Когда цветёт аетелия...

      Долгими ночами ей снился Асферус с его огромными полями, где выращивали хлопок, палящим солнцем, из-за которого никак нельзя было выйти из дома без шляпки и зонтика, и тогда казавшейся огромной речкой, в которой строго-настрого запрещалось купаться, несмотря на страшную жару, маленькие светлые особняки, аккуратные и изящные, с высокими белыми колоннами и большими окнами, множество улыбчивых ласковых барышень в разноцветных платьях и шляпках и строгих леди со скорбными лицами и в тёмных одеждах, долгие прохладные вечера, когда они с сестрами сидели на крыльце, закутавшись в одеяло до ушей, и слушали нянины волшебные сказки и поучительные истории о любви, долге и верности, маленькие музыкальные вечера в их доме... Долгими ночами ей снилось безмятежное детство, усталая матушкина улыбка и всегда спокойное лицо отца, непослушные кудри Жюли, которые никак было не расчесать перед приходом гостей, небо, полное звёзд, старинные романы, которые казались единственной правдой жизни, прекрасный сад, в котором росли персики, которых не было слаще, пикники, на которых можно было встретиться со столь многими детьми своего возраста, что все волнительные хлопоты перед ним забывались, мороженое, политое сливовым вареньем, что готовила миссис Кратл, кружевной розовый зонтик, который был сломан кем-то из мальчишек и по которому так долго плакала Ис... Долгими ночами ей снился пансион с его шумными буднями и прогулками по саду, голубые платьица из тонкой шерсти и белоснежные кружевные пелеринки¹, страшные истории, которые так любили рассказывать девочки под покровом ночи, мадам Мирелла с её слегка снисходительной улыбкой, многочисленные диктанты и сочинения, что писались практически на каждом уроке, теоремы, которые приходилось доказывать, и стихи, которые нужно было учить, всегда весёлый учитель танцев и вялый учитель пения, дружный смех, когда кому-то было радостно, и не менее дружный плач, когда кому-то было грустно, балы, которые тогда в пансионе казались самым важным, что только может быть в жизни, холодные зимы и катание на коньках по озеру, что находилось недалеко от пансиона... Долгими ночами ей снились хлопковые поля, азалии, незабудки и маки, клавикорды, на которых она уже и забыла как играть, кадриль, которую она не танцевала ужасно давно, широкая улыбка Киндеирна Астарна, её свёкра, слишком доброго и ласкового к ней, что девушке было никак не отделаться от мысли, что она не заслужила такого отношения к себе, его алый плащ и тёмно-зелёный потрёпанный мундир Драхомира, в котором он обвенчался с ней на Градхезе, и громкий смех его друга на их свадьбе, одетая в платье из розовой парчи Ис, что была так очаровательна, что затмила её, невесту, на этом торжестве... Долгими ночами ей снился Асферус с его духотой, стогами сена, парным молоком, соломенными шляпками, которых у неё было так много, единственным зеркалом в доме — в матушкиной комнате, — их детскими шалостями и трогательными секретами, любимым псом отца, Тобре, и верой в чудеса, в то, что после пансиона мадам Миреллы её ждёт прекрасная и долгая жизнь. А быть может, и не снилось... Быть может, она просто лежала на спине с закрытыми глазами, мучаясь от духоты, головной боли и бессонницы, и вспоминала, вспоминала, вспоминала — всё, что только можно было вспомнить... Скорее всего, так оно и было. Только вот юной герцогине Астарн куда больше хотелось верить в то, что всё это ей снилось.       Ей не хочется думать о том, что всю ночь она проворочалась, чувствуя себя неуютно, считая подушку слишком жаркой и мягкой, чтобы на ней было возможно заснуть, что забылась беспокойным сном лишь под самое утро — когда уже вряд ли может что-нибудь присниться. Не хочется думать о том, что несколько раз за ночь ей приходилось вставать и уходить в соседствующий со спальней будуар, когда кашель раздирал ей грудь изнутри, чтобы не разбудить Мира. Не хочется думать о том, что обычно он недовольно и сонно что-то мычал, когда она выскальзывала из кровати и, так и не просыпаясь, пытался поймать её за край пеньюара² и удержать. Не хочется думать о том стыде, который она чувствовала каждый день из-за того, что заболела. Пожалуй, считать, что всё это ей приснилось — лучший вариант из всех возможных.       На Биннеланде редко бывало тепло и солнечно. Постоянные облака и холод, с которым никак нельзя смириться и от которого нигде было не спрятаться, были совершенно непохожи на то, к чему девушка привыкла на Асферусе. И ветер — столь сильный, что едва ли можно было выйти на улицу. И уж точно на Биннеланде просто невозможно взлететь. Во всяком случае, Реджина никогда не могла. Даже тогда, когда ещё была здорова. Дожди, правда, здесь тоже были редкостью. Не такой, как солнце, но всё же. Уровень³ мужа никогда не казался девушке мрачным, как неприступный Сваард, но здесь было так холодно, ветрено и... одиноко, что юная герцогиня едва ли смогла бы когда-нибудь полюбить это место. На Увенке было много солнца и так жарко, что Джина сумела почти что забыть о боли в своей груди. А ещё на Увенке было много людей — и каждый из них готов был ей помочь, если что-то случится. Но на Биннеланде никто не услышит, даже если кричать о помощи. На уровень Драхомира Реджина приехала совсем недавно — где-то полгода назад, когда её муж рассорился со своим отцом, им пришлось переехать сюда. В доме было так темно, так душно, что девушка понимает, что силы покидают её с каждым мгновением, что жизненной энергии скоро и вовсе не останется.       Иногда небо на Биннеланде бывает белым-белым. И иногда герцогине кажется, что без облаков небо уровня должно выглядеть именно так. А порой огромный город, имеющий такое же название, как и уровень, заволакивает густой жёлтый туман, в который лучше не выходить на улицу без особенной на то необходимости. Реджину всегда пугал этот туман. К тому же, он наводил такую тоску, что и самому жизнелюбивому человеку, должно быть, стало бы тошно.       Служанки аккуратно расчёсывали её волосы, приводя их в порядок, и твердили, что иногда даже на Биннеланде выдавался солнечный и тёплый денёк — не чаще раза в год, во второй половине весны, когда цветёт аетелия, серебряные цветы которой похожи на что-то среднее между розой и гортензией. Герцогиня никогда в своей жизни не видела ничего подобного. Асферус был ей родным уровнем, символом счастья и безмятежности, знойным и лучшем во всём Ибере, но всё же там никогда не случалось чудес — Астарны же были сотканы из чудес и волшебства, слишком желанного и пугающего, чтобы можно было говорить об этих герцогах однозначно плохо или хорошо.       И последние полгода Реджина мечтала только об одном — дожить до этого дня.       Погода в этот день мало чем отличается от вчерашней. Не нужно было даже открывать глаза, чтобы это понять. Небо всё такое же серое и недружелюбное, как и обычно. Всё тот же завывающий ветер, поднимающий в воздух пыль и шляпы зазевавшихся прохожих. И постель пуста. Драхомир никогда не остаётся поваляться в кровати. И герцогине становится очень грустно от этого. На Увенке было много людей, и девушка всегда могла с кем-то поговорить или хотя бы просто позавтракать, обсудив то, что волнует её в данный момент. На Биннеланде же ей чаще всего приходится завтракать и обедать в полном одиночестве. Несколько горничных, две кухарки и экономка — не в счёт. С ними вряд ли можно было дружить.       Кашель не даёт ей ни минуты покоя с самого пробуждения, и девушке хочется разрыдаться от собственного бессилия. Боль в груди ужасно мешает заниматься чем-либо, а есть уж тем более совершенно не хочется. И даже если бы Драхомир был рядом, она вряд ли смогла бы заставить себя съесть хотя бы один кусочек. Хочется только плакать и жалеть себя. И кажется, что не остаётся ничего другого, кроме как укутаться в шаль и забраться в кресло, стараясь позабыть обо всём на свете.       Ей постоянно стыдно. За свою болезнь, что скоро сведёт её в могилу, за тусклые жидкие волосы, что казались иногда почти что серыми, за свою замкнутость и стеснительность, за то, что она плохо умеет танцевать и совсем боится петь на людях, за то, что она не умеет нравиться людям и чувствует себя неловко в компании шумных друзей супруга, за то, что она так и не смогла полюбить Биннеланд, который, если верить легендам и сказкам, был отражением души Драхомира, и за то, что она так сильно скучает по Асферусу и дому, где родилась и выросла. Здесь нет ни одной её подруги, нет сестёр, матери или золовок — ни одной женщины, равной ей по статусу.       Реджина чувствовала себя ужасно одинокой и ненужной на уровне мужа — настолько, что порой ей хотелось прибежать к Киндеирну, горько расплакаться и попроситься обратно к нему. Свёкор всегда был очень учтив и заботлив, предупреждал любые её желания, помог ей обжиться на Увенке и заручиться дружбой с царевной Варварой и леди Марией. Он бы принял её. Позволил ей вернуться туда, где она чувствовала бы себя лучше. И каждый раз герцогиня гнала от себя эту отвратительную мысль — бросить Драхомира сейчас на Биннеланде одного будет практически предательством. Реджина никогда в жизни не простит себе такой подлости, если совершит её. Она и другому-то человеку едва ли смогла бы простить столь гнусный поступок, что уж говорить о том, как она будет чувствовать себя сама?..       Драхомир совершенно точно не заслуживал такого отношения. Не заслуживал подлости в отношении себя. Это Реджина знала точно. Легкомыслие — не самое худшее, что могла она ожидать от человека, которого выберут ей родители. По их мнению было вполне достаточно того, что он богат и знатен. Должно быть, девушке стоит благодарить всех богов Ибере за то, что ей достался именно Мир. Многие его братья были куда хуже. И, если бы она не приглянулась на том балу Киндеирну, её бы выдали замуж за Крайджена, незаконнорожденного сына генерала. Это было бы намного хуже, чем вынужденное проживание на Биннеланде. Вот только девушке до безумия хотелось оказаться если не на Асферусе, то хотя бы на Увенке. Там она не чувствовала бы себя такой одинокой и несчастной.       А ещё в Увенке повсюду были мягкие ковры, и можно было без страха пройтись босиком. Тут же пол совсем холодный, и Джина чувствует, как болят её ноги каждый раз, после ночных пробежек, когда она в темноте едва ли могла найти домашние туфли. И служанки там были учтивее. Они не смотрели на неё взглядом полным осуждения за то, что она умирает. Как будто бы Реджина виновата в том, что умудрилась заболеть так тяжело. Как будто никто не болел так же.       На сегодняшний ужин Мир опаздывает. Так сильно, что Реджина решает соврать ему, сказав, что уже поела. Ей сейчас кусок в горло не лезет, и герцогиня ужасно устала постоянно бороться с собой. В конце концов, не только же Драхомиру всегда лгать. На Увенке к ней спустилась бы смешливая Миа, умевшая рассказывать самые смешные истории, которые Джина только слышала, или подошла бы вертлявая Агнес в одном из своих новых нарядов, которых было безумно много.       Горничная раскладывает вещи по полкам, и герцогиня выходит, чтобы не мешать ей. Девушка чувствует себя несколько неловко наедине с прислугой, жившей в биннеландском поместье её мужа. Она совершенно не знает, как именно попросить их сделать что-то для неё, чтобы они не назвали её в мыслях ничего не понимающей иностранкой. Иногда герцогине кажется, что они никогда не смогут принять её и полюбить так, как любят царевну Варвару или атшарту Имедирту.       Реджина выходит на балкон, с него прекрасно виден сад — единственное, что ей, пожалуй, здесь нравится. В саду не так много цветов — всё больше деревьев. Рябин, груш, яблонь... Яблони сейчас цветут, и герцогиня впервые за день думает, что видит на этом уровне красоту. Она заворачивается в ярко-оранжевую шаль, с вышитым на ней алыми нитками изображением храма Аркетту, про себя отмечая, что этот цвет ей совсем не нравится — куда больше по душе девушке были серый, голубой и бежевый.       Проходит ещё один час, и за окном становится совсем темно. Реджина больше не выходит на балкон — вряд ли она сможет полюбоваться ещё чем-то. Экономка отпросилась домой пораньше, и горничные разбежались, кто куда. Впрочем, вряд ли у Реджины когда-нибудь хватит духу кого-либо рассчитать.       Она сидит в кресле, закутавшись в плед и вцепившись в альбом с забавными рисунками Жюли (единственной вещью, которую девушке удалось взять с собой), когда Драхомир влетает в комнату, в том самом мундире, в котором восемь лет назад венчался с ней, теперь рукава стали коротки ему — он довольно много прибавил в росте за эти годы. Это Реджина так и не выросла со своих семнадцати, а теперь ещё и стремительно теряет в весе. Дверь с грохотом распахивается, какая-то неудачно поставленная статуэтка падает с секретера и едва не разбивается — Мир только в последний момент успевает её подхватить и усмехнуться собственной неловкости.       Драхомир улыбается ей и берёт что-то сладкое из буфета. Кажется, ему и вовсе безразлично отсутствие слуг в доме в данный момент. И в который раз за эти восемь лет девушка завидует его здоровью, его энергии, жизненной силе... Только вот у неё нет сил даже подняться с кресла и подойти к собственному мужу, чтобы обнять его. И в глазах едва снова не появляются слёзы — с очередной мыслью о том, как мало ей осталось.       Драхомир улыбается, и Реджина кое-как находит в себе силы улыбнуться в ответ и сказать, что ей очень хочется отдохнуть, прежде чем с большим трудом встать и выйти из столовой. Она ощущает себя столь слабой и ничтожной, что хочется поскорее умереть — чтобы никому не мешать, не обременять своим присутствием, несмотря на которое она всё равно не может сделать ничего стоящего. Однако, почему-то, совсем не хочется сдаваться и покидать этот мир.       В спальне было почти темно, только маленький огонёк магии освещал комнату. По правде говоря, можно было сделать огонёк побольше — чтобы строки в книге не расплывались перед глазами и стало возможно не только рассматривать картинки. Дрова в камине трещали, но Реджина всё равно замерзала. Пеньюар слишком тонок, да и плед не слишком-то тёплый, чтобы можно было согреться за счёт него, старается успокаивать себя девушка.       Герцогиня забирается под одеяло, про себя отмечая, что Биннеланд высасывает из неё почти все силы. Или, что хуже, дело вовсе не в уровне Мира, а в том, что болезнь, разъедающая её лёгкие, вступила уже, должно быть, в завершающую стадию, и скоро уже больше ничего не сможет потревожить её...       Ночи на Биннеланде слишком холодные. Этот уровень вообще пронизан ни с чем не сравнимым одиночеством, которое кажется совершенно необъяснимым, если знать лично владельца уровня. И Реджину первые несколько месяцев здесь это жутко удивляло. Впрочем, вечный ветер, наверное, ему всё-таки соответствовал — в голове Мира всегда был один лишь ветер. И, наверное, именно поэтому Каратель так всегда сердился на него — вряд ли кому-то под силу укротить ветер, заставить его подчиняться.       Сегодня Драхомир приходит раньше, чем обычно. Забирается на кровать, и его голая пятка случайно касается ноги Реджины. По лицу мужа девушка понимает, что спать ему ещё совершенно не хочется. Киндеирн как-то с немного грустной усмешкой сказал ей, что Драхомир ещё слишком молод для демона — что жизнь у него ещё впереди. Много тысяч лет. Возможно, куда больше, чем у кого-либо. Только вот у юной герцогини в запасе осталось совсем немного времени, пусть она и младше супруга на год.       Муж порывисто обнимает её и прижимается к ней, и Реджине совершенно не хочется его отталкивать. Рядом с ним ей слишком тепло, почти жарко — и болезнь словно отступает, пусть и всего лишь на мгновение. Рядом с ним ей слишком хорошо, чтобы жаловаться на свою судьбу и несправедливость жизни и богов. Она скоро умрёт — осталось ещё совсем чуть-чуть.       Возможно, будет лучше, если перед своей смертью она успеет подарить ему ребёнка — всё равно, мальчика или девочку. Уж Киндеирн точно будет рад внуку или внучку. Да и Драхомиру будет немного проще. Если Реджина забеременеет, её жизнь перестанет казаться ей столь бесполезной и бессмысленной, обретёт хотя бы часть былого очарования, хотя бы толику былой радости. Герцогине очень хочется, чтобы последние месяцы её жизни она чувствовала себя счастливой, чтобы забывала обо всём на свете. Хотя бы — о болезни, что приближает её к загробному миру день за днём. Особенно — о болезни, что сводит её в могилу.       Реджина облокачивается на подушки, кое-как успевая вынуть из волос забытые шпильки, чтобы отбросить их на прикроватную тумбочку. Драхомир недовольно что-то бормочет, впрочем, девушка не особенно слушает. Наверное, сейчас она чувствует себя счастливой — потому что гложущее одиночество отступило, перестало терзать её. Пусть всё это и продлится лишь до очередного приступа, когда она ночью вскочит с кровати и убежит в будуар. И когда он остаётся лежать, положив голову ей на грудь, герцогиня не может заставить себя быть серьёзной и скучной.       Ей хочется только улыбаться — набегался, устал, словно маленький ребёнок, что играл слишком долго, а его матушка прозевала час, когда настал уже час его укладывать. Реджине хочется только улыбаться — вряд ли Драхомир хотя бы у кого-то способен вызвать отрицательные эмоции, если, конечно, забыть про Гарольда. Впрочем, Каратель был скорее исключением.       — Знаешь... — улыбается Реджина, утыкаясь носом в светлую макушку, — говорят, что когда цветёт аетелия, солнце выглядывает даже на Биннеланде...       Аетелия стала её мечтой с того самого дня, когда одна из горничных обронила другой пару фраз про этот сказочный цветок. Герцогине жутко хочется увидеть его — пусть даже один-единственный раз перед смертью. Девушке хочется увидеть как можно больше в своей жизни — ей отмерен слишком малый срок, чтобы надеяться на будущее, на долгие-долгие годы впереди. Аетелия стала цветком её грёз — и почему-то казалось, что только она сможет её излечить.       Спазмы сжимают грудь каждый раз, когда Реджина делает слишком большой вдох. И ей действительно стыдно, что она не может оценить по достоинству всей красоты собственного мира, не страшась испугать близких. И жаль, что кашель разрывает её грудь, стоит ей только прилечь и расслабиться.       Слова звучат, пожалуй, слишком тихо. Ответа долго не следует, и герцогиня даже со стыдом думает, что, вероятно, произнесла всё это почти беззвучно, и её супруг просто не расслышал. Реджина решает не повторять. Зачем? Ей вовсе не хочется чувствовать себя глупо или неловко — за все восемь лет их совместной жизни она почему-то так и не смогла перебороть этого. Почти всё время она чувствует себя той семнадцатилетней девушкой в скромном платьице на роскошном балу, к которой подошёл алый генерал. По Драхомиру вздыхало множество её ровесниц. И, наверное, было ужасно несправедливо, что он достался именно ей — болезненной, слишком хрупкой и замкнутой Джине. И герцогине до сих пор ужасно стыдно даже смотреть на Якобину фон Фюрст.       Кудри у него очень мягкие — касаться их одно удовольствие. И девушка старается осторожно распутать их. А руки у него слишком горячие, и когда он накрывает своей ладонью её, Реджина может только вздрогнуть. Пожалуй, она готова отдать всё на свете — куда больше, чем у неё есть на самом деле, — чтобы это мгновение длилось целую вечность, а лучше — ещё дольше.       — Ты хочешь увидеть солнце на Биннеланде? — спрашивает Драхомир как-то необычно задумчиво.       Голос у Мира хриплый, и в первый миг девушка с беспокойством думает, что он простыл или, что хуже — заразился от неё. Только вот вряд ли сын Киндеирна, унаследовавший от него практически всё — разве что только глаза у супруга Реджины были материнские, голубые. И веселье в них тоже всегда плещется — почти что материнское. Герцогиня много слышала про Елизавету Фольмар и, по правде говоря, большая часть слухов была неприятной. Только вот разве могла быть женщина, практически влюбившая в себя алого генерала Ибере, быть настолько плохой?..       Реджине почему-то кажется, что она слышит удивление в голосе своего супруга. Впрочем, вероятно, ей просто показалось. Разве могла его удивлять её беззаветная любовь к светилу — к единственному, что, пожалуй, могло вселить в её тщедушное тело хоть какие-то силы?       Солнце было её заветной мечтой с самого прибытия на Биннеланд — на Увенке света было очень много, возможно, даже больше, чем на Асферусе. И каждый день, борясь с кашлем в будуаре и пряча от мужа испачканные кровью носовые платки, Реджина проклинала эти облака и этот жуткий ветер, из-за которого она едва может выйти на улицу — или хотя бы в сад.       — Очень хочу! — улыбается Реджина. — Я так люблю солнце, Мир... Ты даже не представляешь!..       Размеренное дыхание Драхомира убаюкивает её, и девушка позволяет себе зевнуть. Через два слоя батиста тепло чужого тела чувствуется прекрасно. Реджина осторожно касается его спины и крыльев, слишком пёстрых для Астарна — серо-бело-коричневых. Он тут же фыркает и, легонько отстраняя её, с головой накрывается одеялом. И Реджина может лишь тихо смеяться.       Юная герцогиня чувствует себя столь уставшей, что погрузиться в сон получается слишком легко. Куда легче, чем бывало обычно. А, возможно, всё дело в том тепле, что сейчас окружает её... Глаза закрываются сами, и всё растворяется в один миг, погружая её в горячую тьму.       Реджине снится детство — прекрасное и светлое, — когда она купалась в солнечных лучах и бегала с Жюли наперегонки от одного дерева до другого, розовый зонтик Ис, праздник на одном из астарнских уровней, когда ещё маленький, но уже довольно высокий для своего возраста Драхомир, что почти всегда держал за руку девочку помладше в лёгком бежевом платье и серебристой куртке со странной вышивкой, вытворил какую-то очередную глупость (кажется, принёс фибулу⁴ от отцовского плаща, в результате чего тот алым полотном упал на кого-то из гостей), и хохот Киндеирна был слышен даже из другого зала, а графиня Катрина гневно требовала у мужа, чтобы он наказал непоседливого мальчишку. Ей снится первый день в пансионе, куда она попала семилетней испуганной девочкой в вязанном белом платьице, ещё слишком маленькой, чтобы без слёз разлучаться с мамой, и подруги, которых она за десять лет обучения в пансионе полюбила почти столь же сильно, как и родных сестёр.       Ей, как и всегда, снится Асферус. Родной и ласковый — и слишком далёкий сейчас на Биннеланде. Ей снятся поля, по которым она бежала, боясь опоздать к ужину слишком сильно — за подобную провинность могли лишить десерта. И ласковое и всегда спокойное лицо матушки, когда поганая болезнь ещё не забрала Поля — единственного мальчика в их семье, долгожданного наследника и самого любимого ребёнка. И сам Поль — забавный трёхлетний мальчуган, пухлый и во всём покорный старшим сёстрам. И веснушки на носу Жюли, которые они как-то пытались замазать краской, которой красят забор. И потерявшуюся пелеринку Бонни — девочки, что приехала к родителям на лето как раз из пансиона мадам Миреллы. И то, как эта пелеринка обнаружилась в овраге — грязная и ни на что уже не годная. И то, как лодка, в которой плыли по речке Жюли и Реджина, перевернулась, и им пришлось добираться до берега вплавь. И каждому воспоминанию из снов хочется улыбаться — наверное, её детство было действительно счастливым. Вряд ли могло случиться что-то лучше, чем было на самом деле.       Во сне так много тепла, света и того счастья, которое вряд ли кто-то может ценить тогда, когда имеет — бежать босиком по зелёной траве или ездить на лошади, или ходить на пикники. Теперь за те вещи, которые были самыми обыденными в её детстве, Реджина отдала бы всё на свете: за украшение простых соломенных шляпок полевыми цветами, за пятна от травы на когда-то белоснежном передничке, за уроки в сельской школе, в которую она ходила два года до поступления в пансион, за долгие вечера в пансионе, когда воспитанницы мечтали о том, что их ждёт — хотя бы потому, что тогда вся ещё жизнь была впереди, и можно было не бояться смерти, которая, казалось, была так далеко, что никак не разглядишь...       Когда Реджина просыпается, первое, что она делает — пытается закрыться от солнца, которое светит ей прямо в глаза.       В первый момент ей хочется недовольно пробурчать, что Драхомиру не стоило раздвигать шторы, зная, что она ещё спит. Ей хочется выспаться. Хотя бы один разок за долгое время — и герцогиня старается закрыться от солнечных лучей подушкой и одеялом, чтобы они не мешали ей. И только мгновением позже, сообразив, в чём дело, она почти подскакивает на постели.       Солнце. Солнце на Биннеланде. Да ещё и такое яркое! Герцогиня почти подбегает к окну и смотрит на голубое небо и то, как солнечные лучи отражаются в почти зеркальных стенах небоскрёбов. Она забывает даже накинуть на плечи шаль, и в одном пеньюаре выбегает из спальни.       Цветы стоят в вазе на столе — сотканные из магии, куда прекраснее тех, которые себе представляла Реджина. Не уж то — аетелии?.. Сказочные цветы — уж точно сказочные! Реджина с восторгом целует каждый цветок и прижимает букет к груди, и только тогда понимает, насколько знакомая и родная магия исходит от этих цветов.