. Сейчас мы назначили ему транквилизаторы и нейролептики, нужно вывести из психотического состояния. После он пройдет психотерапию. Не волнуйтесь, я лично буду наблюдать за тем, как протекает его лечение.
Доктор извлек из ящика стола бумажку.
— Это счет за исследования и другие процедуры, которые будут проводиться.
Миссис Каспбрак не была глупой. Точнее, она никогда себя таковой не считала. Но сейчас, внимательно вникая в слова мужчины и пробегая таким же внимательным взглядом по, казалось, бесконечному набору цифр, все понимала. Прогноз зависит от денег. Не только тех, что направлены исключительно на исследования и работу специалистов. Дополнительные вложения во благо толстого кошелька. Чем толще становится кошелек, тем более внимательно и тщательно врач будет наблюдать за этим случаем.
За ее Эдди.
— Хорошо.
Она могла поклясться, что улыбка Доктора стала более дьявольской. Дьявол. Само зло.
***
Ричи сидел у себя в комнате, не выходя оттуда уже второй день. Новость о том, что произошло с Эдди, разлетелась по небольшому городку слишком быстро.
Он не верил, что такое произошло с кем-то, кого он знает. Особенно с Ним.
Тозиер сжимает в руках конверт с признанием, а после рвет его на кусочки.
— Черт…
***
Эдди видит красочный сон. В нем он признался Ричи, и симпатия была взаимной. В нем они держатся за руки, деля одно дыхание на двоих. Тозиер зажимает его во всех углах, ставит засосы по всему телу, на выдохе повторяя: "Мой. Только мой".
А Каспбрак на выдохе выстанывает имя Ричи, отвечая так же страстно на поцелуй.
***
Спустя семь месяцев.
Миссис Каспбрак снова сидела в кабинете Доктора. Руки тряслись, как при треморе, а сам ее вид был плачевен. Синяки под глазами от недосыпа и переживаний, глаза красные из-за перенапряжения. Она сильно исхудала, а оттенок кожи выглядел болезненно.
— Здравствуйте. У меня для вас новости....
***
К сожалению, помрачение сознания может не излечиться в полной мере. Напротив, болезнь может перерасти в более тяжелые формы, к примеру, различные виды шизофрении. При таких психических заболеваниях некоторые пациенты так и не познают счастья осознания действительности. Даже находясь среди людей, такой больной ведет себя отстраненно. Болезнь не проявляет себя активно, нет агрессии. Но человек все же ведет обособленный образ жизни, имеет отстраненное поведение. Произошедшие в психике изменения необратимы, приступы яркого проявления болезни купируются временно.
