Солнце

Он хмурится, глядя на безэмоциональную палитру туч и самого безжизненного белого неба. Именно белого. Как лист бумаги. Как блик на картине горе-художника, стертый грубой резинкой с плохо нарисованного яблока. Как грязно-белый цвет его майки, да и всех его вещей. Как стены в комнате надсмоторщика, где он оставлял свои вещи, даже не ожидая, когда-то их вернуть. Хотя он особо и не беспокоился в тот самый день, определивший его судьбу, резкая клякса, поставленная на жизни курчавого пацана, неловко ступившего на грязную сторону жизни. Всего-то рисковое дельце. Всего-то пара недель в тюрьме, зато за приличные деньги богатенького Рея, и плюс возможность поискать богатства пирата Эвери. Разве не мечта для глупого двадцатилетнего ребенка? Так он и поставил жирную точку над всеми «i». На возможности есть вкусный завтрак каждое утро, смотреть обычные новости на любимом сверхтонком телевизоре. На возможности одеваться в новую, а не старую перекупленную одежду. Даже носить часы. Такие красивые, как те, на которые он заглядывался каждое утро, идя вдоль тонких улочек дешевых кварталов с дешевой арендой и дешевыми людьми, готовыми убивать за гроши, лишь бы убраться отсюда. На возможности вдыхать чистый воздух, пахнущий свободой, — а сейчас он как никогда понимает, что такое свобода, а не ужасный пропитанный пороком и похотью, грязными выхлопами машин и вонью мусора, этот гадкий смрад, приветствующий его по утрам в их с Нейтом маленькой комнатушке. Нейт умный парень, он не задает лишных вопросов, не сетует и не скулит. Черт, даже Сэм, сам Сэм, скулит иногда. Забивается в угол собственного мирка и скулит. Ему не нравится слово «плачет». Он от него отвык. Поэтому он скулит. Жалуется стенам своего безцветного мира. Жалуется безэмоциональным тучам. И белому, самому белому небу. Каждое утро Сэм просыпается на работу чуть раньше рассвета, встречая по дороге «девочек» расходящихся по домам после «заработка». Встречает незнакомых грубоватых людей, злобно пялющихся на длинноного парня — жертву Бухенвальда, спешно перебирающего ногами полный колдобин асфальт. Он пытается не смотреть им в глаза, он заранее знает: злоба, ярость, а может даже зависть. Хотя бы к юности, которую он медленно губит, таская тяжеленные грузы на собственной сгорбленной спине. Ради Нейта, сидящего дома и решающего, сложнейшие для Сэма, и легкие для него уравнения, которые никогда не пригодятся ему в жизни. Нейт — умный малый. Он неплохо учился при «заключении» с монашками, пока Сэм уже вел взрослую жизнь, наплевав на школу, взрослых и остальные аспекты нормальной человеческой жизни. Только сейчас, спустя 30 лет Сэм понимает, какой же блажью и глупостью был этот побег. Учись он как нормальные люди, нет, стены теснят его молодое горячее сердце, потолки пытаются задавить, а еще не появишиеся мозги даже не пробуют остановить его. Как же он был молод! Несмотря на все, он бы с радостью вернул то время. Хоть какая-то стабильность тогда присутствовала в его жизни. Любовь к девчонке из соседнего корпуса, с ее русыми, коротко-остриженными, но все равно объемными волосами, блестящими гораздо ярче ее грустных серых глаз, вечно смотрящих вдаль. Сэм иногда засматривается на нее на уроке, но резко ловит себя на мысли, что он не заберет ее с собой. Его ждет брат. Его будет ждать брат, а двоих он не потянет. Уже тогда груз проблем и забот взваливался на его тонкие плечи, и он запрещает думать себе о ней. Запрещал вспоминать как она облизывает губы перед тем как ответить на поставленный учителем вопрос, с лихорадочным жаром, ища глазами ответ в учебнике. Как острая коленка, обтянутая темным капроном, упирается в железную ножку парты. Как она поглядывает на него, когда думает что он отвернулся. Черт, ее было тяжело забыть. Тяжело и больно. Очень больно. В первые дни, пробегая по улочкам серого города, он то и дело слышал ее странный, хрипловатый смех. Она редко смеялась — да и что смешного в горькой жизни детдомовца? Но этот жуткий, отдающий мурашками по спине смех, въелся в его сознание, изжег все другие образы. Остался один — она, сидящая напротив него на второй парте. И ее смех. Он двадцатый раз оборачивается. В очередной раз всматривается в разношерстную толпу странных, вечноспешащих людей, и пытается найти, пытается позвать ее красивым именем, которое он сейчас уже врядли вспомнит. Он десятый раз видит ее макушку. Слышит ее голос. Слышит ее крик о помощи, стучащий по барабанным перепонкам в его голове. Он бы назвал это безумием, но на бесконечное самобичевание нет сил. Была нужда. А возможности забрать ее с собой не было. Уже сейчас, оглядываясь на десятки лет назад, Сэм все еще не понимает, что же могло так сильно ранить его детскую психику, что и сейчас, небо кажется ему белым. Люди видят тысячи оттенков от банального светло-голубого, до пепельно-серого, а для него оно белое. Все равно. Может он слишком часто смотрел в плохопобеленный потолок камеры, лежа на старом матрасе, заменяющем «жильцам» кровать. Или небо из маленькой щелочки слишком гипнотизировало его, и он просто утратил ощущение цвета спустя тысячи дней вгрызаясь взглядом в него? Сэм закурил. Много воды утекло. Морщины подпортили когда-то смазливое лицо, а седина на висках невольно напоминает о том какой он, вечный, нержавеющий, старый. Как-то так получилось, что пугающая цифра 40, обошла его стороной. А именно сейчас, кризис среднего возраста впивает свои тоненькие иголочки в его голову, где мозгов столько же, сколько и было в 20. Да и чувствует он себя, так же на 20. Только шрамов побольше, и некрасивый узор слегка выше бедра от пули — врядли достояние человека, умудренного жизнью, да и пустота внутри. — Так всегда бывает, — говорит Нейт однажды, когда разговорившись по душам за не одной бутылкой пива, Сэм выкладывает всю свою жизнь. И скулит вслух, наверно впервые, — мечта вроде исполнена, а счастья нет. — Просто пусто. — хрипя Сэм достает новую сигарету из опустевшей пачки. Они с Нейтом не так часто общаются, и он дорожит этими моментами. Сэм опирается на деревянный бортик веранды, и смотрит в даль. Волны облизывают желто-коричневый песок, а последние лучи умирающего в красном саване солнца, пытаются зацепиться за невысокие пальмы, отставляя свои длинные руки-тени. Небо уже не просто белое, как во время полуденного зноя, каким его обычно видит Сэм. А кроваво-красное. В такие минуты Сэм чувствует себя живым и снова юным, снова проживает те тяжелые дни начала самостоятельности, но к ним примешивается приятное и одновременно горькое разочарование ушедших лет. Но все же, он помнит каково это, сидеть на крыше дома с 13-летним Нейтом, и рассказывать ему о далеких странах в которых они побывают. Как они найдут сокровища пиратов, ей-Богу, я же никогда тебе не вру, Нейт, ну чего ты заладил, что такого не будет? Нужно просто чуть-чуть потерпеть, вот увидишь, подкопим денег, сделаем паспорта и уедем далеко-далеко… И вот, спустя десятки лет, уже совсем взрослые, со своими шрамами и трудностями, они рассказывают друг другу о своих незабываемых приключениях, о которых они грезили с рождения, и только горькое, едкое чувство, что те времена ушли, вырывают из лап приятной ностальгии. И уже кажется, что новых чувств не будет. Что они уже слишком стары для этого. Из размышлений Сэма вырывает восхищенный возглас Нейта. — Черт возьми, Сэм! Только посмотри какой красивый закат! — зрачки брата расширены, а на лице такая детская радость, что Сэм не выдержал и рассмеялся. Он ничуть не изменился. Все тот же самый добрый малый, с теплом в глазах и хрупкой, восхищенной улыбкой. Он перевел взгляд с Нейта и обомлел. Нежно фиолетовый, темно-бордовый и огненно-красный сходились в одном пылающем костре, расходящимся все более теплыми и чувственными тысячами оттенков, собирающимся вокруг алого диска, наполняя все странной яркой энергией, отчего на душе расходятся такие краски, чутко собранные внутренним художником в один рисунок. В один шедевр. Все это уместилось на горизонте, прекрасным реквиемом по уходящему светилу. Но грусти не было. Ведь каждый из них знал, что оно воскреснет завтра с новыми оттенками и красками, как огненный феникс в безумном танце жизни и смерти. Сэму показалось, что от удивления и восхищения стало сложно дышать, а нежность защемила сердце, и он был готов поклясться, что из последних сил держался, чтобы не расплакаться.Так легко стало на душе, словно все тяготившее его ушло, а та самая пустота заполнилась теплотой солнца. Теперь он не будет видеть небо белым. Он уверен. Потому что рядом с ним Нейт, заставляющий его поверить в эту чёртову жизнь.