Взгляд

      Он смотрел на него как-то по-особенному. Не так, как на остальных, совсем не так. Наполеон Соло мог бы и вовсе этого не заметить, если бы Габриэлле не вздумалось пошутить по этому поводу.       — Он либо убить тебя хочет, либо это что-то совсем интимное.       Габи могла шутить, но обычно она и шутила строго по определенному поводу. В том, что повод все же есть, Соло убедился чуть позже. Этот взгляд, о котором упомянула Габи, в самом деле был, он преследовал мужчину везде, куда бы тот не пошел.       Габриэлла не говорила, что не нужно быть незаурядным разведчиком, чтобы не заметить этого. Она сказала, что нужно быть слепым идиотом, чтобы не понять.       Но Наполеон понял.       Илья Курякин, чертов большевик, его милейший напарник, краса и гордость советской разведки, в самом деле смотрел на него как-то не так. Не так, как стоило бы смотреть на коллегу. Природу этих взглядов Наполеон осознал некоторое время спустя, после наблюдений за “большевиком”. Когда Илья смотрел на Габи, его взгляд смягчался. И если раньше Соло казалось, что Курякина угораздило влюбиться в девушку, то теперь он понимал, что это дружеская симпатия, почти родственная привязанность, эдакая братская нежность, если, конечно, Илья вообще способен на нежность. Когда он смотрел на товарищей по разведке, в его взгляде появился немой интерес, такой сугубо профессиональный. Он словно анализировал чужие возможности и прикидывал расклад сил. В такие моменты его лицо становилось серьезнее, чем обычно, если, конечно, лицо Курякина может быть вообще еще серьезнее. А когда Илья смотрел на обычных прохожих, его глаза излучали холодное равнодушие. Это не было демонстрацией высокомерия, такая черта была присуща именно Наполеону, но точно не Илье. Советского разведчика просто не волновали и не интересовали эти случайные прохожие, за которых, так или иначе, цеплялся его взгляд.       И как же все менялось, когда он смотрел на Соло. Вот когда в его взгляде бурлил целый коктейль из противоречивых эмоций. Да что там, в них пылал чертов пожар.       Наполеон сперва рассудил, что у “большевика” просто заскоки. Да Илья и не скрывал, что не шибко любит его. Но все было на самом деле куда прозаичнее. И интереснее, черт возьми. Курякин прожигал его взглядом невольно, часто отворачивался, случись что, а если не успевал, просто огрызался в своей привычной манере.       “Чего уставился, ковбой?”       Наполеон так же привык к этому прозвищу, как и Илья привык к “большевику”, но с некоторых пор это обращение тоже наталкивало на определенные мысли.       — Хочет убить?       Габриэлла улыбалась лукаво, словно понимая намного больше, чем хотела бы показать.       — Не думаю.       — Тогда что?       Соло осознал, что хочет это понять. Хочет знать, почему Илья так пялится. Хочет знать, какого черта там подозревает Габи и на что она пытается намекнуть.       — А сам как думаешь?       Наполеон не любил, когда ходят вокруг да около, а Габриэлла не была намерена говорить прямо. Хотя что с нее взять, ведь это Габи.       — Может, он думает о том, как меня расчленить. Или хочет вырезать на моей спине серп и молот. Да откуда я могу знать, что творится в его большевистской голове?       Девушка лишь хмыкнула.       — А ты догадайся. Ты же у нас умный.       Это был вызов. Вызов, который Соло принял. Чтобы в самом деле все понять он начал изучать природу взглядов Курякина и по итогу понял лишь одно — пламенные взгляды тешили его самолюбие. В конце-то концов, этот Илья смотрел на него так, словно… Словно и правда было что-то интимное. Словно он не хотел его убить, а хотел сотворить с ним нечто иное.       Сперва Наполеон здраво решил, что спятил, раз видит вожделение в глазах “большевика”, но чем дольше он приглядывался, тем отчетливее понимал, что нет, не спятил. И как бы Илья не отмалчивался, взгляд его выдавал. Обескураженный Соло даже немного испугался. Мозг напряженно соображал, как надо реагировать на такую информацию, и в итоге подставил своего хозяина. Проснувшись ночью в мокром нижнем белье, с учащенным сердцебиением, осознанием минувшего оргазма и воспоминаниями об эротическом сне, он буквально вспыхнул до кончиков волос. Хорошо еще, что никто не стал свидетелем его позора, иначе Габи не отвязалась бы никогда, а Илья… А черт его знает, что сделал бы Илья, он вообще не касался в разговорах тем о личной жизни коллег, в том числе и Соло.       Впрочем, важнее было именно то, что Наполеон во сне сношался не с грудастой красоткой, а именно с Курякиным, и это был потрясающий сон. В этом сне Илья так трогательно стонал под ним, что обескураженный Соло весь день сам пялился на коллегу и думал лишь о том, как бы тот стонал в реальности. И стонал ли бы он под мужчиной вообще.       Чем больше дней проходило, тем отчетливее Наполеон понимал, что попал, и при том попал не слабо. Курякин, разумеется, идиотом не был, он сразу заметил повышенный интерес к своей скромной персоне, но долгое время просто игнорировал, списывая все на то, что у “ковбоя” свои заморочки. На вторую неделю игры в гляделки Илья не выдержал.       Это произошло как раз накануне очередного задания, когда судьба забросила их в Венецию. Из палаццо, в котором они разместились, открывался отличный вид. В этот раз Курякин и Габи должны были играть роли брата и сестры, и Соло стоило хорошенько подумать о том, что не так-то они и похожи внешне для таких ролей, но отчего-то важнее оказалось то, что так им не придется притворяться возлюбленными. Соло понимал, что попал настолько, что уже кладет на профессионализм огромный болт. А еще он понимал, что может в любой момент слететь с катушек, если не сделает что-то с наваждением, которое только росло с каждым днем.       — Какого черта, ковбой?       Этот вопрос Илья задал именно тогда, когда они остались одни. Наполеон посмотрел на него с недоумением, но быстро встрепенулся, уловив все тот же взгляд.       Страсть — вот что было в этом взгляде. Он смотрел на Соло так, будто хотел его во всех возможных позах, и именно это заставило Наполеона немного тронуться рассудком.       — Ты о чем это, большевик?       Вести словесные перепалки не хотелось, тем более что Соло смотрел на чужие губы и думал о том, как мог бы заставить Курякина заткнуться. Вариантов было просто целое море, один неприличнее другого. Сразу стало жарко, и мужчина почувствовал, что просто плавится под чужим взглядом.       — Об этом, — Илья оказался ближе, а Наполеон сглотнул. — Ты ведешь себя странно.       — Ты тоже не являешься образцом адекватного поведения.       Парировать Курякину в таких перепалках легко. Он силен физически, с могучим крепким телом и стальными мышцами, он хорошо дерется и вообще вынослив, но вот красноречием обделен, и именно это является самой сильной чертой Наполеона. Но это как-то перестает играть особую роль в тот миг, когда они сталкиваются едва ли не лбами после того, как Соло больше месяца подряд видит эротические сны с участием чертового “большевика”.       — Твое странное поведение может помешать делу…       Договорить Илья не успевает. У Наполеона что-то щелкает в мозгу, так что он, не успев понять что творит, буквально кидается на напарника, чтобы заткнуть его. Поцелуем.       Это продолжается всего несколько секунд, в ходе которых растерянный Курякин силится понять, что вообще происходит. Несколько секунд, после которых Соло оказывается прижатым к стене. Большая сильная ладонь смыкается на горле с такой мощью, что Наполеон едва ли не кряхтит, больше от неожиданности, нежели от боли, хотя сложно понять наверняка. А глаза Ильи снова пылают. Он в недоумении, но ничто не скроет эту страсть. Смотря на него, Соло вдруг усмехается, несмотря на то, что его чуть ли не душат.       — Ты что творишь?       Голос звучит почти спокойно, хотя эмоции Курякина написаны у него на лице и отчетливо отражаются в этом блядском взгляде. Наполеон как никогда прежде понимает, что его свербящее причинное место желание — это вполне взаимное желание.       — А ты зачем так смотришь? Я эти твои взгляды ощущаю даже лучше, чем свои чертовы трусы.       Он и сам не осознал, что вообще говорит, просто к слову пришлось. Илья нахмурился.       — Какие взгляды?       Понимал ли он вообще, что обескураженный Наполеон давно уже не раз поимел его в своих снах? Вряд ли.       — Да вот эти! Твою мать, большевик, меня это уже достало! Хватит трахать меня взглядом, сделай уже что-то посерьезнее.       Габи бы точно посмеялась, если бы услышала это. А вот Илья… Он смотрел все тем же взглядом, просто изводя Соло и заставляя его подрагивать от нетерпения.       — Ковбой, ты на солнце перегрелся?       Наполеон попытался потянуться вперед, дабы снова вцепиться в этот ставший слишком болтливым рот, но рука Курякина держала крепко.       — Просто сделай уже хоть что-то!       Он извелся и действительно хотел действий. Взгляды Ильи — это круто, спорить не стоит, но этого давно уже слишком мало.       Должно быть, для Курякина тоже настал момент, когда уже надоело просто смотреть и терпеть, потому как он сжал чужое горло сильнее, а сразу после накрыл губы Соло, целуя сразу глубоко и властно, как того и хотелось перевозбужденному Наполеону. Илья не оставил ему свободы, вжав в стену и прижавшись к нему так, чтобы вжиматься пахом в пах, но Соло не сопротивлялся и не совершал ненужных движений. Он уже понимал, что добьется своего. Понимал, что точно хочет Курякина, и гори оно огнем все остальное.       Не зря же их совместная жизнь и работа — это одна сплошная борьба. Даже этот поцелуй и тот похож на драку, в которой Илья пока лидирует. Но он всегда берет силой, а Наполеон умеет пускать в ход хитрость, он получит свое.       Получит Илью.       Интересно, а что сказала бы Габи, узнай она о том, что была права? Она ведь угадала природу взгляда Курякина.       А что сказал бы Наполеон, узнай он о том, что Габриэлла все прекрасно знала и специально намекнула ему об этих взглядах, чтобы до него уже дошло? А что сказал бы Илья, узнай он о том, что Габи нарочно выдала его тайну, в которую он сам же ее посвятил?       А впрочем, какая разница...