Sandmann

1

Эльза стоит у окна, вглядываясь в сырую ноябрьскую ночь, и пытается решить: хорошо ли это, что начиная с завтрашнего дня ей не придётся ходить в школу, или нет? Конечно, можно спать до обеда, подолгу гулять в саду и не бояться схлопотать наказание за плохие оценки. С другой стороны, придётся дни напролёт проводить с родителями — отцом-пенсионером и мамой-домохозяйкой — что не так уж и весело. Элитная частная школа для девочек, обучение в которой не прерывалось ни на день за всю войну, сегодня закрыла свои двери перед ученицами. В беседе с родителями директриса честно предупредила, что ранее Рождества ремонт не закончится, а значит — занятия просто негде проводить. Многие семьи тут же перевели своих дочерей в другие учебные заведения, но Дитер Кох твёрдо решил, что до открытия школы его дочь будет находиться на домашнем обучении. Уходящий день был богат на события, и о пережитом ужасе Эльза нескоро забудет. Вот деревянное потолочное перекрытие издаёт зловещий треск, слышный на всю округу, и ненадёжная конструкция с грохотом обрушивается вниз, в самый центр холла, обнажая над собой бледное полотно осеннего неба. Крыша старинного здания, занимаемого школой, пострадала ещё в апреле, при бомбёжке, но стараниями местных рабочих и молитвами набожных учительниц ветхой деревянной крыше удалось продержаться на своём месте целых полгода. К счастью, в холле заведения в момент обвала никого не было — все девочки занимались гимнастикой на спортивной площадке, и жертв, в отличие от немедленно воцарившейся паники, удалось избежать. Эльза всматривается в магнетическое сияние уже почти полного диска луны, временами проступающего меж чёрных кучевых облаков ночного неба — с высоты второго этажа, где находится её просторная, уютная спальня с собственной ванной, небо кажется особенно близким. Девочка мнётся с ноги на ногу: отопление на этаже пока отсутствует, и спать ей приходится в плотной шерстяной ночной сорочке и тёплых вязаных носках. Родители с детства приучили её заканчивать каждый день молитвой, и большую часть из десяти прожитых лет она так и поступает. Однако мама с невероятным упорством продолжает напоминать ей о необходимости помолиться перед сном каждый раз, когда девочка отправляется спать. Так было и сегодня. Эльза становится коленями на старинную обитую бархатом кушетку, специально придвинутую к окну как раз для таких случаев, закрывает глаза, складывает ладони вместе и изо всех сил старается сфокусироваться на святых образах Иисуса и Марии, плотно запечатлённых в её сознании за годы ежедневной практики. Vater unser im Himmel, Geheiligt werde dein Name. Dein Reich komme... Окончив чтение текста молитвы и спешно перекрестясь, девочка открывает глаза. Обширный сад, простирающийся до самой опушки близлежащего леса, всё так же мрачен, но на этот раз он не пуст. У самой кромки леса, чуть выделяясь на фоне стволов густо растущих старых, разнородных деревьев, она видит высокую крупную мужскую фигуру. Человек облачён в длинный плащ, его лицо скрыто полями шляпы, но, несмотря на то, что она не видит его глаз, Эльза уверена, что человек смотрит прямо на неё. Девочка не пугается: она пугалась, увидев его в первый раз, и во второй, но потом перестала бояться. Уже и не вспомнить, как часто визитёр из леса возникал напротив её окна под покровом ночи. Эльза ёжится от холода: пол совсем остыл, и вязаные носки уже не спасают от студёных касаний старого паркета. "Пойдём со мной. Там тепло", — слышит онa и сразу понимает, что глухой низкий тембр, рождённый в недрах её маленькой головки, принадлежит человеку из леса. По стеклу бьют первые крупные капли собирающегося дождя. Эльза вновь поднимает глаза и вглядывается в становящийся всё более нечётким образ мужчины в саду. Она видит, как он раскрывает над собой огромный чёрный зонт-трость, до этого удерживаемый рукой незнакомца в сложенном состоянии. Эльза бежит прочь от окна, ныряет в мягкую постель, с головой накрывается пуховым одеялом и дрожит, свернувшись калачиком, пока наконец не забывается крепким безмятежным сном.

2

Эрик, на правах старшего, делит свежие пшеничные лепёшки: самые мягкие достаются трёхлетним близняшкам Ингрид и Карен, наиболее поджаристая — четырёхлетнему Хансу, самая большая — маме, которая всё ещё занята стиркой потрёпанных детских одёжек в объёмном корыте, ну а себе — та, что осталась. Сегодня они с отцом славно потрудились, весь день кладя кирпич на одной из городских строек, а это значит, что малышам не придётся ложиться спать нa пустой желудок. С наступлением темноты отец отправился в лес ставить силки на кроликов — хоть это и незаконно, но глава семейства готов идти на риск ради возможности хоть изредка побаловать родных свежим мясом. В тридцать девятом Манфреда Хоффманна посадили в тюрьму за антигосударственную деятельность. Тогда его супруга Хельга с маленьким Эриком на руках осталась практически без средств к существованию и вынуждена была уехать в Швейцарию, к двоюродному дяде, который и приютил её с сыном на своей огромной горной ферме. В сороковом Манфреда, как и многих других политзаключённых, отправили на Восточный фронт, кровью искуплять свою вину перед Родиной, но отцу Эрика удалось бежать, спрыгнув с поезда, везущего новобранцев к фронту через территорию нейтральной Швейцарии, и вскоре семья Хоффманнов воссоединилась. Там, на ферме, Эрик научился плести корзины и пасти овец, ухаживать за виноградниками и делать сыр, и уже начал забывать грамоту, которой старшая сестра Эдит, ныне совсем взрослая, научила его ещё до того, как покинула отчий дом. Семья вернулась в родной Берлин только в мае, и, волею судеб оказавшись в зоне американской оккупации, заняла полуразрушенный заброшенный особняк в одном из тихих пригородов, недалеко от того места, где они жили ещё до войны. Владельцы особняка погибли, и законных претензий на этот объект недвижимости никто не предъявлял, что не мешало местной полиции, особенно районному смотрителю порядка Музиолю, подвергать семейство Хоффманнов постоянным преследованиям. Эрик с теплотой вспоминает свою старшую сестру. Та учится в университете, сейчас оказавшемся на Востоке, по ту сторону разделительной полосы. И, несмотря на то, что они так давно не виделись, и, возможно, больше никогда не увидятся, мальчик горд за неё, ведь по окончании учёбы она станет настоящей учительницей, в то время как его младшим, да и ему самому, скорее всего не придётся учиться даже в начальной школе. Покончив с нехитрым ужином, мальчик подходит к матери, несущей таз с постиранными вещами в центр чердака, пространство которого порезано на сектора засаленными бельевыми верёвками, и принимает тяжёлую ношу из её рук. — Мам, иди поешь, я сам развешу. Женщина одаривает сына усталой улыбкой, целует в макушку и молча отправляется к самодельному столику, где её уже ждёт лепёшка и горячий травяной чай в жестяной кружке. Эрик развешивает сырые вещички, одну за другой тщательно расправляя их на верёвках, а из того угла, где младшие соорудили себе что-то вроде шалаша для игр, доносятся обрывки детской беседы: — Вот бы Зандманн за мной пришёл! Если он тебя выберет, то позовёт с собой, и, если согласишься... — Ханс мечтательно закатывает глаза. — А там, куда он отводит, всегда лето и много-много еды! — подхватывает Карен. — Да-да, и яблок! И даже конфеты есть! — поддакивает сестре Ингрид. Эрик с грустью, несвойственной большинству десятилетних мальчиков, отмечает, что, видимо, безнадёга в городе достигла действительно невероятных масштабов, если даже дети малые коротают вечера сказками о еде, предпочитая их более традиционным россказням о драконах и принцессах. Покончив с бельём, Эрик отправляется проведать мать и застаёт ту уже спящей. Он укладывает и малышей, которые никак не хотят идти в их одну на троих кровать. Ханс с видом знатока заявляет, что если они уснут, то проспят визит Зандманна, и это не он придумал — это Марк с соседней улицы сказал, и вообще, это все дети знают! Но усталость берёт своё, и вскоре Эрик накрывает штопаным одеялом трёх сопящих поросят, как он иногда в шутку зовёт своих младших, и отправляется на второй этаж, где стоят их с отцом койки. Подойдя к грязному, но, по крайней мере, целому окну, чтобы задёрнуть дребезжащее при каждом порыве ветра стекло пыльной занавеской, он бросает последний на сегодня взгляд на улицу и видит его — высокого мужчину под чёрным зонтом, стоящего прямо под его окном и смотрящего прямо в его душу.

3

Воскресное утро выдалось ясным и безветренным. Эльза с родителями направляются в церковь, как и все другие порядочные семьи из их района. У входа в церковь уже собралась многочисленная толпа, среди людей Эльза узнаёт своих одноклассниц и их родителей, все о чём-то тревожно перешёптываются. Видно, отец Гюнтер запаздывает с началом службы. — Эмма, — одёргивает маму за рукав одна из женщин, — ты уже слышала? Моника пропала! — Эльза, ты помнишь Монику, она училась с нами до прошлого года? Она исчезла! — девочку окружают наперебой спешащие поделиться новостью подружки. Из разговора взрослых становится понятно, что хорошего никто не ждёт. Родители Моники тоже здесь, они молчаливо мнутся в стороне, отмахиваясь от навязчивых расспросов, пряча от толпы обезжизненные слезами и бессонной ночью глаза. Внезапно толпа умолкает: в центр собрания вступает Штефан Музиоль, районный смотритель: — Господа и дамы, как вам наверное уже известно, вчера за помощью ко мне обратились эти добрые люди. Их дочь таинственно пропала, и следов её до сих пор найти не удалось. Я навестил своих коллег в разных уголках города, и боюсь, мы имеем дело с силой страшной, доселе неведанной, — Музиоль выдерживает драматическую паузу. — Расскажите нам всё, герр Музиоль! Пожалейте безутешных родителей бедной девочки! — раздаётся из толпы возглас одной из женщин. — Что ж, крепитесь! — начинает своё повествование смотритель порядка. — Мне удалось выяснить, что уже сотни детей без вести пропали по всей стране за последние месяцы. Полицейские управления всех земель объединяют свои усилия в поисках правды. Но самое страшное, что детей находят вскоре после пропажи, но увы... всегда мёртвыми. Мама Моники издаёт звериный вопль и утыкается заплаканным лицом в грудь своего супруга, беспомощно сжимающего ладони в кулаки. — Кто на такое способен? Что за дьявольское отродье орудует на нашей земле? Уж не с извращенцами ли мы имеем дело? — голоса вокруг становятся всё громче. Музиоль жестом призывает людей успокоиться и, дождавшись тишины, продолжает: — Осмотр детских тел не выявил следов полового насилия... Некоторые из собравшихся издают выдох облегчения. Слово "насилие" попало в лексикон Эльзы сразу после капитуляции. Тогда она всё чаще слышала, как мама и её подруги, готовя благотворительные ужины в поддержку солдатских вдов, полушёпотом обсуждали, как кого-то из их знакомых женщин "снасильничали", и разговоры эти становились всё более частыми и всё более скрытными. Когда же Эльза поинтересовалась у мамы значением этого слова, та ничего не ответила, но строго-настрого велела девочке при встрече с американскими солдатами сразу бежать и прятаться. Хотя Эльзе до тех пор и не доводилось видеть американских солдат в своём районе, слова матери она хорошо запомнила. Однажды летом они всей семьёй пошли на продуктовую ярмарку, Эльза засмотрелась на выступление уличных клоунов, отстала от родителей и потерялась. Стоя на одном месте и ожидая, когда за ней вернутся, вдруг она увидела его — да, это был американский солдат, да не простой, а чёрный! При Фюрере в её элитной школе девочек учили, что негры — не совсем люди, а скорее жестокие обезьяны, способные лишь на мерзкие поступки и примитивное полуживотное существование. Тут же вспомнив наказ матери, Эльза уже собралась было бежать, но не смогла: её ноги подкосились, она упала на землю, и, обхватив руками колени, принялась в голос реветь, содрогаясь от первобытного ужаса перед чёрным лицом солдата. Тот сел рядом с ней и, дождавшись, когда она прекратит орать, достал из кармана глянцевый свёрток с непонятной надписью "Forrest Mars", вручил его ей и молча отправился по своим делам. Вскоре подоспели родители и поспешили отвести перепуганную дочь домой. Дома, заперевшись в своей комнате, Эльза извлекла из кармана белоснежного фартучка спрятанный свёрток и с нетерпением его развернула — "Forrest Mars" оказался шоколадкой. С тех пора она больше не боялась ни негров, ни американских солдат. Вынырнуть из воспоминаний её заставил голос господина Музиоля, пытающегося тем временем перекричать атакующих его своими расспросами взволнованных людей: — Спокойно, господа и дамы! Я призываю вас к порядку! Знайте, что лучшие детективы Германии сейчас заняты поимкой этого монстра. Да, мы думаем, что чудовище, крадущее наших детей — самый настоящий маниак! Возможно, он из секты последователей мерзкого богохульника Юнга, которые практикуют гипноз, заставляя своих жертв совершать немыслимые вещи! Мы не знаем, как и с какой целью он уводит детей, но одно мы знаем точно: все пропавшие дети незадолго до своего исчезновения были одержимы неким существом по имени Зандманн. Скорее всего, это имя или псевдоним похитителя! — Точно! Зандманн! Моника говорила, что по ночам к ней приходит Зандманн! А мы ей не верили, думали, ей всё приснилось! — с разных сторон заверещали девочки, внезапно, одна за другой припоминающие столь важную деталь из жизни своей подруги. Рыдания матери Моники возобновились с новой силой. "Значит, так его зовут?", — подумала Эльза, но развить мысль ей помешал отец Гюнтер, вышедший из церкви, чтобы пригласить прихожан к началу службы. Священник призывает паству начать с молитвы о душах невинно убиенных детей, а также о спасении тех, кого ещё можно спасти. Далее богослужение идёт своим чередом. Спустя два часа, получив благословение пастора, люди начинают расходиться. Эльза тоже поднимается места на первой скамье и движется к выходу. На последнем ряду она вдруг замечает мальчика, жарко молящегося в коленоприклонной позе. Эльза на секунду останавливается, чтобы расслышать срывающиеся с его обветренных губ слова. Sandmann Sandmann, Komm zu mir nach Haus... Уловив чьё-то присутствие рядом, Эрик поднимает глаза и тут же узнаёт Эльзу. До того, как уехать в Швейцарию, они жили на одной улице, вместе играли, и тогда детям казалось, что их дружба — навек, но судьбе было угодно прервать её на долгие годы. Эльза уже совсем большая, очень красивая, и по всему видно, что не бедствует. Нет, он никогда не признается ей, что пришёл в церковь этим воскресеньем только для того, чтобы получить бесплатный благотворительный хлеб. — Эрик! — восклицает девочка, и её светлое личико озаряется широкой радостной улыбкой. — Ты здесь? Я думала, ты уехал. После того, как твоего папу арестовали... — она умолкает, интуитивно понимая, что выбрала не самую лучшую тему для разговора. — Значит, ты теперь снова живёшь в Берлине? — Да, — поднимаясь с колен, отвечает паренёк. — Вот, пришёл помолиться. — Но... кому? — понизив голос, заговорщически вопрошает Эльза. — Зандманну, — без тени смущения отвечает Эрик, — я прошу, чтоб он выбрал меня и забрал с собой.

4

Вечером того же дня Эльза с мамой идут покупать яблоки для шарлотки. Отец обожает яблочный пирог, и каждое воскресенье Эмма печёт его на ужин. Бродячий торговец как раз остановился прямо напротив их дома с тележкой, полной белых яблок с красноватыми боками. Несколько женщин толкутся вокруг тележки, придирчиво выбирая самые крупные и твёрдые плоды. Торговец обслуживает покупательниц в порядке очереди, взвешивая выбранные фрукты на весах с гирями, принимая оплату и выдавая сдачу, завёртывая покупки в вощёную бумагу. Вдруг воцаряется суматоха, и сквозь зазор между спинами суетливых дам Эльза видит, как некий хулиган, улучив момент, пока торговец был занят пересчитыванием купюр, набирает целую охапку яблок и спешит скрыться. — Держи вора! — вопиет продавец и пускается в погоню. Тут же к нему присоединяется невесть откуда взявшийся Музиоль. Вор несётся со всех ног, на ходу теряя свой улов. Поняв, что с поклажей далеко ему не убежать, он на мгновенье останавливается, берёт в руку одно из яблок и прицельным броском отправляет его прямо в лоб торговцу. Эльза звонко смеётся, узнав в хулигане своего старого друга Эрика. Мама неодобрительно цыкает, и обе продолжают наблюдать разыгрывающуюся сцену. — Ах ты щенок! Стоять, полиция! — Музиоль подбирается всё ближе к объекту преследования, и в момент, когда он уже готов схватить сорванца, ещё одно яблоко метко летит ему прямо в глаз. Смотритель корчится от боли и грязно ругается, ликующий мальчик ловит на себе восхищённый взгляд Эльзы и, подмигнув ей, спешно направляется восвояси, жуя на ходу последнее из уцелевших в ходе погони яблок. Уже позднее, дома, Эмма раздаёт дочери и мужу по фарфоровому блюдцу с дымящимися кусками свежего пирога и по до краёв наполненной ароматным заморским чаем чашке из того же сервиза. — Ешь, дочка. — Мама, ну ты же знаешь, что я не люблю яблоки! Мне от них плохо! Тётя Грета говорит, что это называется "аллергия". — Не выдумывай! Не существует никакой "аллергии". Всю эту ерунду придумали на Востоке, от зависти к нашему изобилию. Думают, если им самим там нечего есть, то и мы не должны! — Мам, но тётя объясняла... — Послушай, — смягчившимся тоном обращается к дочери Эмма, — коммунизм, как и вши, заводится от бедности. А тётка твоя — вшивая овца паршивая. Одним словом, перебежчица. И в кого только уродилась... Грета была младшей сестрой Эммы. Сколько её помнили, она никогда не вписывалась в принятые её окружением стандарты. Занимаясь всю войну антифашистской пропагандой, ей лишь чудом удалось избежать ареста, а когда в город вошли советские войска, она присоединилась к группе добровольцев, помогающих русским обустраивать приюты для местных сирот. Когда же город, а за ним и вся страна были поделены на четыре части, Грета, не задумываясь, ушла на Восток. С тех пор о ней ничего не было слышно. Под строгим присмотром матери Эльзе всё-таки пришлось прикончить свой кусок пирога. Единственное, что скрашивало при этом её отвращение — это чёрный чай с бергамотом. Ещё до войны, когда её отец руководил кораблём германского торгового флота, он привёз этот странный чай из командировки в Австралию, и тот так понравился Эльзе, что даже уйдя в отставку, Дитер Кох через бывших сослуживцев умудрялся добывать этот волшебный чай специально для своей дочери. Наскоро пожелав родителям спокойной ночи, Эльза несётся наверх, в свою комнату, чтобы там сорвать с себя одежду. Как и каждый раз, когда она ест яблоки, сейчас её тело усыпано красноватыми зудящими пятнами. Не в силах сдержаться, девочка раздирает кожу в кровь, на локтевых сгибах и под коленями тут же проступают оставленные ногтями бордовые полосы, зуд добирается до носа и губ — Эльза чувствует, как её лицо горит и опухает. Глотая слёзы обиды, она облачается в свою шерстяную ночнушку и, на этот раз босая, плетётся к окну для вечерней молитвы. Только молиться она решает не Отцу Небесному, а Зандманну, кем бы тот ни был. Долго взывать к неизвестному не пришлось — он уже здесь, снова смотрит на неё невидимыми глазами. Сегодня он ближе, чем вчера — фигура в плаще стоит прямо в центре осеннего сада. — Ну что, хочешь пойти со мной? — произносит он неслышимым голосом, обращаясь к девочке в окне. — А как я узнаю, что ты хороший? — набравшись смелости, шёпотом вопрошает та. — Я докажу. Открой окно. Не бойся. Недолго думая, Эльза отодвигает щеколду на раме и тут же ловит в лицо горсть мелкого белого песка. Последнее, что она успевает понять — это то, что песок был послан Зандманном. В глазах засаднило; девочка едва находит в себе силы прикрыть окно и доковылять до кровати прежде, чем теряет зрение, а вслед за ним и сознание. Ей снится летний сад, полный неведомых деревьев. Ярко светит солнце, поют птицы, и на душе так легко... Она гуляет по волшебному саду всю ночь и, проснувшись на заре в отличном настроении, тут же осматривает себя — на теле не осталось ни одной царапины, словно жуткого зуда с кровавыми расчёсами никогда и не было.

5

Наступает четверг — день, когда Эрик развозит газеты. Встав ни свет ни заря, он торопится к типографии издательства, где получает пачку положенной ему печатной продукции, водружает её на свой старенький велосипед и отправляется по улицам ещё спящего района, тормозя у дверей каждого из подписчиков, чтобы бросить по экземпляру в почтовые ящики. Проезжая мимо своего временного пристанища, который Хоффманны уже привыкли называть домом, он встречает младших. Ребята бегут вслед за велосипедом, звонко смеясь: конечно, они только мешают, но Эрик совсем не злится. Сегодняшние заголовки все об одном: прошлым вечером поисковая группа добровольцев обнаружила в лесу бездыханное тело пропавшей накануне Моники. Весь район шокирован произошедшим: родители в панике запирают своих детей по домам, а сами дети... Вдруг из-за угла выныривает другой велосипед — новенький, с прикреплённым к рулю розовым клаксоном. Едва избежав столкновения, оба велосипедиста расплываются в улыбках. — Привет, что делаешь? — бойко начинает разговор Эльза. — Газеты развожу, — серьёзным тоном отвечает Эрик. — Извини, мне пора. Работать надо. — А давай я тебе помогу! — Ты? Да ты не сможешь! — Почему это? Ты только объясни, что надо делать! Поддавшись на уговоры Эльзы, мальчик выдаёт ей часть газет и половину списка нужных адресов, начертанных на засаленной бумажке. Ребята разъезжаются в противоположных направлениях. Через час они встречаются вновь, и, уже неспешно, ведут свои велосипеды вдоль по улице, весело болтая. Сами не замечая как, они оказываются возле жилища Хоффманнов. — Ну вот и пришли. Здесь я живу. — Понятно, — отвечает девочка, стараясь не показать своего удивления при виде бедной и унылой обстановки вокруг, — тогда я пошла. — Погоди, а деньги? — Какие деньги? Эрик достаёт из кармана горсть монет, полученных авансом в издательстве сегодня утром, и, отсчитав ровно половину, протягивает своей новой старой подруге её долю: — Ты работала, всё по-честному. Эльза понимает, что сама того не желая, лишила парня части столь необходимого ему заработка, но отказ принять оплату оскорбил бы его, поэтому она с улыбкой берёт монеты и, сигналя клаксоном, уносится прочь. Мамы нигде не видно — наверное, ушла на рынок или навестить одну из своих подруг-соседок. Отец сидит в гостиной, читая статью о смерти Моники в свежей газете. — Папа, папа! Смотри, что у меня есть! — Эльза вбегает в комнату и гордо демонстрирует родителю свои монеты. — Откуда? Я не давал... — А я заработала! — Что?! — Помнишь Эрика, мальчика, который жил рядом с нами, пока его отца не арестовали? Я помогла ему развезти газеты по домам, а заработок мы поделили! Лицо герра Коха мрачнее тучи. — Послушай, дочка, больше никогда, никогда не общайся с этим оборванцем. Ещё, чего доброго, вшей подцепишь. Улыбка сползает с лица девочки, она хочет броситься в свою комнату и разрыдаться, но тут раздаётся звонок в дверь. — Иди открой, — командует отец. На пороге стоит Штефан Музиоль. Заработанный недавно фингал растёкся грязной кляксой вокруг его правого глаза, делая районного смотрителя похожим на нелепого злого клоуна. Девочка моментально веселеет и, чтобы не расхохотаться гостю в лицо, спешит наверх. Однако, добежав до середины лестницы, она решает затаиться и подслушать разговор взрослых. — Кто это тебя так разукрасил, Штеф? — голос Дитера Коха отдаёт плохо скрываемым весельем. — Да мальчишка Хоффманнов, чёртов хулиган! Ненавижу всю их поганую семейку! — Это ты прав, нищебродам не место на нашей улице. А что, есть какой-нибудь шанс от них избавиться? А то я уже и за дочку начинаю бояться... — Ну, во-первых, они живут в доме незаконно, а во-вторых, папаша ихний браконьерит — силки на кролей по лесу ставит. Я уже давно за ним наблюдаю! — В лесу, говоришь? А про мёртвую девочку слыхал? — Шутишь? Да у нас всё управление на ушах стоит. Это надо же — девочка с нашего района! Вот бы поймать этого Зандманна — сразу в начальники повысили бы... А за идею спасибо. — За какую идею? — недоумевает Кох. — Завтра же арестую Хоффманна-старшего. За кролей. А заодно поинтересуюсь, чем он ещё по ночам в лесу занимается. Уж я найду на него управу! Услышав слова Музиоля, Эльза срывается с места и бежит из дома по уже знакомому маршруту. Семейство Хоффманнов в полном составе сидит во дворе своей обители, скучковавшись вокруг жаркого костра. На огне, нанизанные на вертелы, жарятся недавно освежёванные кроличьи тушки. Девочка смущённо замирает в стороне, но мама Эрика, узнав в ней ребёнка бывших соседей, дружественно её приветствует и приглашает присоединиться к их трапезе. Сумерки подкрадываются незаметно, как и всегда в это время года. Взрослые давно разошлись по своим делам, оставив детвору ворковать у гаснущего костра. Ожидаемо, речь заходит о Зандманне. — А я его видела! — гордо заявляет Эльза. — Как? Когда? Где? Расскажи! — мелкотня закидывает её вопросами. — Да врёт она всё, нет никакого Зандманна. И вообще, вам спать пора. А ну, марш! — командным тоном произносит Эрик. Ханс, Ингрид и Карен молча повинуются. Поймав на себе полусердитый-полуобиженный взгляд подруги, парень подсаживается поближе и настороженно шепчет ей на ухо: — Нечего мелким о таком думать, — и после небольшой паузы добавляет: — Я тоже eго видел. — А ну оставь мою дочь, щенок! Откуда ни возьмись, в свете почти уже догоревшего костра появляются размытые дымкой фигуры супругов Кох. Дитер хватает Эльзу за плечо и грубо толкает в объятия матери. — А с тобой я ещё разберусь, голодранец паршивый! Не долго вам осталось! — грозя парню кулаком, бросает разъярённый папаша напоследок и уводит жену с дочерью домой. Ключ поворачивается в замке с внешней стороны двери. Отныне Эльза под домашним арестом. Утирая слёзы злости и бессилия, она привычно бредёт к окну. Sandmann Sandmann, Mach die Lichter aus...

6

Он уже здесь. Эльза видит его прямо под окном. Странно, что родители, тревожно переговаривающиеся сейчас на веранде первого этажа, совершенно не обращают на него внимания, будто и нет его. — Готова? — знакомый низкий тембр оглушает девочку, прозвучав внутри её маленькой светловолосой головки. — Да, да! — Ну что ж, пойдём, — Зандманн простирает руки вверх, словно приветствуя новую подопечную. Не задумываясь, Эльза открывает окно, делает первый шаг на старинную кушетку, второй — на подоконник, и третий — в ночь. Падать не страшно, а приземляться совсем не больно. Зандманн ловит её в свои объятия и мягко опускает на землю прямо под носом у ничего не замечающих родителей. — Пойдём отсюда! — окончательно осмелев, требует беглянка, потягивая своего похитителя-спасителя за рукав плаща и указывая в сторону леса. Лицо Песочного Человека по-прежнему скрыто полями шляпы. — Разве ты не хочешь взять с собой нашего друга? — еле слышно спрашивает он юную спутницу. — Эрика? А можно? — Конечно. Он уже давно готов, мне лишь нужно его окончательное согласие. Эльза и Зандманн бредут к дому мальчика по безлюдной улице. Моросит дождь, и Песочный Человек раскрывает над девочкой свой огромный чёрный зонт. Эрик уже ждёт, всматриваясь во тьму сквозь грязное оконное стекло. Завидев Эльзу, он не может сдержать улыбку и не замечает, как младшие сёстры и брат пробрались на этаж и теперь видят то же, что и он. — Готов? Готов пойти со мной? Эрик ничего не отвечает. Он лишь спешно спускается во двор и присоединяется к путникам, занимая своё место по другую руку Зандманна. — А мы? — доносятся капризные голосочки мелкотни с порога дома. — Зандманн, забери и нас тоже! Но высокая фигура, удерживающая раскрытый зонт над ступающими по обе стороны рядом с ней мальчиком и девочкой, уже удаляется в сторону лесной опушки. — Не время! — слышат малыши, и троица путников окончательно теряется из виду. Осенний лес встречает ребят запахом прелой сырости, шорохом мнущейся под ногами палой листвы, болезненными нападками скрюченных ветвей, преграждающих их путь и совсем неразличимых в ночи. Однако, вскоре дождь прекращается, и из-за массивной тучи выглядывает огромная, бледная и уже абсолютно полная луна. Сразу становится светлее и уютнее. Не сговариваясь, дети решают передохнуть и тихо опускаются под величавым дубом, приземляясь прямо в ворох мягких листьев, операясь о шершавый ствол и придвигаясь как можно ближе друг к другу. — Долго нам ещё идти, Зандманн? — спрашивает девочка, чуть передохнув и восполнив запасы энтузиазма. — Уже пришли, — слышат ребята от своего проводника, стоящего прямо перед ними. Его зонт снова сложен, его фигура прикрывает собой лунный лик, освещающий их путь с небес. — Уже пришли, — повторяет Зандманн и с этими словами извлекает из кармана плаща горсть мелкого белого песка, сверкающего бриллиантовой крошкой в рассеянном свете полной луны. Широким, неспешным жестом Зандманн отправляет песок в лица детей, застилая их глаза, заставляя те закрыться. Прежде, чем провалиться в сон, дети удобно располагаются на ложе из жёлтых листьев, приобняв друг друга и блаженно улыбаясь. Streu mir Sand in meine Augen Und weck mich nie wieder auf...

7

Удивившись столь поздним посетителям, Штефан Музиоль спешит отворить дверь своего жилища. На пороге он видит Дитера и Эмму Кох, и выражение их лиц не предвещает хороших новостей. — Эльза пропала! — в один голос выдают они. — Наверняка, она убежала к нему! Ты должен его арестовать, всех их арестовать! Спаси нашу девочку из лап этих немытых отбросов! — Вы о Хоффманнах? — тут же соображает Музиоль. — Значит, их выродок выкрал вашу Эльзу? Ну всё, это последняя капля! Районный смотритель выдаёт обоим посетителям по тяжёлому керосиновому фонарю, сам цепляет за ремень табельный пистолет, и все трое уже несутся к дому Хоффманнов. Сонные лица Манфреда и Хельги показываются из-за скрипучей дубовой двери — они не сразу понимают, кто эти люди, что они делают ночью на их пороге и чего им надо. — Где она? Где ваш недоносок её прячет? — шипит Дитер, пытаясь сквозь дверной проём ухватить Манфреда за ворот. — Оставь это мне, дружище, — вежливо, но настойчиво отстраняет его руку Музиоль и просачивается внутрь помещения. — Предлагаю вам немедленно сказать правду, где ваш сын прячет девочку, или же мне придётся арестовать вас обоих за укрывательство, а ваших детей отправить в приют. При слове "приют" Хельга будто отходит от глубокого сна, в котором пребывала до этого момента, и бежит по покосившейся лестнице наверх, на ходу зовя сына: — Эрик, Эрик, а ну быстро иди сюда! Все ожидают, что вот-вот она вернётся, приведя за собой и предполагаемого "похитителя", и пропавшую Эльзу, и в некоторой мере инцидент можно будет считать исчерпанным. Однако, время тянется, и спустя несколько минут Хельга возвращается одна. — Эрик пропал, — лишь проговаривает она и беспомощно оседает на пол. Воцаряется полная неразбериха, в ходе которой Эмма орёт на мужа, размазывая по лицу поплывшую от слёз косметику, Дитер возобновляет попытки вцепиться Манфреду в глотку, а Музиоль делает всё возможное, дабы разнять мужчин и помешать скандалу перерасти в рукопашную. Сквозь ор и гомон тихие тонкие голоски просачиваются не сразу. — Они ушли, — наконец слышат взрослые голос Ханса, выглядывающего из коридора и хитро улыбающегося. Полная тишина. — О чём ты говоришь? Ты что-то знаешь? Куда они ушли? Говори! — угрожающе командует Музиоль, не обращая внимания, что перед ним всего лишь четырёхлетний ребёнок. — Ушли с Зандманном. Я сам видел, — гордо отвечает мальчик, ничуть не испугавшись грозного полицейского. — И я, и я! — Ингрид и Карен выглядывают из-за спины брата, хвастливо щебеча. — Зандманн пришёл и их забрал, а нас не взял. Теперь они там! Собравшиеся переводят взгляды в направлении, обозначенном тонкими пальчиками: сквозь открытую дверь малыши указывают в сторону леса. Трое мужчин, две женщины и трое детей пересекают опушку, углубляясь в лес, освещая свой путь фонарями, боясь произнести хоть слово. Личные претензии отошли на второй план, теперь у каждого из присутствующих на уме лишь одно, но никто так и не решается озвучить свои мысли вслух. Зандманн. Они идут долго, молча, то теряя надежду, то вновь обретая её. Наконец, поиски приводят их к огромному старому дубу. Люди так и прошли бы мимо, если бы Эмме Кох не пришло в голову поддать ногой кучу нанесённой ветром под самое основание дерева листвы. Нечеловеческий вопль пронзает ночную тишину, все собравшиеся обращают свои взоры в сторону женщины и, следуя за её взглядом, обнаруживают проступающие сквозь покрывало из листьев рельефы двух детских лиц. Крик Эммы застревает в её горле прерванным карканьем, она кидается к мужу, жадно глотающему воздух и хватающемуся за сердце. Хельга падает на колени, её худое тело сотрясают беззвучные рыданья. Манфред опирается о дерево и утирает слёзы рукавом потёртого сюртука. Ханс, Ингрид и Карен держатся за руки, их взгляды отдают тихой, потаённой радостью. И только лицо Штефана не отображает ничего, лишь глаза его раскрываются так широко, что грозят выпасть из орбит. Музиоль опускается на колени и принимается руками разгребать листву, обнажая страшную находку. Дети лежат в обнимку, их позы расслабленны и естественны, на их губах улыбки — кажется, они безмятежно спят. И только синеватая бледность их кожи, застывшая неподвижность тел и бездыханность покрытых инеем губ свидетельствуют о том, что проснуться им уже не суждено.

***

Эльза и Эрик бодро шагают по вымощенной белым камнем тропинке, взявшись за руки. Яркое солнце на лишь слегка тронутом небольшими кудрявыми облачками небе светит, но не ослепляет, греет, но не палит. По обе стороны тропинки растут цветы, кустарники, деревья, известные и незнакомые ребятам, цветущие, плодоносящие, пахучие. Эрик узнаёт среди деревьев яблоню и, сорвав спелый, румяный плод, протягивает его девочке. — Спасибо, я не люблю яблоки. И вообще, у меня на них аллергия, — деловито произносит она и смеётся. — Тогда попробуй это, — не теряется парень и, привычным жестом бывалого воришки отправив яблоко в карман брюк, срывает с соседнего дерева неведомый плод. Эльза берёт из его рук круглый оранжевый фрукт, едва умещающийся в ладони, и жадно кусает. В нос бьёт горьковатый терпкий аромат, мелкие брызги разлетаются по сторонам, но откусить так и не удаётся. Запах незнакомого фрукта отдалённо напоминает аромат так любимого ею чая с бергамотом. — Наверно, его надо очистить, — соображает мальчик и, взяв надкусанный фрукт из рук спутницы, отделяет пористую кожицу от сочной рыжей мякоти. Покончив с кожурой, он делит фрукт на две части. — Ммм, как вкусно, даже лучше, чем яблоки, — мечтательно произносит он, сделав первый укус. — Намного лучше! — вторит ему Эльза. — Всю жизнь бы такое ела! Они хохочут, облизывая липкие пальцы, и продолжают свой путь. Белокаменная тропинка уводит их за горизонт сквозь бесконечный чудесный сад.