∞ ∞ ∞
Мне все иначе представлялось. Сначала мы посмеялись, когда Ральф ляпнул что-то про творческий перерыв, потому что какой творческий перерыв может быть после отпуска? Но сложилось все само собой, да так и повисло в воздухе. Будто этот самый перерыв решил взять Ральф, а мы оказались втянуты поневоле. — Это же не значит, что мы видеться не будем, — заключил он, похлюпывая ногой по весенней луже. — Просто, ну… И все закивали, не найдя аргументов против веского «ну». — Так чем он там так занят, что запросил перерыв? — вопрошаю я у Майка в трубке. Он пфыкает по-троевски: — А я почем знаю? У него и спроси. — Я думал, вы на связи. — На какой, на ментальной что ли? Я хмыкаю в трубку, сдерживая смешок. Чувство юмора Эллиота просачивается сквозь сотовый. Кажется, мы слишком часто торчим на линии, хотя видел я его в последний раз по ТВ. С Троем совсем другая история. Ждать от него звонка, все равно что уповать на конец света. Только твитер расписал весь вдоль и поперек. Хуже всего, что по твитам не понять ни разу, пьяный он там, укурился или просто дуркует; а на телефон уже рука не подымается. Черт с ним, думаю я, пускай гуляет. Потому что звонить Трою после долгого перерыва — все равно, что открывать ящик Пандоры. — Гордон важный сильно стал после клипа, — заключает Майк на проводе. — Вот и не звонит. Нет ему дела до вас смертных. Когда мы говорим о клипе, речь идет даже не про нашу группу. Это из электронщиков кто-то додумался: увидел Гордона и решил во что бы то ни стало затащить к себе в видеоклип в качестве главного действующего лица. А тот мало того, что согласился, еще и Майка с собой приволок. Я даже по телеку видел: Гордон пританцовывает всю песню — эквалайзер хренов; делает вид, что подпевает женскому вокалу, а Майк стоит истуканом. Тот еще дуэт комический. Смертным, честно говоря, тоже все немного побоку. Я уже прихватки с рук снимать замаялся. Думал, пойду работать, как нормальный человек, но черт меня дернул выпекать на дому. — Нормально, — сетует Майк. — Группу мы, значит, по-человечески продвинуть не можем, а на пирогах своих поднялся вон, как тесто на батарее. Поднялся, пожалуй, громко сказано, но доход реальный. Тратить я, правда, ничего не успеваю, потому что часов двадцать в сутки торчу у духовки, а остальные четыре пытаюсь отмыться под душем. Я и Эмму не вижу толком. Майк захаживает реже. Оно и понятно: за окном и без того жара, а внутри вообще не продохнуть. Однако, стоит мне дать слабину по ходу телефонного разговора, и меня вытаскивают за пределы дома. Час уже поздний. Вопреки мрачному облику в пабе горят разноцветные огоньки — будто забыли снять украшения после зимних праздников, а теперь и смысла нет: все равно через полгода вешать обратно. Майк сидит напротив картинно отражаясь в затемненном окне. Совершенно такой же, как в телевизоре, ни на волосинку не изменился. — Тоже мне трудяга. Ты когда в последний раз на свежем воздухе был? — ворчит он. Я шумно вздыхаю, оставляя за собой облачко мучной пыли. — Где ты видел тот свежий воздух? — Тоже верно, — он кивает, складывая классические рэйбаны на салфетку, я уточняю: — А кто еще будет сегодня или чисто мы с тобой? — Да куда там, я тебя еле вытащил. Дороти опять пытается себе выбить бумажку, что у него есть какое-никакое образование. — Летом? Майк красноречиво пожимает плечами. — Трой еще хуже, ну ты знаешь… По моему вопросительному взгляду он делает вывод, что ничегошеньки я не знаю. — Ты когда в последний раз от него слышал? — хмурится он. — Ну, я в курсе, что она записал 26 демок. — Это давно было, — отмахивается Эллиот. — Теперь еще хуже: Гордон влюбился. — Ой ли? — вырывается у меня. — Еще как ой. Лучше бы он демки записывал. — Прямо-таки влюбился? — Ну, он так думает. — В девушку? — Нет, в фонарный столб! — ехидничает Майк. — Конечно, в девушку, в кого же еще? — Может, в чувака, откуда мне знать. Он же божился, что бисексуал. — Ага, а я кенгуру, — он снова фыркает, напуская на себя недовольный вид, хотя я знаю, что Эллиота пирогами не корми — дай посплетничать. — И что теперь? — я неспешно потягиваю пиво, прильнув плечом к стене. — И что, теперь все! — «Я не ем не сплю, так ее люблю»? — В точку. — Ты ее видел? — Нет. Он ее тщательно скрывает, видимо, боится, что украдут. — Так может ее не существует? — Может, пусть лучше не существует. Я не готов потом опять его от пола отдирать, когда кто-нибудь разобьет нежное гордоновское сердце.∞ ∞ ∞
Даже если девушки и не существует, вижу ее я отчетливо. При первой же встрече с Троем. Вижу ее в лихорадочном блеске его глаз, дерзко вздернутом подбородке, будто он собрался отстаивать передо мной истинность своих чувств. Удивительно, как после каждой нашей разлуки Трой кажется меньше. Я-то точно уже бросил расти, а он, видимо, решил запустить обратный процесс. Удивительно даже, как такой небольшой Трой занимает дофига места в пространстве. — Она была такая красивая, я подумал, что это манекен, — пытается объяснить он, хлопая сияющими глазами. — И что? — Я поцеловал ее. — Ты поцеловал манекен? — Да нет же, ты не слушаешь! Я поцеловал ее! — мне думается, что если глаза его распахнутся еще больше, то вылезут за пределы орбит и уже никогда не вернутся на место. — Конечно, потом она влепила мне пощечину, — делится дальше Трой. — Вот так вот — бац! Я сам всю жизнь мечтал кому-нибудь так смачно влепить, но я же не девчонка, нам не положено, да? Но я ей все объяснил, и она сказала «ладно». Она была такая красивая, что Трою сразу захотелось что-нибудь ей подарить. Но у него с собой был только чупа-чупс, и он подарил ей чупа-чупс. Она решила, что это неприличный намек, но сказала «ладно». И снова влепила ему пощечину. — Это интернет всех портит, — сетует Трой в футболке с надписью «sex, drugs, pokemons». — Я ничего не имел ввиду. Конечно, не имел. Трой никогда ничего не имеет ввиду. — Мне пришлось пригласить ее на свидание, чтобы подтвердить серьезность своих намерений. — Нельзя влюбиться в человека только потому что он красивый, — благоразумно замечает Майк. Кажется, ему не терпится развесить плакат «вставим мозги на место!» над нашей мини-сходкой, которая на этот раз в самом деле проходит на свежем воздухе. Земля до сих пор горячая, но торчащие над скамейкой деревья дарят зыбкую тень. — Кто сказал? — не соглашается Трой. — Я сказал! — Майк все еще поглядывает вдаль в надежде увидеть Ральфа. — Опять будешь пилить меня тирадами про то, что это не любовь и я все себе придумал? — бурчит Трой, сердито чиркая зажигалкой. — Нафига я вообще пришел? — Ты опять куришь, — выдвигает он очередной аргумент. — И что с того? — А как же бла-бла про то, что любовь заменяет все на свете? Трой нервно выдыхает облачко дыма на Майка, заставляя его закашляться. — Я не говорил, что она заменяет. Я сказал, что она меня ведет! — Куда ведет? — не унимается Майк. — В могилу? Гордон воинственно запрыгивает с ногами на скамейку, возвышаясь дымящимся монументом над противником. — Просто с тобой никогда такого не случалось! — кричит он в полный голос. — С тобой никогда не случалось ничего хорошего, поэтому ты не веришь, что так бывает! — Над хорошим ногами не топают, — возражает Майк. Трой судорожно вдыхает, взгляд мечется по местности в поисках помощи, пока не натыкается на меня. — Саймон. Сай, скажи ему! — Ну все, тише, — я дергаю Троя за ремень, призывая опуститься обратно и обращаюсь к Майку. — Отстань от него. Не знаю, что за Великое Чувство проехалось по Трою, но судя по виду тот оказался не готов к встрече с судьбой. По крайней мере, помяло его как следует.∞ ∞ ∞
— Кризис миновал, — сообщает Майк со следующим звонком. — Или наоборот, не знаю даже. Короче, Гордон со своей все. — Быстро прошло, — заключаю я. Рука тянется к твитеру, где я наблюдаю, как Трой признается в любви ко всему окружающему миру в ожидании взаимности. Мир помалкивает. — Я приеду, — обещаю я Майку. — Как только разберусь со всем, так сразу. Из трубки доносится облегченный выдох.∞ ∞ ∞
Дверь в комнату не заперта. Шторы не задернуты, солнце поглощает свет ночника. Я щелкаю выключателем и сажусь на край кровати рядом с неподвижным коконом из одеяла, откуда торчит упрямая растрепанная макушка. — Трой, — я знаю, что его нельзя поощрять. Раз начнешь, потом пеняй на себя. — Почему мне звонит Майк и жалуется, что ты застрял в кровати? — Ммм, — лаконично заявляет он. — Ты не спишь? — Нет. — Заболел? — Нет. — Ну и какого хрена ты там делаешь? Я пытаюсь стащить край одеяло, но он тянет на себя. Обычное дело: Трой всегда тянет одеяло на себя. — Я отдыхаю, че… — Окей. И долго ты собираешься отдыхать? — Пока все от меня не отстанут. — Кто все? Майк? Ты его доведешь, и он сам съедет. — Он еще здесь? — Сам как думаешь? Он молчит, я гуляю взглядом по комнате в поиске пустых бутылок, таблеток, стаканов — хоть какого-нибудь подтверждения, что Трой пьян, под кайфом и не в себе. Ничего. — Я слышу, как он там осуждающе дышит за дверью. — Он переживает за тебя. Растрепанная макушка прячется под подушкой. — Я не хочу… Не хочу, чтобы за меня переживали, скажи ему, Сай. Скажи, что я не хочу… — А чего хочешь? — Ничего… я просто полежу немножко. — Немножко сколько? — Сай… — перебивает он. — Только не надо, ладно? Не надо про то, как надо что-то там и все такое. Я просто… вот. — Просто хочешь полежать? — Угу. Я хлопаю его по плечу — предположительно по плечу, под всем этим покрывалом не видно. — И как? Удобно лежится? — Ммм… Я снова сжимаю предположительно плечо, выдавливая из него признание: — Я выступать хочу, Саймон. Хочу выйти на сцену и петь, вот и все. Вот прямо сейчас… Петь он собрался, говорит-то с трудом. — Ты что, выступать лежа будешь? Смеется вроде, правда беззвучно, но плечо трясется достаточно убедительно. Надеюсь, что смеется. Хотя я бы уже предпочел, чтобы он выплакался. — Нормально выступать буду. — Так, а чего разлегся? Давай подъем, душ, завтрак-обед. — Ладно. — Что ладно? — Ладно, скоро встану, — пыхтит он. — Можно я еще чуть-чуть-чуть полежу маленький-маленький-беззащитный? — Пять минут, ровно. — Полежишь со мной? Я знаю, что поощрять Троя — себе дороже. Да и сам тот еще герой, двадцать часов на ногах. Боюсь, что как только коснусь головой подушки, сам прирасту к ней ухом минимум на неделю. Но я все равно скидываю ботинки, благо кровать широкая, двуспальная; забираюсь в его Крепость Одиночества из пуха и сатина: — У тебя тут жарковато. Молчит. Замер и не дергается, пока я упираюсь локтями в его лопатки. Горячий весь, затылок взмокший. — Что у вас случилось? — спрашиваю я серьезно. — Поссорились, — отвечает он лаконично. Я жду продолжения. — Она сказала про меня всякое плохое, а я послушал. — Почему сказала? — Не знаю. Люди так делают. Я думал, что когда открываешься человеку, он потом не имеет права это использовать… Люди так делают, я забыл просто, потому что в последнее время слишком много хороших людей вокруг. Как вы с Майком, понимаешь? Как ты мое защитное одеялко, а Майк — мой защитный шипованный бронежилет. — Хорошо, — соглашаюсь я смиренно. Он переворачивается на другой бок — ко мне лицом. Наверное, есть такие вещи, в которых проще признаваться под одеялом. — Потом я решил, что какая красивая бы она ни была, себя я люблю больше, — заключает Трой. — Понимаешь? Я киваю, шурша ухом по подушке. Есть такие пакетики, маленькие, на которых написано «Не есть». Внутри они наполнены мелкими кругленькими шариками. Вот из них состоит Трой. Из мелких кругленьких несъедобных шариков. Вскрыть-то любой дурак может, а собирать потом мне. А они такие мелкие, мать их кругленькие; рассыпаются в разные стороны, теряются. Я боюсь, что каждый раз собираю все меньше. — Скажи, что вы с Эммой не говорите друг другу плохие вещи. — Никогда, — обещаю я. — Красивые люди не имеют право говорить плохие вещи. Хорошо?∞ ∞ ∞
— Я думаю, надо выдавать особую лицензию на право писать любовные песни, — рассуждает Трой, неуклюже обнимая гитару. — А то знаешь, как бывает, слушаешь песню любовную, вникаешь, а чувак, который ее посвятил жене уже сто раз развелся и в мужика влюбился. И в чем тогда урок? - он разводит руками, глядя на Майка, будто ему единственному известен ответ. - Или, например, поет кто-нибудь, типа, вернись дорогая, жить без тебя не могу. И слушатель сразу на стороне лирического героя, думает, что дура его какая-то бросила. А откуда они знают, может товарищ вел себя как мудак? И правильно, что бросила. — А не похеру? — вступается Майк. — Если песня талантливая, какая разница, какая у нее предыстория. — Так грош цена песне, в которой честности ноль. Если любил-любил да разлюбил, то песня и не о любви была, а так, об иллюзии. — Ну блин, когда писал человек ее, любовь была. — Да не бывает так! — взрывается Гордон. — Либо любовь одна настоящая, либо не заслуживает, чтобы про нее песни слагали! — Но ты же сложил! — Сложил. А теперь обратно разложу! Ненастоящее это все было. Значит, песня тоже ненастоящая. — Ты давай лучше выкладывай, что у вас там вообще произошло, — настаивает Майк. — Зачем? — Трой нервно моргает, почесывая нос. — Как зачем? Чтобы я рассудил, что и как и отговорил тебя от песни отрекаться. В чем проблема? Я уже собираюсь шикнуть на Эллиота, чтобы он оставил тему; Трой ерзает, заносит руку над струнами, но останавливается. — Ну, ей 18. — Легально, — соглашается Майк. — И? — Она посчитала, что когда ей будет столько же лет, сколько мне сейчас, то мне уже будет 30! — Она так и сказала? — уточняет Майк. — Да! — И что с того? — Что! Мне никогда не будет 30! — возмущается Трой. — Я отказываюсь! — Тоже мне Питер Пэн, — Эллиот бесстыдно гогочет, пока я загибаю пальцы на руках. — Тебе легко говорить, ты сразу родился старым занудой, — фыркает Гордон, пока смех Майка становится еще громче. — А я — лицо группы, между прочим, я не могу позволить, чтобы мне было 30! — Да многим «лицам групп» уже за сорокет и более, — напоминает мудрый Эллиот. — Легендарных групп, между прочим, которые до сих пор живее всех живых. А ты на кого равняться собрался? На хипстерню клубешную, которую без паспорта в кафе не пускают? — А чего нет? Я знаешь ли, не готов, покорять музыкальный Олимп с лысиной во всю плешь и бородой до пояса! -…которые тут же на тебя свалятся, как только стукнет тридцатник, — потешается Майк. — К тому же, откуда ты знаешь, вдруг тебе подойдет борода? Если успеешь состариться быстро, еще успеешь попасть в тренд! Модно же! — Вот еще! Вот… — Трой кипятится, но подходящих слов явно не находится. — Сай, скажи ему! — Тебе не будет 30, — успокаиваю я. — Спасибо, Сай. — Точнее, когда ей будет столько же сколько тебе лет, тебе еще не будет тридцати. — Правда? — в его голосе столько надежды, будто истинность ответа зависит исключительно от моего мнения. Майк тоже что-то пересчитывает на пальцах, усмехается, качая головой и кажется готов продолжить минутку нравоучений, но я вступаюсь первым. — И вообще, тебе никогда не будет 30. Пусть тебе будет 29 и чуть-чуть. Если хочешь. Трой расслабляется на глазах, я почти слышу, как его пульс перестает сердито отбивать чечетку. — Ладно, — соглашается он. — Пусть. Но песню все равно к черту.∞ ∞ ∞
Не знаю, почему для Майка это так важно. Он даже Ральфа умудряется призвать на помощь, чтобы выторговать у Троя эту несчастную песню, с которой все так неудачно вышло. — Сдалась она тебе, — успокаиваю я. — Гордон 26 демок записал, есть из чего выбрать для работы. — Так в том-то и дело! — не унимается Майк. — Гордон песни штампует пачками, а вот эту единственную он выстрадал. — Ну… она довольно счастливая, — не соглашаюсь я с термином. — Да, но она очень хорошая, — пытается донести до меня Майк, постепенно теряя терпение. — Не знаю, что за химические реакции происходили у него в мозгу, но оно того стоило. — У нас вроде как не одна хорошая песня. — Но эта самая лучшая! — Раз одну написал, значит и другую напишет. Чего ты завелся так, не пойму? — Это гениальная, сука, песня! — взрывается наконец-то маленький тихий Майк, подпрыгивая на месте. — Нельзя просто взять и написать гениальную песню! Да, это тупо, что он потусовался с какой-то дурой с пару недель и незаслуженно написал ей песню. Но еще тупее будет, если мы на нее забьем, и никто никогда ее не услышит! — Так, может, так ему и скажи? Может, ему важно это услышать. Майк смотрит на меня исподлобья, как бы напоминая, что поощрять Гордона — себе дороже. Я вздыхаю: — Делай как знаешь. Я в этом не участвую.∞ ∞ ∞
Песня и вправду очень хорошая. Плавно ложится на ударные в моей голове, я делаю пометки, чтобы не забыть. Ральфу проще с его бас-гитарой, а мне таскать установку помогает Трой. Складывает куда попало по квартире, пока я пытаюсь собрать все воедино и укоренить в одном месте. — Майк мне объяснял, как устроено время, — делится Трой, звонко кидая на ковер мою тарелочку. — Что оно не линейно идет, а запечатлено, полностью, как на кинопленке. Вроде как в обратном направлении прокрутить не получается, но оно все равно там отпечатано и существует беспрерывно. То есть существует каждый момент времени, и если мы живем сегодня, то это не значит, что вчера или прошлая неделя имеют меньше значения, чем сейчас. — Все равно не понимаю, — морщится Ральф. — Если оно как на кинопленке, почему тогда обратно отмотать нельзя? — Ну, это метафора, — отмахивается Трой. — Там еще график был. — То есть, так он тебя убедил, что эта песня имеет место быть? — переспрашиваю я. — Ну да, — кивает Трой. — Получается, что если даже сейчас она не актуальна, это не значит, что она не настоящая. Она была актуальна в другой момент времени, но он не менее важный, чем «сейчас», так что… — он разводит руками под оторопелым взглядом Ральфа. — Я же говорю, там был график! — Вообще да, в этом есть смысл, — соглашаюсь я, не отрываясь от установки. Доэрти качает головой: — Проще было бы прямым текстом сказать, что он хочет эту песню, потому что считает ее гениальной. Трой замирает на секунду, прижимая к груди кусок микрофонной стойки: — Майк так сказал? Ральф прижимает палец к губам. — Только ему не говори. Он мне по секрету ляпнул. — Вот никто секреты не умеет хранить в наше время, — сокрушается автор с сияющим видом. — Никому доверять нельзя. Кроме меня, конечно. Я-то не скажу! Трой в самом деле не говорит. По крайней мере, не в тот день.∞ ∞ ∞
Потом, когда в глаза светят прожектора, заслоняя лица многотысячной толпы, Трой вспоминает, что не умеет врать. Правда разносится через динамики над стадионом, сквозь сумерки и моросящий дождь, который никого не пугает. — Теперь не имеет значение, кому я написал это изначально, — голосит Трой Гордон с высоты пьедестала из колонки. — Эту песню я посвящаю человеку, который считает ее гениальной. Он не оборачивается на Майка, но тот закатывает глаза, бормоча что-то мимо микрофона. Ральф с Томом понимающе пересмеиваются. — К тому же, — добавляет Трой, подумав. — Оказывается, он был прав. Я бы даже спорить не стал. Пусть и много чести Майку, но… Это самая лучшая песня, что у нас была. Это. Самая. Лучшая. Песня.