Одна Чашечка Чая

      Детектив Линшех так и не появился, хотя я надеялась его увидеть.       Пока я безуспешно пыталась задуть свечу, криминалисты стояли в коридоре у двери в ожидании, когда им дадут вернуться и, щелкая фотоаппаратом, запечатлеть место преступления уже без трупа; а затем, наконец, взяться за сбор улик и поиск различных «следов», рассыпая повсюду порошок. Судмедэксперт, успевший бегло осмотреть тело, делился первыми предположениями с детективами, подошедшими с опозданием, – среди них не было Линшеха, и это меня разочаровывало, – и, конечно, он заявлял, что нужно вскрытие для более точного отчета. А его помощники уже забирали тело.       Мое тело.       Я, правда, надеялась, что это дело достанется Линшеху. А пламя свечи так и не дрогнуло.       Но даже в участке, куда я последовала, так сказать, за своими останками, его не оказалось. Только на второй день я узнала, почему его не было: его напарник был ранен. Так что сотрудники отдела внутренних расследований, отправив Линшеха в вынужденный отпуск на неделю, искали ответ на вопрос: «Он опоздал, потому что так сложилось или потому что хотел?». В конце концов, не было секретом, что Линшех недолюбливал эльфов, хотя многое о них ему было известно. Но зная, какие слухи ходили про Игги Линшеха – и не без оснований, – дело вели спустя рукава, и уже на третий день моего бесплотного существования я, наконец, увидела Линшеха.       Почти три дня я призраком пробыла в участке, но лишь Линшех обратился с вопросом к детективам, что вели мое дело:       – Вы спрашивали мага про ее призрак?       По стандартам в любом департаменте должен быть хотя бы один маг, в идеале, конечно, на каждые пятьдесят сотрудников полагался один волшебник, колдун, чародей, ведьма или любой, кто обладал даром к магии, необязательно человек. В зависимости от размеров департамента, магов бывало и десять, но из-за сокращений, под которые когда-то попала и я, хорошо, если маг хотя бы был.       – С чего это нам к нему идти? – услышал в ответ на свой вопрос Линшех.       – Она ведь была ведьмой.       Ведьмы, особенно убитые, становятся призраками. Это всем известно. И именно на случай того, что душа жертвы осталась в каком-нибудь слое реальности, и были нужны маги в департаменте. В этом были свои плюсы, например, можно было сократить время расследования, хотя не каждый помнил, как он умер, а порой даже не замечал свою смерть.       – Вот именно – была, – ответил второй детектив, словно бросив: «Оставь нас в покое, это не твое дело».       Да, была. Эти слова «была ведьмой» – а именно «была» – преследовали меня еще при жизни: я лишилась своих сил около четырех лет назад. Именно тогда я и познакомилась с Линшехом: он вел то дело. Тогда прошла серия убийств людей, обладавших способностями к магии. И именно магия объединяла всех жертв – единственное общее, что было у них. Лишь когда преступника поймали, стала ясна истинная причина убийств: в действительности, он отнимал способности к магии, а убивал, чтобы скрыть этот факт. Я же оказалась последней и единственной выжившей жертвой Алабора Тьофа.       Алабор Тьоф. Это имя до сих пор наводит на меня ужас, и все еще по ночам я просыпаюсь – просыпалась – в ужасе, что он вновь пришел за мной, хотя и забрал у меня мои силы.       – И все же она была ведьмой, – настоял на своем Линшех.       Но я знала: посещать волшебника бессмысленно. Он меня не увидел, когда я к нему пришла.       Я была мертвой ведьмой, что лишилась своих сил при жизни, и мой дух был столь слаб, что даже детекторы, – а они были здесь повсюду (правоохранительный департамент, все-таки), – созданные именно для того, чтобы улавливать присутствие призраков, меня не заметили, хотя я честно пыталась ударить прямо по ним. Однако, как мне было известно, они могли уловить даже призраков мышей. Это как-то странно, что после смерти мыши остаются в качестве призраков (насчет других животных точных данных не было, а вот мыши, да, у них были призраки). Почему именно мыши? Какие у них могут быть незавершенные дела? Недоеденный сыр в мышеловке, что ли?       В общем, когда я оказалась в участке, не выдержав зрелища собственного вскрытия (весьма неприятно наблюдать, как твое – хоть и остывшее и уже покинутое тобой – тело начинают резать у тебя на глазах), я сразу же бросилась искать волшебника. Или, может, это был чародей? Если честно, я их не отличаю. Но если б это был колдун, я бы это поняла.       Люди (обычные люди, большинство людей, я имею в виду) ошибочно полагают, что у каждого – своя собственная магия. Мол, именно так они и отличаются: волшебники, колдуны и прочие маги. И что магия эльфов – это тебе не магия фей или ведьм. На самом деле, магия одна. Она едина и не разделима. Просто у каждого – свой к ней подход, а потому и кажется, что у каждого она своя. И, если честно, даже понятие «отпечатки магии», что так часто используют в Отделе Магического Контроля, не совсем точное.       В старые времена был один писатель, который пытался это объяснить. Конечно, описанный им мир и его законы были полностью выдумкой, но все же его мысль, что ведьмы поступают с магией так, а волшебники эдак, может, и была не совсем верной, но близкой к истине. Пожалуй, творить магию – это как готовить. Даже если взять одни и те же ингредиенты, использовать один и тот же рецепт, все равно у каждого получится по-своему.       И хоть я знала, что волшебник им ничего не даст, я пошла за ними в его кабинет. Он все также сидел за своим столом, заваленным бумагами. На самом деле, он меня замечал, но только блеклой тенью где-то на краю своего взгляда. Но не удивительно, что он не обращал на меня внимания: он был стар, а один его глаз заменял механизм. Металл продолжался частями и пластами по скуле, виску, спускался по щеке, переходил на шею, а потом соединялся с рукой, что полностью была заменена протезом (и довольно старым, судя по тому, с каким трудом и характерным звуком сгибались суставы). Да, магия – штука опасная и беспощадная.       Пока волшебник своим здоровым глазом – а может, и механический что-то видел, кто знает? – пробегал по строкам моего личного дела, что принесли с собой детективы, я попыталась задуть свечу, что горела на подоконнике.       Отправлять души умерших в Мир Мертвых должна уметь каждая ведьма, хотя бы знать, как это сделать. И задуть свечу, просто задуть ее – это был старый ритуал, известный многим ведьмам. Мне о нем рассказала еще моя мама. Но на самом деле, чем проще заклятие, тем сильнее и способнее должна быть ведьма. Могущественной ведьме, чтобы повергнуть мир в хаос, достаточно щелкнуть пальцами, и пусть ведьма слабее и сможет устроить такой же хаос, но ради этого ей придется обойти весь мир и не один раз.       Так что даже будучи живой ведьмой, не думаю, что смогла бы это совершить; и тем более, будучи мертвой ведьмой, что лишилась своих сил еще задолго до своей смерти.       – Она была ведьмой и до того, как лишиться своих сил, какое-то время работала в правоохранительных органах… Если бы она стала призраком, то пришла бы ко мне, – наконец заключил волшебник, возвращая папку с информацией обо мне детективам, которые передали его слова Линшеху с нотками недовольства, что он заставил их потратить время на ерунду.       И пусть они мне не понравились этим своим отношением к Линшеху, но свое дело они знали и нашли моего убийцу к концу недели. Когда я его увидела, то вспомнила миг своей смерти. Это был мальчишка, живший в квартире напротив.       Он зашел ко мне, попросив немного соли, а когда я отвернулась, ударил по голове. Каждое слово его признания словно ударяло по мне тем молотком, которым он продолжал меня бить, пока моя голова не превратилась в кровавое месиво.       Причина, по которой он так поступил?       – Она была ведьмой, – эти слова поразили меня сильнее всего.       Люди не любили ведьм. И пусть нас уже не сжигали на кострах, не топили и не вешали: эти времена давно остались позади, – к нам все равно относились с опаской. Особенно, когда рядом начинало происходить что-то плохое: его мать заболела, и никто – ни врачи, ни маги, – не могли помочь. И, конечно же, он обвинил в этом ведьму. Что ж, эльфы постарались на славу, что даже спустя века у людей остался этот страх, это стремление избавиться от ведьм. У этого остроухого народца были причины нас не любить, и я уверена, что без них в те времена не обошлось.       И, казалось бы, вот оно – мой убийца найден. Должна появиться дверь, отвориться, а за ней будет свет или тьма (в зависимости от того, чего я достойна, по мнению всевышних сил, или что там властно над нами). Но ничего так и не произошло.       Я все еще была здесь.       Пожалуй, я блуждала по участку около месяца, прежде чем решилась пойти за Линшехом. Души ведьм редко оказывались связаны с телом, с местом своей смерти, с тем, кто там был, или с каким-нибудь предметом. Мой же призрак был так слаб, что даже если бы путы и были, то не сильные.       Я могла уйти блуждать по свету в любой момент, но здесь – в этом участке – я могла видеть Линшеха.       Здесь я могла смотреть на него все время, что он был в участке, заполняя бумаги, допрашивая подозреваемых, разговаривая со свидетелями и родственниками жертв своих дел… Пожалуй, он и был истинной причиной, из-за которой я и застряла бесплотным духом между слоями реальности. Возможно, я была в него влюблена, понимала я, разглядывая его всякий раз, когда была возможность.       Здесь я могла с ним говорить. Конечно, я была мертвой ведьмой, а он всего лишь человеком и не мог меня видеть или слышать, но мне это было приятно. Этот односторонний разговор скрашивал мою «жизнь после смерти».       Как-то я обмолвилась:       – Жаль, я не позвала тебя хотя бы на одну чашечку чая, когда была возможность… – но, естественно, он меня не услышал.       Конечно, бывали люди, что могли видеть умерших. Но они топили свой дар в бутылке, глушили любыми веществами, способными их вырубить, отрезать от реального мира и закрыть для них все слои реальности.       Однажды, рассматривая документы и бумаги, лежавшие на его столе, я увидела его имя.       Игельд.       Я несколько раз повторила это имя вслух, словно пробуя его на вкус. Мне, правда, понравилось, как оно прозвучало. На миг застряв в горле, оно перекатывалось на кончик языка, и возникавшая успокаивающая мягкость завершалась непреклонной твердостью. Словно точка в конце предложения.       Интересно, почему он не называл своего полного имени?       – Детектив Игги Линшех, человек, – вот как чаще всего он представлялся.       Ему не нравилось его полное имя? И почему Игги, а не Иги? Его кто-то так называл, кто-то, кто очень дорог?       – Наверно, ты даже не помнишь моего имени… – произнесла я, пока размышляла над его именем.       Конечно, он знал, как меня зовут. Мое имя не раз звучало, пока искали моего убийцу. Но тогда – четыре года назад, когда он меня спас (наверно, это сыграло немалую роль для моей влюбленности, задержавшей меня здесь), – я была в таком шоке от случившегося, что на его вопрос:       – Как тебя зовут? – в ответ я произнесла то имя, что получила в свой первый шабаш.       И вот за месяц блужданий, за который я попыталась задуть сотни свечей (удивительно, что их было так много), я все же решила пойти за ним. Может, если я пробуду с ним подольше, я смогу покинуть этот мир? Я никак не могла понять, что же мне нужно. А может, уже поздно? Может, я уже не смогу уйти, вот какой страх на самом деле таился во мне.       Он шел домой пешком, а я шла следом за ним. Я попробовала взять его за руку. Не получилось. В конце концов он решил зайти в кафе. У двери, придерживая ее, он остановился, отвлекшись на свой телефон. Воспользовавшись моментом, я проскользнула внутрь. Я была мертва месяц, но все еще не привыкла проходить сквозь стены.       Линшех сел за столик и заказал две чашки чая и свечу, сказав, что у него встреча. Я не знала, что у него кто-то есть. Мне и вправду стоит уйти. Я слышала о том, что случалось с призраком, не ушедшим вовремя, и с теми, рядом с кем он оставался.       Официантка поставила чашки напротив него и его будущего гостя, а пока вторая чашка стояла рядом со мной. Я не могла к ней прикоснуться, не могла почувствовать запах или тепло, исходившее от нее, но могла сделать вид, что положила на нее свои руки, будто греясь, после прогулки холодным вечерком.       Да, весна вышла паршивой, и пусть Весеннее Равноденствие и прошло ярко, как всегда: все эти «дети леса» всегда отмечали начало своего времени, – в целом весна оказалась серой и пасмурной, больше походила на осень.       И было так приятно представлять, что эта встреча у него со мной. Это был бы просто прекрасный вечер для последнего дня, думала я, в очередной раз вглядываясь в его черты, будто стараясь их запомнить, словно я что-то вспомню в следующей жизни, если она у меня и будет.       Все-таки он был по-своему прекрасен – для меня прекрасен – в этой своей отчужденности, в этом своем безразличии ко всему, что происходило вокруг, когда он уходил в свои мысли. И, глядя на него, я заметила то, чего не видела, будучи живой: его взгляд, его глаза… Они казались гораздо старше, чем был он.       В конце концов «моя» чашка остыла, а его опустела, и он посмотрел на меня – точнее сквозь меня, исправила я себя, – и произнес:       – Долго же тебя пришлось ждать, – я обернулась посмотреть, кого же он ждал, но не увидела никого, кто направлялся бы к нам, то есть к нему, зато услышала, как чиркнула спичка.       – Одна чашечка чая, верно? – спросил он. Я посмотрела на него, услышав это, и наткнулась на его спокойный взгляд, направленный сквозь… нет, прямо на меня.       – Ты меня видишь? – но он так и не ответил на мой вопрос. Лишь тепло улыбнулся.       – Спи спокойно, Рунниф, – и задул пламя свечи, отправляя меня в такой желанный Мир Мертвых.       Он все же помнил мое имя.