Комплекс выжившего

Есть такая штука — комплекс выжившего. Это чувство вины за то, что ты не умер вместе с теми, кто был тебе дорог. Или вместо них. Для Джорджа всё намного хуже. Он и жив, и мертв, потому что на тот свет отправился человек, без которого Джордж прежде не жил ни минуты. От колыбели до могилы — вот как должно было быть в их случае, Джордж просто не планировал существовать без Фреда, не планировал, ясно вам?! Да, он думал, что однажды у него будет своя семья, дом, может, собака, но вся эта мишура не помешала бы ему общаться с его братом, коллегой, лучшим другом… Нет, ему мешают центнеры земли, под которыми погребён Фред, и этого уже не исправить. Поэтому каждое утро Джордж просыпается с непониманием: почему он до сих пор дышит? Половина его сущности гниёт в могиле, так почему он. до. сих. пор. дышит?! Особо циничные из вас скажут — убил бы себя и не мучался, но это сложнее, чем многим кажется. Джордж не готов уйти, потому что не верит в существование загробной жизни, а ещё страшно боится небытия. И в самую последнюю очередь думает о своих близких, которые наверняка будут испытывать грёбаное чувство вины, если он наложит на себя руки, — как сам день за днём испытывает это чувство из-за того, что не умер вместе с Фредом в битве за Хогвартс. Они приходят к нему явно по какому-то расписанию. По понедельникам наведывается отец — по пути на работу, да-да. По вторникам зовёт на ужин мама — она готовит его любимый пирог с бататом, и у Джорджа просто нет сил сказать ей, что этот злоебучий пирог любил Фред. В конце концов он начинает любить батат именно поэтому. По средам день Билла — он заскакивает к Джорджу после смены в банке, иногда вытаскивает его в ближайший паб пропустить по стаканчику. Обычно после этого Джорджу лучше спится, без душных кошмаров, так что постепенно он начинает пропускать стаканчик уже без Билла и не только по средам... В четверг неизменно приходит ворох писем от Джинни и Рона, к которым иногда присоединяются Гарри и Гермиона. Они все наверняка притаскивались бы сами, если бы не вернулись в Хогвартс. Кстати, пару раз они любезно спрашивают, не хочет ли Джордж закончить обучение. Он их любезно игнорирует. Пятница — день Ли. Он врывается в квартиру Джорджа подобно весёлому урагану и заставляет его кутить всю ночь, от чего по субботам неизменно болит голова. Но это опять же отвлекает, спасибо, Ли. К тому же к обеду обычно подтягивается мать с кучей жирной домашней еды, которая так хорошо снимает похмелье. Пару раз она, конечно, пытается приправить пирожки и тефтели нравоучениями, но абсолютно стеклянный взгляд сына сводит эти попытки на нет. А по воскресеньям Джордж без особой радости принимает у себя Перси — тот так и остался дерьмоголовым занудой, даром что вернулся в семью и раскаялся в своей глупости. Наверняка вся эта сочувствующая компания считает, что без них Джорджу хана. Может, они и правы, ибо в отсутствие посетителей Джордж либо клепает простейшие зелья и мелкие поделки из старого арсенала, чтобы удержать магазин на плаву, либо пьёт, либо часами торчит у окна, сам не понимая, зачем. Будто ждёт, что из-за серой неприветливой пелены дождя вдруг вынырнет Фред — живой и невредимый. И всё встанет на свои места. Всё будет как прежде. Как и должно быть. Вот только ничего подобного не происходит, поэтому Джордж всё реже сидит у окна и всё чаще пьёт, чтобы хоть как-то заглушить мысли о несправедливости произошедшего. Единственный человек, который всегда рядом, — это Верити, и Джордж даже спустя пять месяцев всё ещё недоумевает: зачем молодой симпатичной ведьме прозябать в потерявшем былую популярность магазине? Сам он давно называет это место дырой и не пытается что-то здесь наладить, однако Верити взваливает на себя почти всю работу — и с покупателями, и с накладными, и с сырьём для немногочисленных товаров. Джордж подумывает спросить, почему она до сих пор не сбежала, но как-то к слову не приходится. А однажды перебирает с Огденским и отрубается прямо на стуле возле окна (хотя он в этом не уверен), а просыпается на диване под мягким пледом, что связала его заботливая мама. Рядом на столике — стакан с бодрящим зельем и зловещая записка: «Жду тебя внизу». Джордж нехотя спускается в магазин, который в такую рань ещё закрыт, и, как и ожидал, застаёт там Верити: она сидит на прилавке, скрестив ноги, и что-то читает. — Кхм, Верити? Ты тут… ночевала? — О, нет, само собой, — она откидывает с глаз внушительно отросшую с их первого знакомства чёлку (в полутьме закрытого магазина её пшеничные волосы кажутся Джорджу безрадостно-серыми), — под ваш забористый храп, мистер Уизли, и глухой бы не уснул. Что-то неприятное проскальзывает в том, как она называет его мистером Уизли, какая-то неприкрытая язвительность, которую Джордж раньше не замечал за своей верной помощницей. Хотя когда он вообще в последний раз замечал её? — Я… М-м-м… — Джордж не знает, что сказать, ему вдруг становится неловко за свой помятый вид, грязную футболку, отвратительный запах изо рта. Но больше всего ему неловко из-за прямого и строгого взгляда Верити. — Долго ещё вы будете продолжать это, мистер Уизли? — почти зло цедит она, демонстративно и даже немного враждебно складывая руки на груди. — Ч-что? — Убиваться! — Верити резво спрыгивает с прилавка, хватает Джорджа за плечи и встряхивает. А тот лишь удивлённо таращит на неё глаза, ведь Верити первая, кто со дня смерти Фреда обращается с ним не как с хрупкой ранимой куклой. Правда, недоумение длится недолго — его перебивает горькое негодование. Да как она смеет, ведь Джордж потерял не просто брата, он потерял часть себя! Он уже почти бросает это Верити в лицо, позабыв про гадкий запах изо рта, но она его опережает и залепляет ему пощёчину. Серьёзно! Вот так просто — шлёп! Не сильно, но до жути обидно. — Хватит жалеть себя и упиваться своим горем и этим вонючим палёным Огденским! — почти кричит Верити. — Во что ты превратился, Джордж, посмотри! — резко отбрасывает она «мистера Уизли». — Ты просто жалок! Прекращай быть мудаком! — Эй, эй, — с запоздалым возмущением отбивается Джордж, потирая щёку, которая горит, но не от силы удара — от чего-то другого, сквозящего в таких несправедливых, жестоких словах Верити. — Ты не знаешь, через что я прошёл! — О, неужели! — кривится Верити. — Почему я, по-твоему, торчу в этом убогом магазине и делаю почти всю работу за гроши? Потому что мне некуда больше идти! И не к кому! Она умолкает и зло сопит, не сводя с Джорджа глаз, а он, идиот, только сейчас понимает, что ни на секунду не предположил, что война могла отнять у Верити близких. Он был так поглощён своей тоской по Фреду, что перестал интересоваться кем бы то ни было вокруг. — Я настоящая ослица, — говорит вдруг Верити, отворачивается, забирает свою книгу с прилавка. — Думала, что найду здесь поддержку… Думала: «Джордж Уизли сможет понять мою боль, он и сам потерял родного человека во время войны!» А вместо этого я только и делала, что прикрывала твою задницу все эти месяцы и наблюдала за тем, как ты скатываешься! Джордж тупо смотрит на спину Верити и вдруг с ужасом понимает, что та подрагивает. — Эй, — он неуверенно касается её плеча. — Не плачь. Это самое нелепое, неуместное и поверхностное, что можно сказать человеку, который только что выпотрошил перед тобой свою душу. Джордж понимает это по горящему негодованием взгляду Верити. А ещё по острой боли в собственной груди: она распространяется подобно Адскому пламени и начинает жрать его заживо. И горячее всего его глазам, через которые вдруг вырываются слёзы — впервые за эти пять месяцев. И Джордж плачет навзрыд, как ребёнок, у которого нет других способов выразить свою боль. Он рыдает и чувствует, как задыхается, чувствует, что ему физически плохо, но не может остановиться. Он слепо утыкается в плечо Верити и почти не ощущает её ледяные руки на своей шее. Ему, кажется, должно стать легче, но становится только хуже. К нестерпимой боли от мыслей о Фреде, которого не вернуть, присоединяется противное чувство стыда перед Верити. И вовсе не за то, что разрыдался, нет, конечно... — Прости, — тихо доносится до него сквозь вой (его вой?!). — Я… я не хотела… такого… Джордж тоже не хотел. Ничего из этого. Джордж хотел жить долго и счастливо без огромной бреши в груди. Без тихого печального сочувствия со стороны друзей и родных. Без желания пить до тех пор, пока мозг не отключится. А ещё он не хотел становиться слепым, чёрствым, зацикленным на себе и своей Большой Беде мудаком. Успокоившись, он чувствует себя почти опустошённым, но одна мысль всё ещё при нём: мысль о том, что он должен был умереть вместе с Фредом. Или вместо Фреда. Похоже, комплекс выжившего не истребить слезами, раскаянием или сочувствием чужому горю. И он рассказывает Верити — единственной! — о том, что в действительности чувствует. — Ты думаешь, что один так страдаешь? — куда мягче, чем раньше, спрашивает она и грустно улыбается. — Все в твоей семье лишились брата. Твои родители лишились сына. Да, ты был с Фредом ближе остальных. Да, у твоих родителей ещё остались дети. Но это не отменяет того, что они тоже потеряли Фреда! Все они, а не ты один, понимаешь?! Джордж смотрит на Верити — милую добрую Верити, которая все эти месяцы безмолвно помогала ему, которая несколько минут назад сказала, что тоже потеряла кого-то близкого, и которая сейчас снова успокаивает его, расплакавшегося, беспомощного, глупого, — и понимает, что он сейчас нужен ей не меньше, чем она ему. Обо всём остальном он может подумать позже — в конце концов, с недавних пор он только и делал, что думал, думал, думал до блевоты (хотя в последнем немалая вина палёного виски). — Расскажи о себе, — просит он, увлекая Верити на диван в подсобке за прилавком. Им, конечно, уже пора открывать магазин, но покупателей в такую рань почти не бывает, да и кому нужны эти скучающие равнодушные лица? Нет, Джордж отчётливо понимает, что сейчас ему жизненно необходимо только одно лицо, на котором сочувствие в одинаковой степени смешано с пониманием и — совсем немного — с осуждением. Именно его, как оказалось, Джорджу не хватало все эти месяцы для того, чтобы протрезветь. Во всех смыслах. Верити рассказывает, что через пару недель после их общего вынужденного отпуска в связи с преследованием семьи Уизли она узнала о гибели своих родителей и младшего брата. Вряд ли это была расправа — её семья никогда активно не выступала против нового режима, а работа Верити в магазине близнецов не могла быть достаточным поводом для истребления её семьи. Скорее всего, родители и брат Верити стали жертвами разгула преступности в магическом мире, однако тот факт, что гибель их не была особо героической, не делает её менее трагичной. Она пару раз срывается на слёзы, и теперь уже Джордж аккуратно приобнимает её и неловко гладит по плечу. И вот от этого ему действительно становится легче. Совсем немного, но всё же. Как минимум это отвлекает Джорджа от самокопаний, при этом сохраняя рассудок чистым, хотя голова его всё ещё немного гудит с похмелья. Когда Верити замолкает, они некоторое время молча сидят, прижавшись друг к другу, — два одинаково сломленных человека, только уже не таких одиноких в своём горе. — Поговори со своими родными, — тихо произносит Верити, наконец чуть отстраняясь от Джорджа. — По крайней мере, тебе есть с кем говорить. И поверь: они страдают не меньше твоего. Я иногда слышу обрывки фраз, а ещё я вижу лицо твоей мамы, когда она смотрит на тебя. И твоего брата… — Которого? — спрашивает Джордж, но тут же понимает, что ответ ему уже известен. Он навещает Перси первым, благо сегодня выходной. Тот снимает небольшую комнату на чердаке рядом с Министерством Магии, в магловском районе. Обставлена она до жути сдержанно, в стиле мистера Зануды, но в этот раз Джордж запрещает себе даже мысленно оскорблять брата. — Не ожидал тебя увидеть! — с искренней радостью заявляет Перси и обнимает Джорджа. — С чем пожаловал? — Расскажи мне, Перси… Расскажи: что ты чувствуешь? Перси даже не уточняет, о чём речь, жестом приглашает Джорджа на жёсткий диван, чуть погодя протягивает ему бокал с янтарной жидкостью. Джордж собирается отказаться, но потом понимает: не время завязывать с выпивкой, потому что такие разговоры без неё не обходятся. — Я всё время думаю, что это я должен был умереть в тот день, — без предисловий, вот так прямо говорит Перси. — Я был последним куском говна весь тот год, ты знаешь это не хуже меня. Джордж хмыкает в стакан и ощущает, как слегка щемит в груди. Там словно немного ослабляется узел, который до мерзкого хруста стягивал рёбра все эти месяцы. — Когда увидел Фреда мёртвым, в Большом зале, — тем временем продолжает Перси, не глядя на Джорджа, — я не сразу понял, кто… ну, кто из вас… — Ага, — невпопад брякает Джордж, отпивая виски — не такого дрянного, как тот, что он привык лакать. И изо всех сил гонит от себя привычное чувство вины за то, что там, в Большом зале, лежал не он. — Но прежде, чем разобрался, подумал: это я должен лежать там! — Перси яростно бахает опустевший стакан о подлокотник и хватается за лицо. И Джордж видит то, что остальные члены семьи наблюдали пять месяцев, навещая его как по часам. Он видит горе — такое бескрайнее, беспробудное, такое одинокое. То, что Перси так тщательно скрывал от него и, возможно, от остальных. И Джордж чувствует то, что чувствовали все Уизли и Ли Джордан, наведываясь в его квартиру. Он чувствует беспомощность. Джордж абсолютно беспомощен перед убеждённостью Перси в том, что если кому и стоило умереть, то ему, Перси, — главной паршивой овце семьи. Джордж, которого, признаться, такие мысли относительно старшего брата тоже посещали, сейчас отбрасывает их как наваждение, заключает Перси в крепкие братские объятия и посильнее сдавливает его, не зная, как ещё выразить свою поддержку. А потом тихо говорит: — Я тоже чувствую это. — Не ты один, — глухо бормочет Перси ему в плечо. — Что? — Папа как-то сказал, что он хотел бы умереть вместо Фреда. Вроде как он уже прожил достаточно… Только велел ни за что не передавать этого маме. Она в таком раздрае, Джордж, до сих пор. — Но она же… — недоумённо начинает Джордж, но тут же затыкается под укоризненным взглядом брата. — Она отлично умеет делать вид, будто всё хорошо. Настоящий профи в этом, знаешь ли, — невесело улыбается Перси. — Ты бы проведал её, показал, что ты в порядке — она безумно переживает из-за тебя, однако строго-настрого наказала нам не лезть к тебе… — Знаешь, Перси, — тихо произносит Джордж, невольно пряча глаза, — похоже, я отвоевал у тебя звание главного куска говна нашей семьи.

***

Есть такая штука — комплекс выжившего. Это чувство вины за то, что ты не умер вместе с теми, кто был тебе дорог. Или вместо них. Его очень сложно преодолеть, если ты одинок. Если отвергаешь любовь и поддержку тех, кто остался в живых так же, как и ты. Тех, кто, скорее всего, страдает от этого комплекса так же, как и ты. Поняв и приняв это, Джордж пытается начать жизнь заново. Пробует довести до ума незаконченные изобретения. Сам всё чаще ходит в гости к членам своей семьи. Соглашается взять на работу Рона, который после окончания Хогвартса с треском проваливает вступительные экзамены в аврорат. А ещё как-то совсем ненавязчиво и поначалу осторожно он заполняет пустоту в своём сердце с помощью Верити — человека, который не побоялся запустить руки по самые плечи в вонючее болото самобичевания, в котором Джордж почти утонул, и вытащить его на берег. И если это не повод влюбиться, тогда Джордж определённо ничего не понимает в любви.