Слово - это Бог

      Не нужно писать книг, чтобы создавать историю. Чтобы создать историю, достаточно прожить жизнь. И только от тебя будет зависеть, хорошая это история или плохая. С этих слов начинался достаточно успешный бьюти-блог Лизы Измайловой. Она уже и не помнила, почему и как эти слова вышли из-под её пальцев, но с тех пор, как они всё-таки из-под них вышли, она ни разу даже не подумала о том, чтобы их изменить. Это было что-то вроде девиза, это был принцип, по которому ей хотелось жить.        И она так жила. Если что-то можно было сделать, Лиза делала это, если она могла сказать о чём-то важном (помимо диет и косметики) своим подписчикам, она говорила. Ей казалось, что она находится под непрерывным контролем самой себя из будущего, и она просто не могла не оправдать надежд будущей Лизы.        Ей было двадцать, когда она разговаривала со своим теперь уже покойным дедушкой о его молодости. Он сказал тогда: я уже даже не уверен, что всё это происходило со мной. Я спрашиваю себя: а на самом ли деле всё это было? Ей было не больше двадцати, но она тогда подумала про себя: а была ли я счастлива? Мой ли смех я так часто вспоминаю или чей-то ещё? Тогда она ещё не была известной. Тогда она купалась в печали, и собственная красота не тешила её самолюбия, а раздражала. Но время шло, вещи менялись. Из-за отсутствия каких-либо определённых интересов она стала вкладывать все свои силы и время в саму себя. Точнее, в свою внешность. Проводить по несколько часов перед зеркалом, правильно питаться, заниматься по хитро продуманному расписанию и бродить без устали по торговым рядам в поисках того самого платья, которое будет её стройнить и подчёркивать белизну кожи – это всё стало её жизнью.        Но, кроме того, это стало жизнью и десяти тысяч подписчиков, следящих за её жизнью и впитывающих её не всегда правильные, но всегда искреннее советы. Жизнь изменилась, всё наладилось и, казалось, она уже никогда не впадёт в то уныние, которому когда-то придавалась так отчаянно, как сейчас придаётся самолюбованию. Но ведь так просто не бывает, верно? Если жизнь – это история, то она не может всегда идти гладко? Лиза Измайлова была бьютиблогером, а не писателем, и таких истин не знала.        Каждый вечер, ровно в восемь часов, она встречалась на стадионе со своим другом, Павлом Беркутом, и они пробегали вместе десять кругов, потом проходили молча два круга, а потом, уже не считая кругов, долго ходили и разговаривали.        Он не был красив. Это был не тот высокий принц с чёрной густой шевелюрой, яркими глазами, решительными бровями и по-мужски тонкими чертами лица, о котором Лиза мечтала в детстве. Это был достаточно плотно сложенный молодой человек, с лицом не героя из сказок, а обычного парня, который никогда не целился в красавцы. Беркут занимался программированием, был всегда дружелюбным и никогда не проявлял настырности, от которой Измайлова давно успела устать.        Она мечтала о жизни-истории. Она уже продумала все возможные линии этой истории, и любовная линия была её любимой частью. Как ни странно, девушка вовсе не мечтала о том, чтобы кто-то говорил ей три заветных слова, и уж тем более она не была намерена говорить их сама. Она решила, что настоящая любовь понятна без слов, это поймёт даже такой человек, как она, человек, не понимающий даже грубых и пошлых намёков.        Беркут, естественно, ничего об этом не знал, но инстинктивно он чувствовал, что признаться ей в чувствах – это поступок, который разрушит то, что уже есть. И он молча довольствовался тем, что имел. Бегать с ней доставляло ему удовольствие. Он испытывал величайшее счастье, когда они переходили на шаг и она нарушала молчание своей беззаботной болтовнёй, которая чаще всего его совсем не интересовала. Но его интересовала Лиза. Вот что было важно.        Тем вечером, когда положенные десять кругов осели приятной болью в ногах, и солнце уже село за высотные дома, но на улице по-прежнему было светло, Измайлова спросила:        — Хочешь пойти со мной на вечеринку?        Сердце его бешено застучало, а ладони резко похолодели, но он не подал виду, что рад и встревожен, и лишь поднял вопросительно брови.        — У Насти Хаско. Помнишь, я ведь тебе рассказывала про мою лучшую подругу ещё со времен школы. — Её глаза радостно загорелись, и он улыбнулся из-за этого своей спокойной и светлой улыбкой. — Так вот, у неё будет день рождения в субботу. И я много рассказывала ей про тебя, так много, что она хочет познакомиться. Я знаю, что там будут ребята из компании, где ты работаешь. Её Демьянов тоже там будет, так что ты не заскучаешь. И я буду рядом! Даже не думай отказываться, будет весело, я уверена! — А потом она вдруг резко остановилась. — Я только сейчас поняла, что мы никогда нигде и не были! Познакомились на стадионе, да так и бегаем тут! Вот дурачки! Так что скажешь, Паш? Идём?        Её длинные тёмные волосы были заплетены в толстую косу, а серые глаза блестели и как будто бы светились изнутри. Он не смог бы ей отказать, даже если бы и хотел. Только вот, он совершенно не хотел ей отказывать, он был счастлив, что встретиться за пределами стадиона предложила она, и эта мысль, которая терзала его уже очень давно, наконец исчезнет из головы.        — Пойду, конечно. Я ведь тоже с твоей Хаски, — Лиза всегда называла подругу прозвищем, поэтому он привык к прозвищу больше, чем к имени, — давно хочу познакомиться.        — Смотри, чтобы Демьянов после работы не побил. Он такой ревнивец. Не понимаю, как она его терпит!        — Любит, вот и всё, что тут понимать?        — Это да, она его очень любит, — и Измайлова примолкла, но долго молчать она не умела, поэтому совсем скоро она снова начала свою милую болтовню о вещах, Беркута ничуть не интересующих.        Она была счастлива рассказывать ему о своём блоге и новых идеях. Она указывала ему на девушек, пробегающих мимо них по стадиону, и говорила, какие упражнения они делают и какие им по-настоящему надо делать. Она безошибочно определяла бренд одежды на проходящих мимо людях и с лёгкостью говорила о том, какая причёска пошла бы «вон той блондинке» и какая длина волос сделала бы из «вон той замухрышки» настоящую красавицу.        Но кроме всех этих разговоров о внешности, из-за которых легко можно было бы решить, что она поверхностная и пустая, она часто открывала Беркуту свою душу, поэтому он никогда не просил её замолчать, когда она с блеском в глазах рассказывала ему о новой диете, на которую села, или о джинсах, привезённых подругой прямо из Италии. Он знал её слабости и прощал их ей.        Однажды она рассказала ему, как они с Хаски чуть не поссорились. Они отлично провели вместе время, а когда прощались, когда Измайлова отвернулась, улыбка с её лица тотчас сползла. И хотя Лиза стояла к Хаски спиной, девушка не учла, что перед ней была зеркальная витрина. Настя долго не могла поверить в то, что ничем не обидела подругу, а Измайлова никак не решалась объяснить ей, что значила эта перемена в лице.        — В компании друзей я веду себя беззаботно, громко смеюсь и заставляю их счастливо улыбаться, — рассказывала она потом Паше после пробежки. — Но как только мы прощаемся, и они поворачиваются ко мне спиной, улыбка сползает с моего лица, и я начинаю думать о вещах, про которые обещала себе навсегда забыть. Но из-за этого я ведь не лгунья! Я ведь смеялась до прощания с ними искренне, как и грущу после него. Тоже искренне. Это очень сложно. Разве можно любить жизнь, а потом думать о смерти?        Тогда он очень сильно заволновался. До этого ему не приходилось иметь дело с людьми, которые говорили о суициде с извиняющейся улыбкой на лице.        — Понимаешь, — она не стала ждать, когда он ответит, — я просто так устала от этого чувства ущербности. Что? Не смотри на меня так. Я знаю, что это неправда, всё не так плохо, ведь все мне об этом только и говорят. Но я всё равно чувствую, что ни на что не гожусь. А если ещё при этом, на самом деле, что-то случится, ну, знаешь, выскочит прыщ или я наберу вес, я просто... — на этом месте она вздохнула так тяжело, что он буквально почувствовал то, о чём она говорит. — Я просто не могу нормально функционировать весь день. Всё идёт не так, как будто все смотрят и осуждают.       И она о подобных вещах рассказывала ему достаточно часто. Наверное, поэтому он никогда не думал даже о том, что Измайлова – всего-навсего избалованная вниманием красавица и кукла без обычных человеческих чувств. Или же он не думал об этом по той простой причине, что был влюблён в неё до беспамятства.       Вечеринка по случаю дня рождения Анастасии Хаско началась с того, что Измайлова и Беркут пришли на час раньше положенного времени: Лиза укладывала волосы подруги в сложную пышную причёску, а Беркут с Демьяновым, парнем Насти, разводил на заднем дворе костёр для шашлыков.        — Сегодня я проснулась ночью, — говорила Хаски, наблюдая в зеркало за тем, как Лиза укладывала светлые и блестящие волосы, аккуратно накручивая прядь за прядью на плойку, — а Демьянов сидит на краю кровати и смотрит в угол. Я сразу поняла, что он опять лунатит, наверное, переволновался из-за того, что сегодня мой день рождения. Я уже собиралась аккуратно его уложить, а он всё смотрит внимательно в этот тёмный угол, а потом говорит: «Ты? Опять?».        Измайлова прекратила завивать волосы и спросила тихо:        — А потом?        — Потом он улыбнулся, боже, я тогда чуть не умерла от страха! Так жутко улыбается где-то секунд пять, а потом спрашивает: «Ну и зачем пришёл?».        Лиза завизжала, закрыла рот рукой и стала прыгать на месте.        — Как ты его терпишь?! Я бы после первой же ночи сбежала! Это же так жутко! О, я его просто ненавижу.        Хаски только рассмеялась:        — Всех, кого ты не любишь, ты ненавидишь, я знаю, милая, — а потом девушка забросила ногу на ногу, сложила ладони на колене и сказала властно:        — Шикарная причёска сама себя не сделает!        — Ах да! — Лиза снова занялась своим делом. — Нет, я всё-таки не понимаю, как ты можешь спать спокойно в одном доме с лунатиком!        — Он ведь не всегда такой жуткий! Иногда он очень милый! Знаешь, я часто просыпаюсь от того, что он ложится на меня всем своим телом и…        — Настя! — Измайлова покраснела и сделала серьёзное лицо, но глаза её весело смеялись.        — Ты дослушай, а потом настяй! Ему в такие ночи снится, что случается оползень или лавина, и всё рушится на меня. Так он закрывает меня своим телом. И пускай это происходит только в его снах, но я это ценю.        — Ну ладно, это и правда мило.        — Конечно, это мило! А ещё он рассказывал, как разбудил товарища, когда ещё жил в общаге, чтобы тот ему помог прямо среди ночи. Ну, парень был хороший, согласился помочь, а Демьянов его увёл в туалет, там закрылся в кабинке, сделал свои дела, а когда вышел просто спросил того парня: «Ты чё тут забыл?» Такой дурачок! И перед стеной ползал после того, как мы обои у меня клеили. Привык весь день их держать, а ночью делал это по привычке. — Настя сделала глубокий вдох и широко улыбнулась, а потом серьёзно сказала:       — Но иногда он меня, правда, до чёртиков пугает. Знаешь, бывает, я проснусь, а он лежит на боку и смотрит на меня этими своим затуманенными глазами. Или сидит на краю кровати и тоже смотрит, почти не моргая. А ещё пару раз при этом мою ногу гладил… жуть!        — Ах, я всё-таки его просто ненавижу!        — Ты всего лишь ревнуешь, что такая красотка досталась ему, а не тебе!        — Будь я парнем, ты давно уже была бы моей.        Они весело рассмеялись. Настя Хаско давно уже привыкла к тому, что Измайлова запросто разбрасывалась словами «ненавижу» и «люблю». Из её уст «ненавижу» не звучало, как что-то резко негативное. Она ненавидела всякого, кого не любила, и любила всех, кого не ненавидела.        Тем временем во дворе, под начинающим желтеть деревом, Беркут и Демьянов разжигали костёр. Они больше молчали, чем говорили, а если и говорили, то только о том, где взять дрова для растопки, бензин и шампуры.        Беркут знал Демьянова достаточно хорошо, хотя они никогда и не были близки. И из всего того, что было известно Беркуту о парне Хаски, он решил для себя, что Демьянов человек хороший. Решающую роль в такой оценке сыграл рассказ Лизы о том, как она, Хаско и Демьянов ехали домой в переполненной электричке.        Когда поезд прибыл на конечную станцию и все стали выходить, Демьянов аккуратно сбросил со спины Насти сидящего там паука. Он ничего не сказал ей, чтобы не напугать (Хаско жутко боится пауков), но когда паук упал на пол, а люди начали двигаться к выходу, парень задержался в этой ужасной давке, чтобы поднять паука и унести его в безопасное место. И когда Измайлова объяснила Насте, почему Демьянов ещё не вышел из вагона, та бросилась ему на шею со словами: «Ты мой герой!». А он ей ответил: «Его же могли затоптать». И это было так просто и мило, что слова Лизы о том, что и его могли затоптать тоже, были почти неуместны.        И поэтому Беркут приветливо улыбался Демьянову, который просто-напросто не знал, о чём говорить. Они считали друг друга славными парнями, но молчали от того, что не считали самих себя таковыми.        Когда Измайлова закончила с причёской подруги, а люди начали тихонько подходить, на открытой террасе накрыли стол и все собрались там под жёлтым искусственным светом, пропитывающим всё вокруг романтикой юной жизни.        Они пили виски и финскую водку, ели сочный шашлык, салаты и весело говорили обо всём на свете, но любой разговор непременно возвращался к виновнице торжества.        — Я хочу рассказать о девушке, которую когда-то знала, — сказала Измайлова, когда пришла её очередь произносить тост. – Я знала девушку, которая носила остановившиеся часы, её волосы всегда были в беспорядке, она повторяла, что язык – это искусство, и переходила дорогу, не глядя по сторонам. Я знала девушку, вся жизнь которой была метафорой. Время для неё застыло, её мысли были так запутаны, что она часто озвучивала их неправильно, а свою жизнь она считала ошибкой, которую надо исправить. — Измайлова сделала долгую паузу, а потом посмотрела прямо в глаза своей подруге. — Я знала эту девушку в прошлом, и я счастлива, что она стала той, что сейчас сидит перед нами. Хаски, ты можешь осветить весь этот мир, ведь ты создана из атомов, которые принадлежали когда-то тысячам звёзд. И даже если это всё не так, то лично для меня ты всегда будешь солнцем!        — Гори-гори ясно, чтобы не погасло! — весело прокричал Демьянов и поднял вверх бокал.        Раздался звон стекла, за которым последовал шум оживлённых разговоров. Люди уже успели собраться в маленькие группки, а Хаски осталась окружённой самими близкими для неё людьми из многочисленной толпы гостей.        Настя знала, что не всё, из того, что тебе говорят в день рождения, является правдой. Ей была хорошо известна её ханжеская натура и неспокойный дух саботажника. Она знала обо всех своих недостатках, но тем вечером ей хотелось, хотя бы на короткий срок, поверить в слова, сказанные её друзьями.        Демьянов, Беркут, Измайлова и Хаско сидели, сдвинув стулья ближе друг к другу, во главе стола. Они напоминали какую-то тайную организацию, толерантный и дружелюбный ку-клус-клан, обсуждающий мировые проблемы.        — Да ведь нами управляют с помощью рекламы, так что на неё полагаться разумнее всего, — говорила Лиза, когда речь зашла о её блоге. — И самая действенная реклама – это слова. И при этом они ничего не будут тебе стоить! Это просто потрясающе, как с помощью слов можно управлять человеком. И ведь это всё происходит на таком глубоком уровне сознания, что никто даже ничего не заметит!        Хаско слушала её с лёгкой улыбкой на розовых, атласно блестящих губах. Её тонкое кисейное платье придавало какой-то почти королевский вид, и она чувствовала себя так, словно всё её тело и всю душу кто-то искусно отполировал, и теперь ей только и оставалось, что восседать во главе новой тайной вечери.        — Ведь «Рошен» звучит куда вкуснее, чем «Красный пищевик». — Лиза никак не унималась. — Поэтому не удивительно, что все предпочитает второму первое. Или «Нестле». Само название уже вкусное, ему доверяешь. Тот же «Спартак» звучит уже слишком грубо и не подходяще для сладостей.        — Но мы ведь покупаем себе не название, а сами конфеты, — возразила Хаско, потому что её бунтующая натура нуждалась в маленьких спорах.        — Да, но я ведь не об этом, а о том, что всеми нами легко можно управлять с помощью правильно подобранных слов.        — Я не понимаю.        — Ну, смотри. — Измайлова посмотрела вверх, придумывая выразительный пример, а потом посмотрела на именинницу. — Твоего прадедушку назвали врагом народа. Враг народа! Только послушай, как звучит! Прям сразу неприязнь чувствуется. Но ведь на самом деле, он тебе ничего плохо не сделал, а ты ведь часть этого самого народа. Но для всех он будет казаться плохим, потому что оно так звучит. А ведь он никому ничего плохого не сделал, но «враг народа» – это же клеймо.        — А если взять другой пример?        — Да их тысячи!        — Тот же фудкорт, где ты работала, — поддержал Лизу Демьянов. – Вы ведь продавали там, в основном, фастфуд, но называется то как! Фудкорт! Корт – это ведь вызывает ассоциации с чем-то здоровым, типа теннисного корта там или гоночного.        — Нет, у меня нет таких ассоциаций, — покачала головой Хаски.        — Они есть, просто ты не догадываешься.        — Да! — Лиза хлопнула ладошкой по столу. — В этом же и заключается весь смысл: люди не должны догадываться, что ими управляют. Это очень круто у Оруэла описывалось в «1984», там про новояз и всё такое…        — Я не читала, — пожала плечами Хаски.        — Вот поэтому ты и не понимаешь! Слово – это Бог. Оно управляет поступками людей. Оно заставляет нас думать о чём-то хорошо или плохо. «Сбежал от проблем» - это плохо. «Отрёкся от них» - уже хорошо. У слов такой огромный вес…        — А я этого не понимаю. — Хаски стала поправлять антикварную брошку у себя на груди. — Меня слова совсем не волнуют. И я не верю, что они могут сильно влиять на наши жизни. Конечно, от них многое зависит, но словам до богов далеко. Как и нам.        — А почему мы вообще про это говорим? — поинтересовался Беркут.        — Кажется, Лизе захотелось содрать все покровы с рекламы. — Демьянов посмотрел на Измайлову и вопросительно поднял брови.        — Я просто пьяна, — она рассмеялась как будто в своё оправдание, а потом сказала, хлопая длинными ресницами, — у меня младенческое восприятия алкоголя, мне хватает одного бокала.        И она снова рассмеялась. Ей было очень весело, и хотя на самом деле она не чувствовала, что алкоголь подействовал на неё хоть сколько сильно, она ощущала себя так беззаботно и счастливо, как бывает только у пьяных и детей.        Но когда вечер подошёл к концу, когда все разъехались, и пришло время прощаться, настроение Измайловой резко изменилось. Она с улыбкой попрощалась с Хаски и в сопровождении Беркута пошла пешком домой.        — Может быть, мне вызвать такси? — предложил он.        — Нет, давай пройдёмся.        — Ну да, сегодня ведь мы не бегали.        Измайлова лишь грустно на это улыбнулась. Она видела много причин для счастья, но счастливой себя не чувствовала. В её мире счастье и печаль – это то, что появлялось без причины. И, шагая вдоль дороги, освещённой натриевыми фонарями, она чувствовала тяжёлую и чёрную грусть.        — Ты в порядке? — спросил Беркут, не привыкший к долгому молчанию подруги.        — Нет, — ответила она искренне. — Совсем не в порядке.        Её эмоции были обострены и всё, что она чувствовала, кажется, существовало с приставкой «пере». В тот момент ей было прегрустно.        — Хочешь поговорить об этом? Обычно тебе становится легче, когда ты выговоришься, — заботливо предложил Беркут.        — Это же глупо, Паш. Вечер был таким весёлым, и я так счастлива, что у меня есть Хаски, и ты такой заботливый, и даже Демьянов, которого я ненавижу, очень милый, и он по-настоящему любит Настю. И все сегодня были так счастливы, поэтому мне незачем грустить, но…        Он уже привык к этим её «но», он привык шагать рядом с ней, спрятав руки в карманы и всем своим существом стараться понять сложный механизм её восприятия мира.        — Я как будто делаю десять шагов назад и возвращаюсь в то тёмное время, про которое рассказывала тебе. Тогда, я словно ходила по лабиринту, полному комнат, закрывала за собой каждую дверь и завешивала каждое окно. И так я оказалась в месте, куда не проникает солнечный свет и не может войти ни один человек. Я была одна, а всё казалось таким пустым, но зато я была переполненной. Я была тетрадью, исписанной фразами и словами, лишёнными смысла.        После этих слов они снова долго шли молча. Молчание это угнетало их обоих. Она думала, что не смогла ему объяснить всё то, что чувствовала, и из-за этого ей становилось ещё хуже. Он же молчал, потому что не знал, что можно ответить на такой чистый и откровенный поток чьего-то сознания: никто, до Измайловой, не раскрывал перед ним душу, и он был абсолютно не готов к такого рода вещам.        — Знаешь, чего я хочу? — Лиза оторвала взгляд от асфальта и подняла его к чистому звёздному небу.        — Чего? — хрипло спросил он из-за долгого молчания и чувства неловкости, сдавливающего горло.        — Я хочу, чтобы никто не чувствовал того, что довелось чувствовать мне. Я нашла этот путь, я узнала, что ни к чему хорошему он не ведёт, поэтому мне хочется поставить на этой дороге шлагбаум для остальных людей. В ненависти к себе так мало смысла. Я хочу, чтобы все научились любить себя. Чтобы люди не ненавидели себя за недостатки, а учились их преодолевать или вовсе делать их своим преимуществом. — Её голос начинал становиться уверенным, а угасший огонь в тёмных глазах разгорался и напоминал завораживающее сияние углей в погасшем костре. — Ах, я так этого хочу, если бы ты знал! И я ведь могу что-то сделать! Если на меня подписано столько людей, если к моим словам прислушиваются, то я могу это использовать! Правильно подобрав слова, я смогу всем помочь, даже тем, кто о помощи не просит! Боже, как меня окрыляет эта мысль.        — Это хорошо, — просто заметил он. — Хорошо, когда у человека есть цель. И ещё лучше, если цель эта благородная.        — Не называй мечту целью! Мечту нельзя называть целью или каким-нибудь планом, нельзя лишать её волшебства, нельзя делать её чем-то рациональным и обыденным.        — Но так мечта навсегда останется мечтой.        — Не останется! — с жаром возразила девушка, быстрым жестом отбросив волосы за спину. – Завтра же утром я этим займусь! Это ведь просто. Теперь, когда меня знают, пусть и не так много людей, как хотелось бы, это просто. Я не смогу помочь всем, но тем, кому я могу помочь, я помогу обязательно.        — И как же ты собираешься это сделать? Потому что пока твои слова звучат очень красиво, но слишком утопически.        — Ах, я ненавижу этого скептика внутри тебя. Но тебя я люблю.        Они продолжали идти, но, если бы Беркут не сделал над собой усилия, он бы остановился и, наверное, опустился бы на землю. Его ноги вмиг ослабели, а сердце бешено застучало в висках. Но, он как обычно, не подал вида. Он продолжал идти рядом с девушкой, которую любил, и, словно через саркофаг, словно через толщу воды или крышку гроба, до него долетали слова Лизы Измайловой:        — Я устрою что-то вроде игры. Знаешь, людям ведь в игры играть нравится больше, чем просто тебя слушать. Ну, им нужно чувство присутствия. Так вот, суть игры будет в том, чтобы за определённый срок стать лучше: похудеть, сделать причёску, на которую никогда не мог решиться, устроиться на работу и первую зарплату потратить на ту самую одежду, о которой всегда мечтал. Они полюбят своё отражение и даже не заметят, как станут любить самих себя. О, я всё так хорошо продумала! — она радостно захлопала в ладоши. — Это такая прекрасная идея! Обязательно нужно будет в конце дня скидывать отчёты о том, что ты сделал для себя завтрашнего за сегодняшний день. И, наверное, для начала я возьму человек десять в игру, и, если в итоге всё у них наладиться, можно будет набирать ещё больше людей! О, я сегодня точно не усну, мне будет о чём подумать.        Девушка повернула голову к другу и озарённая улыбкой смерила его взглядом, ожидая похвалы или хотя бы по-обычному скептического ответа.        — Да, мне тоже будет о чём подумать, — еле слышно ответил Беркут и с трудом улыбнулся.        — Да? Ты тоже хочешь подумать об этом?! А мне ведь не помешает помощь! Завтра встретимся на стадионе, как обычно, и ты расскажешь, что придумал. И я расскажу.        Он кивнул. Он кивнул, несмотря на то, что собирался думать вовсе не об идее, окрылившей Измайлову. Ему очень хотелось подумать о том, что значило её «люблю тебя». И когда они прощались у её дома, ему показалось, что обнимала она его чуть дольше, чем обычно. Но это было так похоже на то, что он стал видеть, что хотел видеть, а не то, что есть. Да, об этом подумать он хотел тоже. Но в итоге из-за того, что он любил её больше, чем себя, Беркут провёл ночь, обдумывая идею девушки и ища, чем он мог бы ей помочь.        Они встретились на следующий день, когда, в кроссовках и с бутылками воды в руках, вышли на стадион. Вдоль беговой дорожки ярко горели костры рябин, воздух был свежим и холодным, и у Измайловой с Беркутом на душе было легко и светло.        Пол ночи парень просидел за дискретной математикой, и, так ни с чем не разобравшись, лёг в постель. Там он долго думал о мечте Лизы, а затем не заметил даже, как стал думать о своих собственных мечтах и своём собственном смысле. «Если мы все такие уникальные, — думал он, ворочаясь в постели, — и признаём, что у каждого может быть свой собственный смысл, может быть, нужно признать, что Вселенная тоже имеет право на это. Смысл Вселенной – её дело, а не твоё. Тебе его понимать совсем не обязательно». Но вопреки своим собственным рассуждениям, он тщетно пытался дойти до того, до чего не доходил ещё ни один человек на Земле.        — Ты знал, что час после рассвета и час до заката называют «золотым часом»? —спросила Измайлова, посмотрев на Беркута. – Считается, что в золотой час мир выглядит красивее, чем в любое другое время дня.        — Да?        — Да, посмотри на небо! Я больше всего на свете люблю, когда небо окрашивается в грейпфрутовые оттенки. Так красиво, даже сердце щемит.        «Совсем как ты», — подумал он, но ничего не сказал и просто улыбнулся.        — От винта и побежали! — она легонько подтолкнула его и медленно побежала вперёд.        Кроссовки мягко пружинили от земли, и девушка чувствовала в себе столько энергии, которую непременно нужно было направить в идею, родившуюся вчера вечером, что ей казалось, будто этой энергии хватит, чтобы согреть весь мир. Тем вечером звёзды благоволили ей и, вернувшись в свою квартиру, она в считанные часы разобралась с тем, что и как нужно делать.        Смена парадигм и терпкое вишнёвое вино помогли изложить свои идеи в блоге так красочно и ярко, как она ещё никогда не делала. Она начала с того, что все люди устроены одинаково.        «Мы все сделаны из плоти и крови, — печатала она для своего блога, — но зато души наши уникальны по своему составу. У одних они сделаны из ночи и пряных специй, у других из запаха сена и хруста снега, у третьих – это бары и крепкий кофе по утрам. Что касается меня, то я – это любовь к вам, и я наконец-то нашла подходящие слова и действия, чтобы это продемонстрировать».        В ту ночь ей казалось, что она влюблена в каждого человека на Земле. Человечество вдруг раскололась на личности, и она чувствовала приятно изнуряющую любовь к каждому живущему на одной с ней планете. В какой-то момент она так увлеклась, что мысль, промелькнувшая в голове, показалась ей пощёчиной или плеском холодной воды, вывернутой на голову. «Но, милая, — обратилась она к себе мысленно, — если ты так добра со всеми, может, пора перестать делать для себя исключение?».        Тогда она закрыла крышку ноутбука и ушла в прихожую. Включила яркое освещение и стала всматриваться в глаза отражения. Прежде, чем говорить людям полюбить себя, нужно сделать это самому. Да, временами ей кажется, что она живёт в первом прочитанном ей романе. Она забыта на полке и медленно покрывается пылью. Но разве, чтобы любить книгу, её нужно открывать изо дня в день? Страницы могут пожелтеть, а корешок покрыться толстым слоем пыли, но саму историю могут помнить до конца жизни.        Измайлова с решительным видом осматривала в зеркале каждый сантиметр отражённого там тела. Она была недовольна, но ей стыдно было отступать. «Да, это некрасиво, — наконец, сказала Лиза себе мысленно, а потом, сделав усилие, улыбнулась своему отражению. — И хотя моё тело несовершенно, а мой разум настроен против меня, есть что-то третье, что-то, что заботится и оберегает, что-то, благодаря чему я остаюсь живой в этой войне с собственным телом и разумом».        И это что-то она и хотела пробудить в каждом. Она написала пост, где подробно изложила правила игры, и ей оставалось только ждать, когда появятся желающие. В итоге за сутки набралось гораздо больше нужных ей десяти человек. Она отобрала случайным образом пять пар, создала общий чат, не поленилась прочесть информацию, которую каждый участник давал о себе, и приступила к тому, чего так хотела.        Всеми участниками были девушки приблизительно её возраста. Измайлова разбила их на пары (в паре ведь трудится гораздо веселее и эффективнее), выдала им задания и стала ждать вечера, чтобы просмотреть результаты, которые нужно было скидывать ежедневно.        Это было похоже на уже существующие марафоны или фестивали. Измайлова изменила лишь то, что ввела себя куратором, который будет следить за тем, чтобы никто не отлынивал и не бросал игру на полпути. Она подбадривала девушек, а те искренне старались выполнять все указания, которые давала им Измайлова.        Лиза продолжала бегать по вечерам с Пашей Беркутом, а когда они переходили на шаг, она с блеском в глазах рассказывала ему о том, как хорошо и гладко всё идёт. Первая пробная попытка закончилось блестяще, и все девушки остались довольны. Теперь желающих гораздо больше, их так много, что она просто не успеет выдавать всем подходящие задания и разрабатывать для каждого определённый план действий.        — Ты себе даже не представляешь, как это сложно! Я трачу на это всё свободное время, но, знаешь, когда в итоге я вижу, как эти девушки начинают больше любить себя, я понимаю, что всё не зря.        За месяц, проведённый под руководством Измайловой, каждая девушка смогла сбросить лишний вес, изменить что-то в себе так, что в итоге осталась довольна. Одна из участниц даже услышала признание от парня, который до этого нравился ей два года. Абсолютно все сделали перемены в себе в лучшую сторону: теперь они смотрели в зеркало с улыбкой, а не болью в глазах. И всё благодаря ей, Лизе Измайловой.        — Ты, наверное, уже и забыла, но когда тебе только пришла в голову эта идея, — ответил ей Беркут на жалобу о том, как сложно ей всё успевать, — ты попросила меня придумать что-нибудь тебе в помощь. А так как я не могу посоветовать тебе какую-нибудь косметику или диету, или что там вас, девушек, ещё интересует, я решил делать то, что люблю и умею. Программировать!        — О, нет, это же всё только испортит!        — Но ты ведь даже не дослушала! — с жаром возразил он. — Я думаю, что, если желающих поиграть наберётся по-настоящему много, я мог бы сделать игровое пространство. Ты бы его разрекламировала в своём блоге. Это работает так…        И он принялся объяснять ей лёгкие для него, но сложные для Измайловой механизмы, которые она не могла понять, как ни старалась.        — Чем больше я знаю, тем меньше я чувствую, — сказала она, когда Беркут замолчал. — Я не хочу знать, как это работает и как создаётся. Я просто хочу… хочу, чтобы это было!        Он, успев уже поникнуть, резко поднял голову и посмотрел на неё: его глаза говорили «спасибо, я тебя не подведу».        — Я вижу, что у этой задумки есть огромные перспективы. Если бы первый заход прошёл неудачно, то можно было бы ставить крест. Но ведь всё прошло просто отлично! А желающих участвовать так много! И с каждым днём их становится больше. Так что решено: ты сделаешь игровую площадку. А я буду набирать кураторов, потому что сама точно со всеми не справлюсь. Люди смогут и сами организовывать группы. Моё участие не так уж и важно. Важно, чтобы у людей было желание что-то менять. И, судя по количеству заявок, желающих хоть отбавляй!        Им понадобилась неделя, чтобы со всем разобраться. Беркут создавал игровую площадку, а Измайлова наблюдала за ним и подавала идеи. Она решила назвать сайт «Jardín de primavera», что означало «весенний сад». У каждого участника будет своя страница с указанной информацией, куда входил перечень недостатков, обязательное фото, желания и предложения.        Лиза Измайлова решила, что символом весеннего сада будут крылья бабочки. Игра будет проходить в форме тридцатидневного марафона и каждый день крылья бабочки, окаймляющие вверху экрана надпись «Jardín de primavera» постепенно будут раскрываться. На ментальном уровне, по мнению Измайловой, все будут проводить параллель между биологическим циклом бабочек и своим собственным путём.        Чтобы расправить крылья, нужно быть яйцом, стать гусеницей, пройти через стадию куколки. Чтобы стать лучше, нужно приложить максимум усилий, нужно быть чем-то незначительным в начале пути. Родиться совершенным и идеальным – это большая потеря. Нужно самому сделать из себя то, чем ты хочешь быть. Но стоит тебе быть этим изначально, как всё утрачивает смысл. Потому что, как всем давно уже известно, цель в пути, а не в конечной точке.        Наблюдая за тем, как Беркут писал код и делал совершенно непонятные ей вещи, Измайлова чувствовала себя глухим в филармонии. Она чувствовала, что происходит что-то важное, она видела блеск в глазах друга и довольную улыбку на его губах, но ей это не было понятно. И девушке даже не приходило в голову, что, когда она начинала рассказывать о последних бьютитрендах, Беркут чувствовал нечто похожее. Ему казалось, что он эстет, который по ошибке, вместо премьеры модного спектакля, посетил анатомический театр.        Тем не менее, они прекрасно друг друга понимали: целую неделю они провели вместе, работая над тем, что должно было изменить жизнь сотен людей в лучшую сторону. Измайлова ощутила такой прилив сил, который не испытывала ещё никогда в жизни. Она стала уделять своей внешности ещё больше внимания, так как теперь становилась лицом чего-то популярного, чего-то, что набирало обороты с небывалой скоростью. То тут, то там появлялась информация о том, что она что-то готовит, и ей тяжело было ждать, когда Беркут закончит с работой. Ей хотелось как можно скорее дать людям то, что они от неё ждали.        Теперь она носила своё имя, как носят корону. В воскресение вечером Беркут, чувствующий себя протеже Измайловой, разливал мятный ликёр из мелиссы по бокалам. Лиза сидела перед ним и была прекрасна, как никогда прежде. Он не догадывался, что перемены в её внешности – плод тягот и лишений, положенных на алтарь принятия себя. Она стала одержима своей внешностью ещё больше, чем раньше. Теперь она ела лишь половину того, что ела раньше, при этом упражнений она стала делать больше. Она бездумно тратила деньги на дорогие процедуры и брендовые вещи. Она платила большую цену, но она любила себя. Она думала, что любила.        — Ну что, отпразднуем нашу семидневную работу? — Беркут поднял бокал вверх.        — Как будто мир создавали. — Девушка подняла вверх бокал и счастливо улыбнулась.        — Ну что ж, тогда за то, чтобы то, что мы создали, стало лучшим миром, чем тот, что уже есть!        Они ударились бокалами и сделали по несколько глотков. На этот раз Измайлова ощутила, что напиток ударил ей в голову: она лишь легко позавтракала утром и пустой желудок быстро впитал весь алкоголь. Совсем скоро она уже сидела, опустив голову на ладошку с длинными изящными пальцами, и смотрела на искры, играющие на стекле бокала, стоящего перед ней.        — Может быть, боги хотят быть нами? — спросила она Беркута, не отрывая взгляда от бокала. — Может быть, они нам завидуют? И вдруг… вдруг мы боги богов?!        Павел смотрел на неё и думал, как легко можно воспользоваться моментом. Но стоило ему поймать себя на этой мысли, и он резко повёл плечами, а потом встал и вернулся к Лизе с тёплым пледом.        — Приляг, — кротко и мягко сказал он ей.        Девушка улыбнулась.        — Запусти программу.        — Давай лучше вместе, когда ты будешь в состоянии запомнить этот момент. Он ведь для тебя важнее, чем для меня.        — Запусти, — капризно протянула она, набрасывая на узкие плечи клетчатый плед. — Я хочу утром увидеть результат. Это будет маленьким подарком для меня.        — Хорошо, а сейчас пойди вздремни.        Измайлова икнула и рассмеялась из-за этого. Она легла на диване, укуталась в плед, а потом долго смотрела на Беркута, застывшего в дверном проёме.        — Что? — не выдержал он.        — Ты такой хороший, и я так сильно тебя люблю!        — И я тебя.        Она закрыла глаза и буквально моментально уснула. А он ещё долго стоял в дверном проёме и смотрел на фиолетовые вены на её веках. Он благодарил мир за то, что аорта в её теле прогоняет кровь, а её лёгкие наполняются воздухом. Он дерзил даже думать об утопии, где они вместе будут варить её любимое черничное варенье, а летний зной за окном будет угнетать всех, но не их.        А она просто не понимала разницы между «нравится» и «любить». Но, тем не менее, когда взошло солнце и яркий луч света ударил ей в закрытые глаза, девушка проснулась, и кроме сухости на языке было ещё что-то. «Я печь, я листва, я хворост, и ты заставил меня полыхать», - эти слова родились сами по себе и теперь они крутились в её голове и замирали на языке.        Первым делом она взяла в руки телефон в розовом чехле и зашла на созданную вчера игровую платформу: там вовсю кипела жизнь. Лиза довольно улыбнулась, зажмурилась и потянулась, как кошка, чувствуя на себе последнее тепло осеннего солнца. Всё было хорошо, всё чувствовалось правильным.        Она была счастлива, что живёт и что-то делает. Ведь чтобы жить, совсем не обязательно понимать законы жизни и, уж тем более, знать, в чём её смысл. Люди просто живут. Она лежала, растянувшись на диване и скинув плед на пол. Казалось, что жизнь течёт, как песок, который она пропускала летом сквозь пальцы, сидя на пляже перед бескрайним морем. Она брала в руку песок и медленно высыпала его просто так, почти машинально, ради удовольствия и приятного чувства в ладони. «Наверное, и с жизнью нужно так», — подумала она и села, скрестив ноги.        Павел Беркут давно уже ушёл на работу, и Измайлова осталась одна в его квартире. Она нашла записку на кухне, где он просил оставить ключи под ковриком и поздравлял её с успехом. На столе лежали цветы и стоял остывший завтрак. Она почувствовала себя неловко из-за того, что не сможет съесть то, что было приготовлено для неё с заботой, из-за своей диеты.        Ей хотелось пройтись. Она вышла из дома Беркута и пошла дорогой, которой раньше никогда не ходила, потому что она вела только к жилым домам, церкви и кладбищу. И хотя, когда она вышла на улицу, солнце тепло грело спину, стоило ей дойти до ближайшего поворота, как погода изменилась. Тучи затянули небо и почувствовалась обратная сторона осени: не золото и прозрачный воздух, а туманы и тёмно-синие тона.        Она почему-то свернула к кладбищу и стала бродить по тропинкам, вчитываясь в эпитафии. Наверное, нужно придумать эпитафию для своего будущего надгробия. Или же прожить жизнь так, чтобы она сама стала эпитафией. Пошёл мелкий дождик, и от этого на душе стало слякотно и тошно. На обратном пути с кладбища ей встретились двое мужчин, они стояли на пустом участке и что-то решали: один был похож на обычного офисного рабочего, а другой курил фимиам и носил самобытную одежду из овечьего руна.        Из обрывка их разговоров, Измайлова поняла, что человек в странной одежде собирается хоронить дочь на этом участке. Лиза прошла мимо быстро, как тень, стараясь поскорее уйти из кладбища и вернуться домой. Наверное, если отправляешься на прогулку в такое место, бессмысленно удивляться тому, что испортилось настроение.        Прошло больше двух месяцев. Игровая платформа стала популярным трендом в Интернете и все, кто не играл в неё, следил за теми, кто играет, или, хотя бы, просто знал о существовании «Jardín de primavera». Дела Измайловой шли лучше и лучше, развивая свой блог, она уже не интересовалась тем, что происходит с игрой, она шла вперёд и лишь изредка вспоминала, как после вечеринки в её голову пришла странная идея сделать всех прекраснее и лучше.        И поэтому она ничего не знала. Она не знала, что «Jardín de primavera» теперь контролировал кто-то другой. Более того, на старой игровой платформе теперь почти не осталось людей, все перешли на новую улучшенную версию. Из-за того, что кураторами становились люди малосведущие, их задания сводились к одному: занимайся больше, ешь меньше. Анорексия завуалировано представлялась как что-то положительное. Появились негативные комментарии, цель которых была якобы «подстёгивать жирных гусениц». От того, как часто ты ставишь оценку «личинка», твой собственный статус рос. Но при этом со статусом «бабочек» на сайте были лишь более-менее известные личности, которые, в основном, работали в модельных агентствах и снимались для рекламы.        Всё катилось вниз, образуя больше и больше новых проблем. Вместо того, чтобы становится лучше и любить себя, девушки пропитывались ненавистью друг к другу и, что ещё хуже, к самим себе. Лиза Измайлова, поглощённая работой, ничего не замечала. Всё изменила Хаски.        Они встретились в их любимом кафе: у Лизы был перерыв после съёмок для популярного канала, а Хаско вернулась из-за границы, куда уезжала на полтора месяца стажироваться. У них было много тем для разговора, но, когда все они были исчерпаны, Настя решила аккуратно затронуть тему, которая, как она думала, сильно волновала подругу.        Хаско переживала. Они обе были слишком чувствительны. Если им никто не писал, они находились на грани нервного срыва. Они обе нуждались в постоянном внимании. Но, если Хаско как-то умела отвлекать себя от негативных мыслей, то Измайлова придавалась им всецело. Наверное, так они стали лучшими подругами. У всех есть странности, и иногда наши странности похожи. В месте, где они пересекаются, рождается дружба.        — Как ты переживаешь то, что случилось с «весенним садом»? Это так ужасно, и мне жаль, что то, что ты придумала для чего-то хорошего, обернулось таким ужасом, — аккуратно произнесла Настя и посмотрела на подругу.        Та улыбнулась непонимающе.        — Я про все эти самоубийства и доведения до истощения. Я недавно видела процентные соотношения. Там про количество попыток самоубийств до «весеннего сада» и после. Это ужасно.        — Что ты несёшь? — Измайлова захлопала длинными ресницами и у неё не лбу появилась тонкая морщинка, которая всегда появлялась, стоило ей расстроиться или разозлиться.        — Ты не знаешь? Нет, не может быть, — но по лицу Измайловой Настя поняла, что та не притворяется. — Я тебе сброшу статистику, там ужасающие цифры. Знаешь, может, тебе стоит удалить игровую площадку? Если ты её создала, то ты её можешь убрать. Тебе ведь не этого хотелось.        — Я не буду ничего удалять, я столько сил в это вложила.        — Но ведь люди умирают…        — Этого не может быть, и что это вообще такое? Я раньше не замечала на тебе змеиной шкуры.        — Ты про что?        — Наверное, это зависть в тебе проснулась. Иначе с чего бы тебе так говорить о том, во что я вложила столько своих сил. «Jardín de primavera» сделал меня тем, что я сейчас есть. И я не могу это удалить.        — Лиза, — Хаско вспыхнула и её лицо некрасиво покраснело, — неужели ты не понимаешь? Это уже не то, что ты создавала! Там люди заклёвывают друг друга за то, что кто-то весит чуть больше нормы. Да ведь нормы же не существует! И они ещё верят, что их издёвки – это хлыст, который подстёгивает. Нет, доводить себя до истощения – это не выход, это неправильно. Ты удалишь этот сайт. И меня не волнуют твои рейтинги.        — Ещё чего!        — У меня всё ещё есть твои фотографии с девятого класса. Я могу показать миру твои брекеты, подростковые прыщи, чёлку и жирные щёки.        — Заткни свой поганый рот! —Измайлова резко встала из-за стола и стукнула ладошками по столу. — Только попробуй, и ты пожалеешь. А я всё равно «весенний сад» не трону.        Она схватила сумочку и поспешно вышла из кафе, провожаемая взглядами всех посетителей. Дома она открыла ссылки, которые Хаски сбросила ей ещё в кафе. Статистика её словно оглушила. Она сразу же попыталась удалить игровое пространство, но потом поняла, что это не имеет смысла, так как создан другой сайт, управление которым Беркут ей не объяснял. Кто и зачем его создал? Павел бы непременно ей рассказал, если бы сделал что-то ещё.        Измайловой хотелось умереть. Вместо того, чтобы достигнуть своей цели, она достигла ровно противоположного. Вместо любви к себе люди чувствовали ненависть. Вместо весеннего сада с прекрасными бабочками, она создала инкубатор с курами, мечтавшими родиться павлинами. Да, нужно было назвать игру инкубатором! Но она ведь придавала такое большое значение словам. Что ж, если слово – это Бог, то оно же и Дьявол.        «Ни одно животное не хочет смерти, такое может желать только человек, и поэтому только человек заслуживает её», — так стала думать Измайлова. Она хотела умереть и думала об этом постоянно. Ей, как корове, требовалось много времени, чтобы всё переварить. Она сделала из мысли о самоубийстве жвачку и возвращалась к ней снова и снова. Конечно, временами она задумывалась о чувствах людей, которые знали её. Наверное, они будут чувствовать то, что бывает, когда умирает домашнее животное. Только вот у человека есть выбор, причинить тебе боль или нет, а питомец делает больно только тогда, когда умирает. Причинённая тебе боль – это не его воля или желание. Но с людьми иначе. Теперь Измайлова хотела, чтобы все страдали.       Девушка создала аккаунт в «весенним саду» в качестве игрока, чтобы посмотреть, насколько далеко всё зашло. Несмотря на то, что она была довольно популярной и, несомненно, красивой, в течение первого часа она получила одни лишь негативные отзывы. То, что она была красива и популярна, лишь раздражало остальных.        Она даже не поняла, как оказалась в горячей ванной в промокшем нижнем белье. В её руке было лезвие, а на глазах слёзы. Одно глубокое движение – и вода быстро становится красной. До сознания едва доходил визг дверного звонка.        Перед её дверью стоял Павел Беркут. Он хотел узнать, почему Измайлова не пришла на стадион, как делала это обычно, но, постояв с минуту под дверью, развернулся и стал спускаться по лестнице.        Он думал, что у него ещё есть завтра.