Никто не скажет вам, что делать дальше

***

На первый взгляд они похожи на состоятельных лондонцев, которые решили на уик-энд отправиться в путешествие. Учитывая фасон одежды Уотсона и произношение Холмса, присущее людям из высшего общества, им не припишешь иные роли. Уотсон задаётся вопросом, как это − снова быть англичанином. Ведь Холмс был кем-то другим так долго. Всё замечательно: они только что высадили сердитого и мрачного фон Борка у большого, но неприметного дома в пригороде (если спросите − Уотсон рад больше не иметь ничего общего с тем делом). И в то время как они могут показаться путешествующими лондонцами, ну или в худшем случае праздными чудаками, на самом деле они − шпионы. Конечно, они скрывают нечто большее. Холмс позволяет себе положить руку на ногу Уотсона, чуть ниже места, куда попала в неё афганская пуля. Тридцать лет тому назад, другая война. Это − тайна, которую они разделяют половину своей жизни, нечто столь же простое и запутанное, как любовь. Уотсон останавливает автомобиль на узкой, усаженной с обеих сторон деревьями, дороге. С одной стороны от них, за низким забором в поле, пасутся овцы, но людей не видно. Наклонившись через кожаное сиденье, Холмс охватывает ладонями лицо Уотсона и целует в губы. В их любовных ласках страсть, которую Уотсон не испытывал уже долгое время. Руки Холмса везде − в его волосах, на и под рубашкой. Уотсон закрывает глаза и проводит пальцами по чувствительной коже в нижней части живота Холмса и ощущает, как тот напрягается. А затем быстрая и ловкая рука Холмса оказывается в районе паха Уотсона. Тот откидывается назад, чтобы предоставить лучший доступ, а затем, когда Холмс сжимает руку, он двигает бёдрами, ни о чём не думая и ничего не смущаясь, а лишь погружаясь в невозможную сладость момента. С криком, который быстро растворяется в летнем воздухе, Уотсон кончает так, как не кончал уже давно. Позже, когда они оба лениво лежат на широком кожаном сиденье, Холмс шевелится первым: он тянется к корзинке для пикника, которую собрал Уотсон перед отъездом из Лондона. − Я помню, мой друг, что вы не позволяете мне водить машину, − говорит он. − Но этот запрет распространяется и на время пикника? − Пока вы ничего не натворите, − отвечает Уотсон и впервые за несколько месяцев слышит смех Холмса. Он лёгкий и счастливый, и всё ещё звучит так, как звучал во время их первой встречи. Это до глубины души потрясает Уотсона, задевает что-то настолько ценное и личное, что, когда он улыбается, в его глазах блестят слёзы. Отведя взгляд, Уотсон украдкой вытирает лицо ладонью. Какое-то время он ощущает себя звенящей струной; его затапливает счастьем, от которого буквально больно. Чуть позже они находят место и усаживаются перекусить. Вокруг тишина, тёплый воздух, запах травы и овец. Вокруг глаз и рта Холмса глубокие морщинки. И ещё у него борода − очень странная, цвета соль-и-перец. − Я знаю, − говорит Холмс. − Я не могу дождаться момента, когда сбрею эту проклятую штуку. Вопрос Уотсона видимо отражается на его лице, потому что Холмс продолжает: − Я видел, как вы меня разглядывали. − Положив подбородок на руки, он смотрит на Уотсона. − Я скучал по вам, − говорит Холмс. Он имеет в виду совсем другое, и Уотсон знает, что именно: Я люблю вас, и вы мне нужны. Когда Уотсон кладёт руку на грудь Холмса, чтобы почувствовать, как она поднимается и опускается, тот её не убирает. − Я не могу остаться в Сассексе, − говорит Уотсон. − Я необходим в Лондоне. − Все молодые люди Империи уходят на войну, а те, кто вернётся с ранениями, будут нуждаться в медицинской помощи. В этом − весь Уотсон. Холмс от него отличается. Холмс будет сидеть сложа руки, отмахиваясь от глупости и безнадёжной бессмысленности происходящего. Будет ли ещё один фон Борк, чтобы его занять? Когда наступают сумерки, у Холмса случается характерный для него взрыв энергии, который он посвящает уборке и раскладыванию вещей в машине. Когда Уотсон возвращается за руль, Холмс находит для себя новое занятие: он пытается найти более удобную позу для того, чтобы поцеловать друга. Они сдаются и останавливаются, когда Уотсон случайно нажимает локтем на клаксон. Они оба нервно дёргаются от его звука, а затем Холмс улыбается: − Мы должны уехать прежде, чем эти овцы заявят на нас за нарушение морали. Той ночью они спят в доме Холмса. Его стол с химическими реактивами затянут простынёй, а вокруг всё покрыто пылью. Они слишком устали, чтобы обращать на это внимание. Уотсон просыпается рано утром от незнакомых звуков и видит, как Холмс тихо ступает по деревянному полу. Последовав за ним на кухню, Уотсон молча наблюдает, как Холмс разжигает огонь и заваривает чай. − Я не могу заснуть, − говорит Холмс. − Я вас разбудил? Он его разбудил, но Уотсон об этом не говорит. Это не важно. Это кажется настолько новым и прекрасным − опять быть вместе. − Останемся на неделю, − предлагает Холмс; на его лицо мягко ложатся отблески пламени. − Думаю, что это можно сделать, − говорит Уотсон, потому что теперь это кажется самым важным: всё время находиться рядом с Холмсом, пока какие-нибудь обстоятельства снова не перевернут их жизни. Холмс возвращается в кровать и долго спит. Когда он просыпается, Уотсон по его взгляду понимает, что тот в мрачном настроении. Холмс выходит на длительную прогулку, на которую друга, с каждым годом всё больше хромающего, с собой не берёт. Когда Холмс возвращается, он выглядит немного лучше. − Она ощущается совсем другой, − говорит он во время ужина. − Что? − Страна, − говорит Холмс, и они оба замолкают. Вспомнив, что тот говорил что-то о холодном восточном ветре, Уотсон чувствует, как по позвоночнику пробегает дрожь. Уотсон думает о том, что они пережили Мориарти, фон Борка и разрушительное действие кокаина. Они переживут и это, даже если многим это будет не под силу. Когда они ложатся спать, крепко обнявшись, Уотсон спит гораздо лучше, чем в течение многих месяцев. За окном тихо; там только льющийся через окно холодный лунный свет и далёкий шум океана.