Глупое сердце

Наверное, не стоило пить то прокисшее сакэ. Да ещё и на пустой желудок. Но кто мог предположить, что в заброшенном амбаре посреди бамбукового леса обнаружится целая цистерна с давным-давно забродившим рисом? И ни крошки ничего съедобного… Их – два десятка человек. Два десятка выживших. Радоваться или горевать – личное дело каждого, но выпить не отказался никто. И теперь это два десятка беззаботно дрыхнущих тел. Разве что, кроме Котаро – его мутит, и заснуть сейчас кажется не самой лучшей идеей. «Мне надо… выйти» Почти даже ни об кого не споткнувшись, удаётся добраться до тяжёлых распахнутых настежь дверей. Свежий воздух заставляет голову только сильней закружиться, но надо ещё дойти до колодца. И окунуться в него. Тело горит, дышать тяжело. Если сейчас на них нападут, наверное, надо будет сказать спасибо за избавление от мучений. Шаг вперёд. Шаг в сторону – чтобы не упасть. Полшага назад – чтобы скорректировать путь. Что-то этот чёртов колодец та-а-ак далеко… Наконец-то можно опереться на каменную кладку. Прохладную. А верёвка тянется вниз, в глубину. И там, в чёрной воде отражается половинка луны. Осталось вытащить ведро и облить своё плавящееся изнутри тело. И ещё столько же влить внутрь. Вдруг на спину наваливается тяжесть, в живот врезается каменная кладка колодца, а в плечо втыкается острый подбородок. – Приве-е-ет... – Ага. Горечь поднимается из желудка, и её надо затушить как можно скорее, поэтому отвлекаться от вытаскивания ведра нельзя. Верёвка и так скользит сквозь пальцы, а в глазах всё плывёт. Но вот прижавшийся сзади Гинтоки совсем некстати. Как и его руки на ногах. Комкают кимоно и ветер начинает всё сильней щекотать голые икры. – И что ты, по-твоему, делаешь? Тяжесть исчезает со спины, зато в зад сильней упирается жёсткое полено. – Трусь об тебя. – И почему ты это делаешь… Гинтоки? Тишина. Только шелест листвы и сонное мычание из амбара. – Мы, – сил сопротивляться нет, а ведро вот уже, почти у края, – об этом уже говорили. – Ну, Зура… «Тц, что за ребёнок?!» – Я не Зура, я Кацура. И я сказал «нет». Ведро оказывается неожиданно тяжелым. И попытка поднять его над головой, чтобы вылить сверху, приводит к странным результатам – бамбуковый лес уносится в бок, а земля бьёт в плечо плашмя. А Гинтоки, сволочь такая, остаётся стоять. – Так хочешь водички? Ведро в его руках. Наклонено. Пара капель падает на лоб, ещё пара – на губы. Облизнув их, Котаро прикрывает глаза. Нет, этого мало, совсем-совсем недостаточно. И открывает рот. «Кап-кап» Веки тяжёлые, но взглянуть в бесстыдные глаза этого красноглазого надо… Ксо, на улице же ночь и ничерта не видно. – Ещё… пожалуйста… Неровная земля приятно холодит спину сквозь тонкую ткань кимоно, надетого на голое тело. Котаро уже забыл, когда в последний раз нормально одевался… Что бы сказала его бабушка, если бы увидела сейчас?.. В смысле, одетого как последний бродяжка, а не лежащим у колодца пьяным в умат и упрашивающим облить себя водичкой. Но похоже, Гинтоки тоже трудно стоять. Он падает на колено и почти половина содержимого ведра выплёскивается Котаро на живот. – Ты смерти моей хочешь?! Но не успевает он приподняться, как деревянный край ведра прижимается к губам и в горло наконец-то вливается живительная, холодная влага. И в это же время наглая, ищущая рука уже ползёт от его колена выше, пытаясь протиснуться между ног. И нельзя сказать, что это совсем уж неприятно. – Не придуривайся, ты знаешь, чего именно я хочу. Ведро отнимают. А его самого толкают на землю. Глаз Гинтоки не видно, но его пальцы уже залезают под фундоши. – Почему я? – А ты видишь тут других баб? «Скотина» Котаро ныряет рукой в прорезь хакама и тут же, наткнувшись на вставший орган, сжимает то, что под ним. – Хочешь, чтобы я оторвал тебе яйца? – Хочу, чтобы ты их пососал. А потом хочу вставить в тебя свой член. И долго-долго долбиться в тебя-я-я… А-а-ай! Я тоже так могу, знаешь ли! А Котаро и забыл, что его собственные яички тоже в зоне чужой досягаемости. – Что, – попытка улыбнуться, – так и будем держать друг друга? – Я предпочёл бы… Давление пальцев пропадает, вместо этого они скользят выше, обхватывают член и вытаскивают из фундоши. А голова Гинтоки смещается вниз. Вместе с телом. И перед Котаро встаёт нелегкий выбор – оторвать другу яйца или позволить ему сделать то, что тот хочет. – Ай-ай-ай!.. – такой жалобный голос. – Ну, Зура… – Я буду сверху. – А?.. От неожиданности Гинтоки даже разжимает пальцы. Котаро делает то же самое и поднимается. Кладёт руку ему на плечо и толкает к колодцу. – Садись. Вот так. Развяжи пояс. Тот покорно делает всё, что ему говорят. А Котаро седлает его колени. Мокрое кимоно липнет к коже, но тело Гинтоки так раскалено, что даже собственный жар кажется чем-то чужим. – Закрой глаза. Закрывает. Сейчас его лицо отчётливо видно. Эти приоткрытые губы… Котаро вздыхает и привстаёт. Слюнявит пальцы. Уж лучше он сделает это сам, как делал всегда. Ведь это повторяется снова и снова – Гинтоки клянчит, и в конце концов Котаро ему уступает. Обещая, что в последний раз. Но как отказать? Когда тебя желают так беззастенчиво нагло? Пусть, всего лишь как замену женскому телу, но… Но он сделает всё, чтобы особой разницы Гинтоки не заметил. Потому что, если вдруг такое случится… Если он вдруг перестанет к нему приходить и домогаться… Котаро не уверен, что сможет это так просто принять. В этом катящемся в пропасть мире. Один палец, второй. Слюны мало, надо ещё. Но стоит поднести пальцы ко рту, как Гинтоки открывает глаза. Но Котаро тут же накрывает их свободной рукой. Ещё чуть-чуть… Ладонь чуть сползает и горячий язык касается самой её середины, скользит к запястью… И теперь только слепой не заметит, что не один Гинтоки здесь возбуждён. – … скоро? – влажное, опаляющее дыхание в ладонь. Котаро вытаскивает из себя пальцы и отрывает прижавшийся к животу Гинтоки член, проталкивает его под себя, подводит к растянутому отверстию. И принимает. Больно. Всё равно сначала всегда больно. Но Гинтоки ждать не умеет – и это ещё одна причина, чтобы быть сверху. Так Котаро может дать себе время привыкнуть. А этот идиот однажды сразу засадил ему до конца! Больной ублюдок. Ну вот, вроде уже можно дышать. И даже чуть спуститься, насадиться поглубже. Колени дрожат, туман в голове, но, если вцепиться в плечи напротив – мир перестаёт кружиться, земля под ногами становится крепче и даже в ночи можно увидеть разноцветные краски. Рёбра сдавливает железная хватка. В шею дышат часто и глубоко. Котаро старается двигаться осторожно, но Гинтоки давит, направляет его, вжимает в себя, приподнимает. В колени врезаются какие-то камни и ветки, ветер обдувает лицо. Но Котаро кажется, что в этот момент он сливается с целым миром. Что они с Гинтоки в нём только вдвоём. Аманто, война, голод и смерть – всё это так далеко, а важно лишь это дыхание, эти рваные толчки, эти руки, не желающие отпустить даже на миг. Да, самообман. Жестоко. Но можно, если другого не остаётся. Только так Котаро может почувствовать Гинтоки своим. Хоть ненадолго. Потому что потом наступит утро, и снова бой, и Широяша будет где-то там, далеко, на острие атаки, а Котаро останется позади – прикрывать его тыл, помогать другим, собирать раненых и всё время следить, чтобы безумная атака не захлебнулась, чтобы белобрысый дурак не увяз в самой гуще совсем без поддержки. Но там Котаро не сможет позволить себе предпочтений. Ну а пока враги и кровь далеко. Есть только разрывающее душу на лоскутки безумное чувство, расцветающее вновь в эту ночь, заполняющее тело и растворяющее грусть и печаль, помогающее выживать и держаться. До следующей ночи. До новых объятий. И верить, что может быть, завтра стоит проснуться. Губы касаются шеи. Руки скользят по спине. И Гинтоки привстаёт, чтобы уложить его на спину. И вот уже ничто не мешает ему входить так глубоко, как он только желает. Котаро лишь жаль немного, что теперь их тела соприкасаются намного меньше. Зато можно любоваться на играющие под кожей Гинтоки жилы и мышцы. Это сильное, мощное, но такое ладное тело… И сейчас каждая клеточка его принадлежит Котаро, и вся неисчерпаемая энергия направлена на него лишь одного. Полностью. Без остатка. Это опьяняет сильнее сакэ. Это сводит с ума. Это заставляет вновь и вновь нарушать обещание прекратить. Гинтоки замирает. И падает сверху. И снова это ощущение полного погружения… Несколько быстрых, но неглубоких толчков, и Котаро чувствует, как окаменевшие мышцы спины расслабляются под пальцами, и как тело Гинтоки тяжелеет. Но вытаскивать член он не спешит. Липко и грязно. Жар покинул внутренности и постепенно становится даже прохладно. Но Котаро молчит. Пусть это продлится ещё хоть немного… Потом он на него поворчит, пожалуется на боль в заду, а Гинтоки посоветует ему лекарство от геморроя, но не сейчас. – Эй, давай делать это почаще… – Ты пьян. Взлохмаченная голова отрывается от плеча. – Я серьёзно. Так не честно, Гинтоки видно его лицо, а ему его – нет. – Завтра мы доберёмся до города. Слышал, там огромный квартал красных фонарей… – больно, больно, больно в груди, к этому невозможно привыкнуть. – Наконец-то сможешь выбрать себе девку по вкусу. – Кто сказал, что я хочу девку? – Н-н-но… – Не заставляй меня повторять, Зура. Мне надоело. Я хочу только твою очаровательно узкую дырочку… Толчок. Он что, хочет ещё?! – … и только твоё, принимающее меня без остатка, глупое сердце.