Ошибка

— Почему ты молчишь? — У Мирона расширенные зрачки и такие неловкие движения — депрессивная стадия и немного экстази, чтобы взбодриться. Чейни помнит Мирона таким очень хорошо — такое сложно забыть, когда видишь это воочию двадцать четыре на семь, а в промежутках между руганью пытаешься найти все заначки амфетамина или экстази. — Мы вроде разговариваем, нет? На улице хорошо после жаркого клуба, где гомон превращался в надоедливый шум, отвлекающий от диалога. Чейни не любил шумные клубы, прикосновения и эмоции на публику. Мирон, в принципе, тоже, но под настроение. И нельзя было сказать, что они идеально дополняли друг друга, скорее уж, были слишком похожи, а притягиваются — как принято считать — лишь противоположности. — Ты так и не сказал ничего по поводу моего текста, — у Мирона слишком резкие жесты и растерянный взгляд, когда он прислоняется к торцу здания — тут не слышно музыки, да и машины уже перестали ездить, зато прекрасно слышно выходящих из клуба людей, что обсуждали ту самую Историческую Хуйню. — Слишком много поэзии, слишком мало концентрации на противнике, — Чейни тянет. Стоит напротив Мирона и смотрит спокойно, отстраненно, как никогда не смотрел до этого, и Федоров чувствует отголоски вины, которые уже утром будут погребены под тоннами оправданий и чужой неправоты. И хочется уже услышать все, что его Генерал хотел сказать, но Чейни тянет, потому что знает, каким выматывающим может быть ожидание. — Почти что льстит третий раунд, который, знаешь, был слишком похож на тот мой. И Мирон не выдерживает: хватает Дена за ворот футболки, тянет на себя и заставляет смотреть в глаза, но молчит. Чейни уже хочет было воспротивиться, но не смеет. Засовывает руки в карманы джинсов и смотрит все так же — убийственно отстраненно. — Гумилев был очень в тему, — у Дена улыбка на губах, которая напоминает ту, старую, что была посвящена только Мирону когда-то, и от этого руки только сильнее начинают подрагивать. — Это любопытно: наблюдать за твоим творчеством и выискивать отсылки к разным произведениям. Хотя на этом баттле отсылки были слишком очевидными. Некоторые били прямо в лоб. И непонятно о чем он: о книге, о полностью втором раунде или о чем-то своем. Такое бывало, иногда они не могли полностью понять друг друга, уходя в какие-то странные дебри и лишь догадываясь о сказанном. Слава бы сказал, что это все проблемы обоссанных гуманитариев, и сейчас, посмеявшись, Ден бы только согласился с ним, но тогда это казалось важной, какой-то действительно важной проблемой, которая стала одним из рычагов вынужденного конца. — Ты все еще молчишь, — Мирон отпускает, но смотрит на Дена все так же растерянно и немного зло. Ден думает о том, что, наверное, так же смотрел на Федорова в тот вечер, когда спор о том, стоит ли доверять провластным историкам писать учебные пособия для школьников или лучше отдавать это независимым изданиями, достиг своего пика; в тот вечер, когда за очередным элитным виски, который Мирон привез «откуда-то из», прозвучало спокойное «нам нужен перерыв»; в тот вечер, когда Ден впервые так явно ощутил всю эфемерность и нереальность их забитых отношений. — Ты все сказал за меня, — Чейни хватает духа перехватить руки Мирона и отцепить от своей фирменной футболки, все также не отводя взгляда. Только руки теперь дрожали у обоих. — Это всего лишь баттл, — вялая попытка оправдаться, что Ден не выдерживает сжимает ладони Мирона так сильно, что гримаса боли на лице последнего доставляет какое-то особое, садистское удовольствие. — Это всего лишь та информация, которую я доверил только Славе, Берсерку, Локосу и тебе. Вот в чем проблема, Мирон. Они не могли не знать — были замешаны в конфликте, но ты тот сторонний, которому я позволил себе выговориться. — Слава знал, на что шел. — Слава думал, что ты будешь баттлить его, но ты даже не старался. Руки горят, как горело плечо там на баттле, после прикосновения Федорова; руки горят, только вот пульс спокойный, и сердце не заходится, как бешенное, как раньше. Он больше не загнанный зверь, который отчаянно пытался тогда выбраться из-под лавины поражений и неудач. Он больше не искал утешения и поддержки в стороннем, спокойно смотря прошлому в глаза. — Ты мог бы вызвать меня, а не делать вид, что тебе так хочется унизить Карелина, — Ден, наконец-то, отпускает руки Мирона и отводит взгляд куда-то в сторону, там, где стоит Слава, завернувший, чтобы найти теперь-уже-своего Генерала. — Ты мог бы поступить менее лицемерно. Но это всего лишь баттл. «А мы всего лишь знакомые,» — так хочется добавить, но Ден не может. Слова застревают где-то в горле, пока он чувствует на себе пронзающий и неодобрительный взгляд Славы. — Я рад, что все закончилось до того, как прошел этот баттл. Он уходит. Не оборачиваясь, но хмуря брови и смотря себе под ноги. Он уходит, когда Мирон прислоняется к кирпичной стене и пытается выровнять этот поток мыслей, что в голове, но не получается. Да и какая разница теперь уже, если завтра все отголоски вины будут погребены под тоннами оправданий и чужой неправоты?