Мог всё я...

***

Я прощаю Уотсона к тому времени, когда он снова приезжает. В конце концов, я всегда так делаю. Я мог сердиться несколько дней; несколько недель; один раз − полтора месяца. Легко сердиться на кого-то, кто находится далеко и никак не может на нас воздействовать. Но потом приходит телеграмма, а спустя два дня он стоит и целует меня в моей комнате, и я его прощаю. Прощение не длится долго − десять, возможно, двенадцать часов − но я максимально его использую. Все эти дни я просыпаюсь первым. Пока он продолжает видеть сны, я его обнимаю, радуясь тому, что кровать не пуста. Уотсон носит сейчас исключительно пижамы, с тех пор, как их навязала ему продавщица в Selfridges*. Когда он спит, рубашка задирается, и я использую это в своих интересах. Мои пальцы скользят по обнажённой коже его живота, считывая изменения в структуре волос вокруг пупка. Он просыпается, когда мои руки перемещаются ниже, и я продолжаю демонстрировать, как неудобна пижама. После того, как мы вместе кончаем, он выглядит так забавно: рубашка сбилась у него под мышками, а пытаясь подтянуть брюки, он извивается на простынях. − Над чем вы смеётесь? − Где это видано − спать в брюках! − Это − современный стиль. − Неужели? − Возможно, не здесь, но в Лондоне точно. Дзинь! — идиллия разлетелась на осколки. Я забыл, что у Уотсона есть свой собственный молоток. В эту игру могут играть двое. − Вы должны простить мое невежество. Мы так некультурны здесь, в деревне. Как любезно, что столь сведущий в моде джентльмен порадовал нас своим присутствием. − Это не то, что я имел в виду. Я ничего не говорю. Я не говорю, чьей идеей было уехать из Лондона. И я не напоминаю ему, почему я уехал. Я отворачиваюсь и смотрю на то, как зайцы бегают за колокольчиками на обоях. Мы лежим в тишине до тех пор, пока я её не нарушаю: − Мне не нужно быть в Сассексе. Мы могли бы быть в любой точке мира. Вам нужно только сказать. − Тсс, − прерывает он меня прежде, чем я продолжу, и зажимает мне рот поцелуем. − В любой точке, − повторяю я, получив возможность глотнуть воздуха и заговорить. − Париж, Женева, Лхаса. Мои слова остаются без внимания. Он целует меня в шею. Когда мой список растёт, я ощущаю, что его терпение истощается. − В любой точке? А как же эти места? Это − ответ. Поцелуи прекращаются. Уотсон вздыхает. − Я знаю, что вам здесь нравится, − заявляет он, − и я... − Мог всё я, прежде чем я увидел Эльбу**. Он качает головой и закрывает глаза. − Давайте не начинать это снова, пожалуйста. − Снова? − Пожалуйста. И я умолкаю. Я не спрашиваю, когда мы начали этот разговор. Я не спрашиваю, почему мы никогда его не заканчиваем, если так часто его начинаем. Мы встаём, одеваемся, завтракаем и живём сегодняшним днём, наступая на обломки разбитого утра. Они кажутся хрупкой яичной скорлупой, но на самом деле это − осколки стекла. Некоторое время мы всё ещё рассержены друг на друга. Уотсон находится в доме, пишет за столом, который отказывается назвать своим. Я срезаю в саду тимьян, будучи слишком взволнованным, чтобы наслаждаться прекрасной погодой. Я иду в сторону кухни, когда это происходит: я спотыкаюсь, падаю и невольно вскрикиваю. − Холмс! − Он так громко и отчаянно кричит, будто я не споткнулся и упал, а меня подстрелили. − Не беспокойтесь, всё в порядке. − Я изо всех сил пытаюсь встать на ноги, чтобы это доказать, когда Уотсон появляется рядом. − Это проклятые кроты изрыли землю! Надеюсь, что я наступил хотя бы на одного из них. − Вы можете идти? Вам нужно прилечь, и я осмотрю вашу ногу. Вскоре я оказываюсь на диване, а моя нога − в его руках. Он сгибает её в разных направлениях. − Скажите мне, когда будет больно. Я морщусь, так как чувствую боль при каждом движении. Уотсон качает головой, глядя на меня как на непослушного ребёнка. − Не похоже, что она сломана, вы сгибаете её довольно энергично. − Вы могли этого и не говорить. Эти твари съели мою морковь, перерыли мой сад, а теперь и мне досталось! − Вам лучше держать ногу повыше. Я принесу немного льда. − Мы хотели сходить сегодня в город, − кричу я, пытаясь перекрыть звук колки льда на кухне. − Теперь я буду вынужден сидеть здесь. Это хуже, чем разбиться вдребезги. Это − тюремный срок. Это − целый день сталкиваться нос к носу, раздражаясь всё больше и больше. Я проклинаю кротов; Уотсон за мной ухаживает. Под моей травмированной лодыжкой появляется подушка, а сверху − кухонное полотенце со льдом. − Кроты роют ямы. Вы не можете ненавидеть их за то, кем они являются. − Тогда я ненавижу их за то, что они испортили нашу прогулку. Вам придётся обойтись без моей помощи. − Я не возражаю. − Нет, вы должны выйти − у нас нет мяса на ужин и почти закончились яйца. − А как же вы? − Я смогу справиться без вас. Он смотрит на меня, а потом кивает. Через полчаса он уходит. Мне стыдно, но я рад этому. Мне становится легче дышать. Какое-то время я действительно пытаюсь отдыхать, но в конечном итоге лёд в полотенце начинает таять, а мои мышцы угрожают атрофироваться. Я встаю. Моя лодыжка пульсирует в знак протеста, когда я обхожу дом, цепляясь за спинки стульев и края столов, чтобы подтянуться вперёд. Часы тикают, и к тому времени, когда Уотсон возвращается с жареной свининой и свежими яйцами, я сижу за столом, который он отказывается признать своим, пью чай и читаю его последнюю работу. − Привет. Как вы сюда добрались? − Я допрыгал. − Ясно. − Мне нравится эта история, − говорю я, всё ещё держа в руках страницы, − хотя я не помню, как это происходило на самом деле. И я, конечно, не помню, что получил изумрудную булавку для галстука от Её Величества. − Вы должны были её получить. После ужина я лежу на диване с трубкой и новой порцией льда. Уотсон читает вслух вечернюю газету, которую купил в городе, и мы обсуждаем то, что там написано. Он особенно поражён статьёй о таинственном негодяе, который ломал велосипеды почтальонов. − Но почему кто-то делает такие вещи? − Люди чем только здесь не занимаются. − Несмотря на сегодняшнее происшествие, я не могу этому сопротивляться. Я беру свой молоток и бью. − Жаль, что вы уезжаете завтра, мы могли бы навести об этом справки. − Я завтра не уезжаю. − Вы не уезжаете? − Я подумал, что должен остаться до тех пор, когда вам станет лучше. − Мне не нужна забота. Я могу справиться. − Вы так говорите, но на самом деле это не так. Он мне улыбается, и я соглашаюсь. В течение следующих нескольких недель мы прячем подальше наши молотки. Я позволяю себе радоваться приятным мгновениям. Уотсон впервые проводит так много времени в Сассексе, и даже если это ему не нравится, он этого никак не показывает. Мы выясняем, кто ломал велосипеды, но никому об этом не сообщаем. К тому времени, когда он уезжает, лодыжка меня уже не беспокоит, и я в состоянии выйти в сад без палки или трости. Скоро будет зима, и кроты впадут в спячку. Несколько лет подряд зимой так холодно, что верхний слой почвы сильно замерзает. Потом будет Рождество, а затем Новый год и новая весна. Я надеюсь, что кроты доживут до этого.