Формалин

      Занять место другого человека, даже если ты как две капли воды похож на него внешне, очень трудно, если не сказать — невозможно. Особенно, когда ты, как ни стараешься, не можешь толком осознать, чьё место и в какой жизни ты занял и чего от тебя вообще хотят.       Влад задумчиво посмотрел на высветившуюся на экране телефона старую фотографию, а потом в огромное зеркало, стоящее перед ним. Бесполезно, слишком отчётливо видно, что это два разных человека, хотя внешне похожи даже сильнее, чем близнецы, разве что Влад несколько полнее и выглядит старше, чем этот, на фото. И дело не в пластических операциях, хотя лицо от них как-то странно опухло и из овального стало квадратным. Просто отражение смотрело на него из зеркала пустейшими стеклянными пуговицами, а не глазами. И в этих стекляшках не было ничего, кроме радужки и зрачка. Влад попытался изобразить на лице сначала злость, потом грусть. Пуговицы выражения своего не поменяли. Улыбку из себя он выдавливать разучился вовсе. Выходил больше какой-то кривой оскал, как у гиены какой-то. Кошмар… А всё та авария, она всё перевернула, всё сломала и разбила. Жизнь вокруг остановилась на мгновение, а потом пошла дальше, но не для Влада. Он замер в одном мгновении навсегда, как будто его заспиртовали в банку в той больнице. Да и мир вокруг стал каким-то не таким, пресным, мутным, тлеющим. Каким-то даже двухмерным.       — Влад!       Влад вздрогнул, услышав женский голос, зовущий его по имени, и медленно обернулся. Окинул взглядом молодую женщину, вышедшую в прихожую следом за ним. Рита, вроде как любимая, обожаемая жена, которая должна вот-вот родить ему первенца. Наверное, до аварии было по-другому… Наверное, он был совершенно иным, изворотливым, несколько даже лживым, не сильно-то слушался родителей и очень часто просто убегал от них, от их вопросов. Даже свадьба состоялась только после того, как ему на горло наступили сапогом, грозя прикрыть ассигнования в его приятную жизнь. Сам Влад этого не помнил — он так и не оправился, как говорят врачи, от слишком сильного стресса, пережитого тогда, и теперь собирает по крупицам любую информацию о том, каким он был раньше. Хотя почему-то никаких живых картинок перед глазами во время этих рассказов родителей или Риты не возникало — Влад слушал, очень внимательно, но никак не мог понять, о чём они говорят, и представить, как это выглядело. Ощущение такое, будто он слышит и понимает, что не понимает ничего. Как будто в голове одна только звенящая пустота по принципу кастрюли.       Влад в последнее время вообще старался не задумываться слишком часто о том, что было тогда, потому что от этого мигом становилось как-то кисло во рту и внутри. Он думал, что легче стоять и кивать головой, как болванчик. Рита хочет устроить фотосессию, чтобы всем показать, какая они счастливая пара? Пожалуйста, Влад будет старательно пытаться изобразить счастье в объектив и обнимать её за талию. Она хочет поехать на Бали или Мальдивы, хотя они буквально пару месяцев назад вернулись из Тосканы? Ну конечно, Ритулик, улыбнётся парень, уже бегу заказывать гостиницу и билеты. Желает снять в Америке дорогостоящий и бестолковый клип, который через день уже потеряется в куче более достойных работ и забудется? Почему бы и нет. Говорит, что пора бы уже и ребёночка завести, а то надоели приставучие люди, искренне недоумевающие, как такая любящая друг друга пара ещё не обзавелась потомством? Конечно, кивнёт Влад, я только «за», дорогая. Рита умиляется и громко всем рассказывает, какой у неё идеальный муж и как он её любит, а Владу на самом деле всё это попросту безразлично. Ему интересно, по сути, только то, что происходит в голове и что он тщательно стремится понять.       — Чего ты стоишь перед зеркалом? Ты уже стал в него чаще, чем я, смотреться, — Рита ехидно засмеялась и потянула Влада за рукав кожаной куртки. — Пойдём, а то опоздаем.       — Ты готова? — на всякий случай спросил Влад и кривовато улыбнулся, одновременно пытаясь вспомнить, куда они сегодня идут. Кажется, на какую-то очередную музыкальную премию — последнее время их стало столько, что не упомнишь. А улыбка так и не получилось, он видел это краем зрения в зеркале. И зачем вообще эти премии? В чём их глубокий смысл, если там каждый раз одни и те же? Вопросов в голове всё больше, ответов всё меньше.       — Мне только туфли надеть и сумочку взять, — весело ответила девушка и, на секунду привстав на цыпочки, коснулась губами его щеки. — Не сердись, мой хороший. Я просто хотела выбрать наряд поэффектней. Ты у нас красивый такой, твоя жена должна тебе соответствовать, и беременность — не повод, чтобы отлынивать от такого.       Где-то внутри сработал раздражитель, правда, слабый совсем. Кажется, тело помнит какие-то ощущения на этом уровне, те, которые раньше не нравились, и дёргается, когда они возникают вновь. Влад молча прикрыл глаза, чтобы не видеть, как Рита садится на скамейку и ловко всовывает ступни в огромные белые «копыта» на платформе толщиной сантиметров пятнадцать. Они тут уже полчаса стоят, едва ли не зубной щёткой начищенные. Это всё её комплексы, Рита же невысокая, если не сказать — мелкая, вот и стремится чуть ли не на стремянку взлезть, чтобы хотя бы среди таких же малорослых людей было удобней задирать нос повыше. Беременность её не смущает, хотя она и выглядит как, откровенно говоря, велосипед с пузом — тоненькие ручки-ножки и огромный, вечно туго обтянутый тканями живот, который уже словно весит больше неё. Ну, и конечно же, платья-чулки. Сегодня Рита, наплевав на то, что у неё живот уже на нос полез, вырядилась опять в узкое белое платье, которое туго обтянуло её фигуру и собралось некрасивыми складками, а сверху, на плечи, небрежно накинула такой же белый пиджачок. Это в последнее время её любимый трюк — сначала одеться так, словно она хочет кричать всем мимо проходящим: «Смотрите, я беременна! Ну посмотрите, нет, ну вы посмотрите всё-таки на мой живот!», а потом презрительно морщить нос и, картинно прикладывая к вискам пальцы и закатывая глаза, восклицать «Боже, как же мне надоело это повышенное внимание к моему положению!» Влад в ответ на эти жалобы каждый раз только пожимал плечами и отворачивался прочь. Пусть делает, что хочет, как будто эти её загоны — его проблема.       Эта мантра помогает ему во всём, что касается Риты. Влад не противится, когда она вечером, улёгшись в кровать рядом с ним, с хитрым выражением лица приникает к плечу и тянется к губам за поцелуем. Он спит с этой женщиной в одной постели, под одним одеялом, занимается с ней сексом, целует её и говорит то, что она хочет слышать — но на самом деле не ощущает ровным счётом ничего, кроме бесконечной пустоты в собственной голове. Владу нет ни до чего дела, он просто скрупулёзно выполняет всё, что от него требуется, всё, что может помочь ему вернуть воспоминания и ту, невесть куда исчезнувшую, но явно счастливую жизнь. Может быть, всё было не так? Может, эта вульгарная женщина с полностью перекроенным пластикой лицом попросту что-то недоговаривает? Все молчат, все врут. Но скорее всего, Рита просто ничего не знает, а значит, неспособна сложить два и два. И зачем она когда-то понадобилась Владу? Снова вопросы и никаких ответов.              — Влад, ну какого хрена ты такой унылый?! Улыбнись хотя бы, ты не на похоронах!       Опять орёт, опять. Эта женщина не умеет разговаривать спокойно, чуть только ей что-то не нравится, как она тут же открывает рот и начинает выть хуже паровозной сирены. Я уже даже привык, пусть себе визжит и слюной брызгает. Опять красная пятнами и страшная, оттопыривает нижнюю губу, демонстрируя идеальные виниры. Я их и так уже видел, не делай такую страшную рожу. Я не хочу улыбаться, всё равно если я улыбнусь, опять будет ор о том, что я не так улыбаюсь, как надо. Легче её в жопу послать.       Почему мы вообще женаты? Почему я вообще ни черта не понимаю, как я к тебе отношусь? Ты ко мне относишься как к сувениру и кошельку в одном флаконе, плюс тебе просто нравится, что такой красивый я рядом с такой красивой тобой. Хотя вот спорный вопрос, особенно сейчас. Чем дольше я молчу, тем сильнее Рита краснеет и надувается. Боже, какая же ты сейчас страшная, а у тебя ещё десять фоток впереди. И ничего, кроме бесконечной тоски, я к тебе не чувствую, так что можешь не раздеваться сексуально на фотках.       Где-то внутри меня Влад, который мог бахнуть кулаком по столу. Который мог просто взять и свалить из дома, грохнув дверью о косяк. Его даже родные старались не злить, потому что он не терпел, а запоминал и мстил, жестоко мстил. Но все эти их рассказы для меня — не более, чем набор предложений. Каждое слово по отдельности понятно, и смысл фраз улавливается, но картинка не складывается. Я не он, он внутри меня, заспиртован в банке и среди нагромождений коробок, совершенно пустых, в которых, видимо, и были воспоминания, я его не могу найти. А он бы мне помог.       — Я же тебе объяснял, я тебе не Том Круз, я не могу изображать на камеру чувства, которых у меня попросту нет…       Рита всё же не выдерживает, подлетает и толкает. Так, главное — не упасть, я хочу сложить ещё одну головоломку. На секунду я даже что-то почувствовал, какой-то странный страх, сердце подскочило к горлу. Отвратительное чувство. Я выпрямляюсь и делаю шаг от края этой сраной крыши. Ещё шаг — и я бы украсил лепёхой имени себя тротуар. Эта дура психиатрическую экспертизу проходила, она тут человека чуть не убила! Наверное, надо возмутиться, но страх уже прошёл и снова наступила пустота.       — Улыбнись хотя бы, тряпка, блять! — опять крик, ну когда же ты заткнёшься, в ушах от тебя звенит… Ветер с силой дует ей в спину, развевая накинутый на обтягивающий чёрный свитер ярко-желтый плащ и длинные светлые волосы. Глаза, скрытые за зеленоватыми линзами, горят яростным огнём, руки сжимаются в кулаки и разжимаются обратно. Она похожа на ведьму, только носа с бородавкой не хватает. — Хули губы растянуть сложно?! В конце концов, обнимаешь беременную жену, которая скоро подарит тебе долгожданную дочку, да ты вообще должен улыбаться целыми днями и на руках меня носить!       Никому я ничего не должен. И наплевать мне на этого ребёнка, он такой же чужой мне, как и эта бабища, которая не вызывает даже раздражения. Ну вот где вы, эмоции? Куда вы, сука, делись?       — Живо прихерачил на ебало маску счастья и обнял меня! — судя по лицу Риты, это конец выступления, отлично. Прижимается ко мне спиной и кладёт на свой обтянутый свитером живот мои руки. Да где же вы, эмоции? Там же типа мой ребёнок. — Да не двумя пальцами, долбоёб, держи нормально! Если бы я знала, чем тогда аукнется твоё желание погонять на трассе, лично бы у тебя ключи от машины отняла и больше не отдавала, — это она уже бурчит под нос, отстраняясь после целой серии снимков. Куда ей столько, обои из них клеить будет? — Я вообще тебя не узнаю после того, как ты из больницы вышел. Не вижу в тебе своего любимого мужа.       Всем так хочется вернуть прошлое, что мне даже уже тошно. Всем что-то надо от меня, очень надо, надо, чтобы я «стал прежним». Каким прежним? Как будто я в курсе, каким я был. Лучше бы рассказали, помогли, а не нагнетали своими долбанутыми претензиями. Я пытаюсь скопировать жизнь Влада, но почему-то всё идёт наперекосяк, ощущение, что у меня в голове произошла ядерная война и вымерло всё, что только могло. Пу-у-усто. Бегаю всё по кругу и всё больше запутываюсь. И эти двое, «мама» и «папа», и Рита, и все остальные хотят от меня всего и сразу. Хотят, чтобы я был марионеткой и плясал под их дуду, послушно шёл туда, куда укажут, кивал, говорил заученные речи. И при этом впадают в бешенство, когда я как кукла, спокойно и равнодушно терплю всё, что они делают. Я отказываюсь понимать этот пиздец.       — Хочу чай, — фотограф уже укладывает аппаратуру, рядом бегает ассистент. — И мороженое. Работать моделью — это дело очень изнурительное, — она довольно потягивается, сцепив в замок руки. — Ты не видел, тут где-нибудь есть кафе?       — Кажется, на соседней улице.       — Ну так пойдём.       Да что не так с этой женщиной, она как маятник. То орёт как резанная, матюкается и лезет с кулаками, то вдруг тут же спокойно и едва ли не доброжелательно готова поговорить, посюсюкаться, пообниматься. Она всё время такая была, или это только после аварии её жёстко переклинило?       — Извини. Ты обиделся? — Рита прижимается к моей руке, опустив уголки губ. — Влад, ну ты же и сам должен понимать, я требую от тебя совсем немного, просто искренне улыбнуться. Неужели даже это для тебя непосильная задача теперь?       Знать бы ещё, как это, улыбаться. Не в смысле как напрягать мышцы и растягивать губы в улыбке, а как улыбаться так, чтобы глаза наполнялись хоть чем-то.

***

      — Владик… Глупый, глупый мой мальчик…       Ходить в гости к родителям Владу не нравилось, потому что он понимал, что они должны вызывать эмоции. И явно не самые радужные — эта тёмная неуютная квартира, пропитанная сигаретным дымом, у любого здравомыслящего человека вызывала бы тоску как минимум. Но ещё больше Владу не нравилось то, как Андрей Александрович курил одну сигарету за другой и смотрел на него, пристально и очень внимательно, как будто сравнивая. Каждый раз одно и то же — он курит, давится дымом, кашляет, но достаёт новую сигарету, снова прикуривает… Бесконечный поганый круг. Круг — любимая фигура идиотов. Интересно, кто из них двоих больший идиот в этот момент? И почему нет ничего внутри, когда взгляд падает на бледного, какого-то очень измученного отца? Должно же что-то ёкнуть в душе, разве нет?       — Пап, я не глупый… Всё же хорошо, что ты переживаешь? — Влад каждый раз через силу выдавливал из себя хоть какие-то слова, чтобы не сидеть, как с Ритой, безмолвным истуканом.       Андрей поднял на него полупрозрачные, такие же, как у самого Влада, голубые глаза. В них запечатано такое глубокое разочарование, смешанное со скорбью… Впрочем, ничего нового. И он всегда так пристально смотрит на Влада, словно пытается увидеть в нём нечто родное и убедить всё-таки себя самого, что ничего не случилось, что это не его любимого мальчика, залитого кровью, с исполосованным лицом, на его глазах вытаскивали из словно пропущенной через мясорубку машины. Это Влад помнил, потому что ему показывали фотографии с места происшествия и объясняли, что тогда случилось. Помнил с чужих слов, из своей отформатированной памяти он не мог вытащить ничего. Да и следы пластики на лице тоже вроде как ярко демонстрировали это. Андрею бы забыть, успокоиться, но он предпочитал постоянно жевать кактус и ковыряться в этом дерьме. Интересно, когда Влада рядом нет, он так же себя ведёт? Он же отец, он видит, что Влад другой, что он пустой до звона. Ни памяти, ни эмоций, просто полено в форме сына, ни больше, ни меньше. Наверное, он хочет, как лучше, думает, что такое осознание принесёт ему успокоение. Да только здоровую психику такими вещами не обманешь, невозможно заставить себя поверить в то, что тот Влад никуда не уходил, если отец лично сидел у постели парня в больнице, когда он лежал там переломанный, с полностью забинтованным лицом, и пытался разговаривать с ним, слыша в ответ лишь молчание. Влад это тоже прекрасно знал по рассказам, но ответить ничего не мог. Хотя это же отец, он любит, наверняка, только любит другого Влада, а к нему относится просто снисходительно и спокойно.       — Да, действительно… Всё хорошо, Влад, — отец закурил новую сигарету и подпёр голову рукой.       — Тогда прекрати курить и вести себя так, словно кто-то умер.       — Да это уже не к тебе относится. У меня просто плохое настроение. У всех это бывает. Я уверен, что у тебя тоже.       Владу оставалось только медленно хлопать ресницами. Плохое настроение? Это как? Больше похоже на затяжную депрессию, потому что Влад даже не помнил Андрея другим, словно он всю жизнь вот так дымил сигареты на кухне со страдальческим видом.       Андрей криво усмехнулся самым краешком рта. Поднял со столешницы прямоугольную пачку и вдруг так сжал её костлявыми пальцами, что та с жалобным хрустом превратилась в бесформенный мятый комок.       — Раньше у тебя частенько случались приступы меланхолии. Ты даже плакал. А сейчас ты выпускаешь эмоции хоть иногда, или так и держишь их в себе? Это плохо, можно себя до нервного срыва довести.       — Я никаких эмоций не держу, пап. У меня их нет, нечего в себе запирать, — парень покачал головой.       — Да, врачи предупреждали меня о том, что у тебя не будет реакции на происходящее. Может, это и к лучшему. Мужчина не должен быть размазнёй и лить сопли и слёзы, если он хочет чего-то в жизни добиться.       Возникало ощущение, что Андрей разговаривает больше не с Владом, сидящим напротив, а с самим собой, объясняет себе, что в этой ситуации нет ничего странного.       — А я ведь тогда хотел, чтобы ты стал спокойнее… Ты в подростковом возрасте был такой взрывной, порой достаточно было одного неверно подобранного слова, чтобы ты полыхнул, как спичка, и устроил скандал. Хотел, хотел… Вот и получил, блин, то, о чём мечтал, что ты теперь вообще ни на что не реагируешь… Знаешь, Влад, — он вытащил из смятой пачки чудом уцелевшую палочку с табаком и зажал её зубами, — человек — жутко неблагодарное существо. Исполнение заветного желания редко приносит ему радость.       Влад едва заметно передёрнул плечами, обвёл пустыми гляделками комнату и замер, уперев глаза в одну точку. И естественно, по вездесущему закону подлости его взгляд упёрся ровно в журнальный столик, на котором стояла фотография весело улыбающегося голубоглазого юноши в вычурной рамочке.       Влад медленно взял снимок и поднёс едва ли не к носу. Это фото и многие другие совершенно не похожи на то, что он видит в зеркале. С карточек улыбается мальчик, хорошенький и живой, с гладким личиком и задорно блестящими голубыми глазами. А из посеребрённого стекла на него всегда глядит пустой, как манекен, человек с залёгшими на лбу глубокими морщинами, быстро отрастающей щетиной и тусклым, безжизненным взором. Он выглядит как потрёпанный жизнью, измученный, задолбавшийся от всего, минимум сорокалетний мужик. Именно мужик, даже не мужчина. А ведь Владу всего двадцать шесть лет, в аварию же он, если верить родителям, попал в двадцать три, через месяц после свадьбы с Ритой. И за несколько месяцев пребывания в больнице он словно состарился разом годков на пятнадцать. И дело опять же не в операциях, а именно в выражении лица и взгляде. Да, Влад пережил не одно хирургическое вмешательство, ему лицо буквально по частям восстанавливали, да ещё и так, чтобы не осталось шрамов, врачи, как он помнил по их разговорам, вправляли челюсть, корректировали сломанный нос, заглаживали полностью рассечённый лоб, зашивали разорванную щёку, через которую, как с ужасом вспоминала Рита, буквально просвечивали зубы и дёсны. Но всё это было мелочью. Он просто стал другой.       — Скажи, пап… — Андрей раздражённо дёрнул плечом. —…Ты тоже думаешь, что я похож на него?       — «Думаешь, что я похож на него»! — Андрей вдруг налился синевой и, выхватив у него рамочку, переставил её на другой край стола, куда Владу было не дотянуться. — Да я не думаю, Влад, я вижу собственными глазами, что ты другой!       С чего вдруг такой приступ гнева? Влад видел Андрея злым, но он загорался постепенно, а тут такая вспышка. Он чуть приподнял брови и безучастным взглядом уставился на отца.       — Зачем ты у меня это спросил? — закричал Андрей и принялся беспорядочно размахивать руками. — Хочешь правду узнать? Что ж, я тебе её скажу! Я вообще тебя своим сыном уже не считаю, в тебе нет ничего от моего маленького Владика! И мне наплевать, из-за чего это произошло, из-за аварии или чего-то ещё, но ты не мой ребёнок, и никогда им не будешь, как бы ты ни пытался себя обманывать!       Он опять схватился за сигарету, зажал её зубами и яростно защёлкал зажигалкой, из которой, как назло, никак не собирался высекаться огонь.              Интересно, что бы я сделал, будь другим? Не знаю. Не понимаю. Я понятия не имею, как следует себя вести.       По-моему, я уже что-то не то играю… Я попросту не знаю, кто все эти люди, веду себя, по их меркам, немного странно… Честно говоря, со стороны они ещё более пришибленные, чем я. Пытаются что-то навязать, воспоминаниями голову заполнить, и при этом им ещё и хочется, чтобы я оставался таким, какой я есть. Я не понимаю Влада, я просто отказываюсь это понимать, блять! Если я всё, наконец, осознаю, боюсь, это их не обрадует. Ведь это элементарно — мной, никчёмным и ни хера не понимающим, очень легко управлять. Боже, я даже не всегда вдумываюсь в то, что они мне приказывают делать. Я не думаю, плохо ли то, что от меня хотят, хорошо ли, следует ли так поступать — я просто делаю то, что требуют.       Я чувствую этот лёд, покрывающий меня, всё отчётливее. Он уже начинает вылезать наружу, я купил себе тёплые тапки и часто стал сидеть, завернувшись в плед. Холодно! И мне кажется, что я на самом деле просто хочу убить того Влада внутри себя. Чтобы не подстраиваться под его жизнь, которая стала для меня пучком из нервов, тонких, которые просто не выдерживают попыток распутать и рвутся. Куски, фрагменты, все они разрозненные… Был пазл и рассыпался, и вот я, как дурак, пытаюсь его собрать. Но какие-то куски потерялись, каких-то словно вообще не было. Не хочу больше так. Но вот только… Смогу ли я жить своей собственной жизнью, не подстраиваясь под Влада? Это вряд ли. Ведь нет у меня своей жизни. Только то, что принадлежит прошлому Владу, и на что я могу ориентироваться. Но мне нужна помощь, подсказка, которую я никак не могу найти… Влад, как ты мог так жить? Это же просто пиздец, я скоро откину коньки тут без тебя.

***

      Влад снова сидел на диване и лениво водил пальцем по экрану, пролистывая ленту фотографий в Instagram. Взгляд упирался в небольшие квадратные картиночки, высвечивающиеся на дисплее, но он даже не пытался заострить внимание или, тем более, прочесть подпись. Влад пользовался этим приложением лишь потому, что это была очередная вбитая в него установка — едва он кое-как оправился и смог нормально воспринимать действительность, Рита приволокла ему в больницу телефон, буквально сунула в руки и велела:       — На, полистай, хоть на белый свет поглазеешь немного, а то ведь неизвестно ещё, когда ты выйдешь отсюда, да и окружение своё надо знать в лицо. Заходи туда каждый день и смотри фотки.       И Влад, кивнув, последовал её указу. Как обычно.       Хотя на самом деле он искренне не понимал до сих пор, почему он подписан на всех этих людей и почему раньше ему была интересна их жизнь. Половину из них даже никто в рассказах не упоминал. Оставалось только глядеть на фотографии и не видеть ни одного даже смутно знакомого лица. Но Рита вроде как говорила, что она ничего не трогала в его аккаунте, значит, Влад на всех этих личностей подписался сам и просто почему-то их не помнит.       Какие-то смутные сомнения, даже скорее смахивающие на воспоминания, у него начинают копошиться при виде лишь пары или тройки человек. Один из них — Дмитрий Бикбаев, который в списке стоит самым первым, это значит, что важный, и Влад часто заглядывал на его страницу в прошлой жизни. Вот на его фотографии Влад смотрит особенно внимательно, потому что он — огромная дыра во всех рассказах родителей. Странный парнишка, с короткими кудрявыми волосами, слегка косыми зелёными глазами с длинными, как будто накрашенными ресницами, впалыми щеками и слишком крупными для остальных мелких черт лица губами. Не красавец, но смотреть на фотографии неожиданно приятно, особенно заглядывать в глаза, уставшие, немного грустные почти на всех фото, но спокойные. Плюс улыбка у него заразительная, если бы Влад мог, он бы ему улыбнулся в ответ. Наверное, это называется харизмой. Это его бывший напарник по группе, о котором очень не любят говорить те, кто его сейчас окружает.       Он и сам прекрасно понимал, что раз он когда-то пел с этим парнем, мотался по городам и весям, да ещё и в каком-то шоу поучаствовал, то он если и не друг, то хороший приятель точно, и ему есть, чего Владу о прошлом рассказать. Возможно, даже больше, чем родителям и Рите. А ещё Влад нашёл недавно фотки в Гугле, на которых он с этим парнем стоит в обнимку. Если кто-то после этого вякнет, что Дима был ему не близок, то тот явно идиот. Отец на вопросы о Диме всегда натягивал на лицо улыбку добрейшего дядюшки и рассказывал о мальчике, с которым Влад когда-то пел, но потом группа распалась, потому что оба захотели петь сольно. Ну и завершалось всё это всегда словами о том, что Дима, наверняка, обижен до сих пор на Влада, ведь это он сам заявил о распаде группы. Ну и когда Влад изучал свою биографию сразу после больницы, он не раз видел этого парня рядом, только имя вспомнить не мог. А потом наткнулся на его фото в ленте, и всё встало на свои места.       Для Риты расспросы о Диме — прямо больное место. Влад в первый раз даже засомневался, что она вообще ответит, так долго она жевала этот вопрос, поджимая губы и переминая пальцами какую-то мягкую игрушку. В итоге она буркнула что-то вроде «Да так, наш общий друг с „Фабрики Звёзд“, но ты с ним давно поругался, не знаю, зачем подписался на его новости». Хотя ещё чаще она делала вид, что не понимает, о чём он, и быстренько и ловко съезжала с темы, думая, что Влад не замечает.       Достаточно было иметь мозги, чтобы понять, что с Димой не всё так чисто и есть в прошлом что-то, о чём никто не хочет говорить. Даже представить страшно, что же там может быть такое, чтобы все молчали и, явно, были рады, что Влад не в курсе этого всего. И что же это могло быть? Родители. Конечно, пытаются чем-то забить его голову в отношении Бикбаева, но они уже настолько сами запутались в своём вранье, что Влад даже перестал воспринимать их слова серьёзно. Зачем, если всё равно цепочка событий не выстраивается, а только путается от этих россказней?       И было ещё кое-что. Последнее время ему на мобильный частенько стали приходить сообщения с никак не подписанного в телефонной книжке номера. Они, как правило, были совсем короткие, но Влад всегда очень долго и внимательно их читал, пытаясь вникнуть и понять, кто это ему пишет.              «Привет, Владиус. Давненько не виделись. Может, встретимся как-нибудь?»              «Ты совсем куда-то пропал, даже по телевизору нигде не светишься… Как у тебя дела? Про Риту не спрашиваю, по её инстаграму видно, что всё хорошо».              «Влад, почему ты не отвечаешь? У тебя всё в порядке?»              Влад старался просто не реагировать, хоть руки и чесались спросить, кто это. Хотя, можно было попробовать догадаться, ведь так перековеркать его имя может не каждый. Один вопрос отделял его от правды. Но он почему-то не мог набрать его и отправить, потому что этого человека, даже если тот представится, он не знает. Тяжело общаться с полным незнакомцем. А этот человек, видимо, не считает нужным подписываться, думая, что подписан у Влада в записной книжке, и тот поймёт, в чём дело, и его номер явно был удалён из контактов, поэтому показывается просто рядом цифр, без имени. Но почему? Кто это сделал? Сам Влад? Или Рита постаралась?       Можно было бы просто спросить об этом у жены, но даже если номер действительно стёрла Рита, она ни за что в этом не признается. Либо сделает круглые глаза и притворится, что не понимает, о чём Влад говорит, либо наврёт что-нибудь вроде «Ой, прости, Влад, мне надо было позвонить с твоего телефона, я куда-то не туда нажала, и часть номеров пропала». Всё вот так просто, и уличить её во лжи Влад не сможет. Хотя бы просто потому, что и правды он не знает.       Брехня вокруг меня, в воздухе, в воде, еде, мне кажется, что меня этим прямо пропитывают. Чтобы я, как губка, вбирал в себя это дерьмо. А если не могут придумать, что бы такое соврать, то просто молчат и делают вид, что не понимают, о чём я. Меня за идиота считают?! Я не слепой и вижу, как они кривятся и меняют цвет лица, как хамелеоны. И при этом требуют, чтобы я был Владом. Пф, тоже враньё, иначе бы они уже давно всё рассказали и помогли бы полностью, до крупиц, восстановить жизнь до аварии. А так им чхать, они говорят это просто на автомате. Им не нужен Влад, им нужен я, кукла, манекен, который куда посадишь, там и сидит. Что попросишь сказать, то и скажет.       И этот Дима… Он явно что-то знает и, доберись я до него, дыр в цепочке стало бы куда меньше. Но я без понятия, где он живёт, чем занимается. Я знаю, что он актёр, но ведь может случиться такое, что я приду к нему на работу, а его там нет, убежал в другое место. А директ у него закрыт. Есть кое-что, что меня связывает с ним. Я на сто процентов уверен, что эти сообщения с незнакомого номера — его рук дело. Однозначно, я специально разыскал, кто меня называл этим перековерканным прозвищем. Но что мне ответить? Он не знает кое-чего важного, очень важного, и я боюсь, что могу его напугать попросту тем, что ничего не знаю. Плюс номер удалён. На хрена? Я удалил в порыве беспамятства? Влад до аварии стёр? Рита? Кто и зачем? Снова вопросы без ответов, это уже начинает даже немного раздражать. Не жизнь, а сплошной бред душевнобольного…       И опять холодно. Опять пустота в голове. Врачи сказали, что у меня должно рано или поздно случиться прояснение, но я что-то его уже даже ждать перестал. Три года прошло. Подумать только, три блядских года жизни овощем! Зачем мне эта жизнь? Зачем Андрей это сделал? Чтобы в мире стало на одного страдающего идиота больше? Я даже не человек, я просто кукла, у которой полая фарфоровая голова. Я не могу скопировать Влада, не могу просто, и всё тут. Я запутался в нём, запутался в себе… Легче и дальше жить вот так, выполняя команды. Как собачка. Но мне уже просто тошно, очень тошно жить жизнью кактуса в горшке, у которого есть иголки, но всё равно мир его ограничивается этим самым горшком. У меня не должно было быть желаний и идей, но я какой-то бракованный, от кончиков волос до пальцев на ногах. Я. Хочу. Стать. Владом! Не хочу ловить на себе недоумевающие взгляды и притворяться больным или пьяным, чтобы оправдать вещи, которые делаю или говорю. И я хочу эмоции, очень хочу. Хочу вот так же, как в фильмах, все эти улыбочки, слёзки, крики злости. Но, блять, судьба решила поиздеваться. Отлично, в общем-то. Влад был тем ещё изворотливым мажором. А я просто конченный лох, вот и всё. И всем решительно на меня плевать, кроме тех, кто не знает об одной маленькой детали. Я не Влад, потому что Влада больше нет.

***

      Пустая квартира и тишина, мягкая, приятная. Рита опять куда-то свалила, то ли на очередной высокодуховный тренинг, то ли в салон. Это же надо быть такой лицемеркой, чтобы, сделав с десяток пластических операций, вещать о своей естественной красоте. Влад ведь видел в интернете её старые фотографии, видел бесформенную фигуру, видел косолапые ноги, большую низкую попу и кривые зубы, и поэтому задавался таким вопросом не раз и не два, потому что казалось, что, возможно, сумев понять именно этот аспект человеческой жизни, он наконец станет тем, кого от него все так настойчиво требуют. Умение пиздеть на два фронта, может быть, сделало бы его более человеком, но он так не может. Внутри стоит стопор, который словно блокирует всё попытки нырнуть с головой в этот человеческий мир. Вздохнув, он всё же решил достать телефон и полистать ленту. Какое-то привычное действие, когда хочется подумать и просто сделать вид, что занят разглядыванием чужих фоточек…       Посмотрев ленту новостей с минуту, Влад откинул телефон и подошёл к стойке с музыкальными дисками. Он за это время успел полюбить пару исполнителей, но то, что слушал Влад, что было в его плеере, ему не нравилось. Странно, считая себя Владом, при этом отделять себя от прошлого? Нет, не странно. Влад умер, теперь на его месте Влад. Какая идиотская тавтология, но как ещё объяснить это странное нечто? Наверное, никак. Влад фыркнул и, вставив в плеер любимый диск, воткнул в уши наушники.       Ему не нужна эта жизнь, он о ней не мечтал. Но Влад её получил и теперь не знает, что с ней делать. Вот если бы начинать с нуля, ещё можно было бы что-то сделать, о чём-то подумать. А так ему приходилось доживать чужую жизнь, оборвавшуюся три года назад. Поэтому ему вечно было тошно. В первую очередь от собственных жужжащих в голове мыслей. От чужих воспоминаний, не складывающихся в цельную картину. От вечного вранья. Влад чувствует его, хорошо чувствует, потому что это его цель, идея фикс, воссоздать этого Влада по воспоминаниям. Но неужто, три года пробившись, как рыба об лёд, нельзя было это сделать? Значит, враньё, море, океан вранья и какого-то притворства отделяют его от осознания, наконец, кто такой Влад и как стать им.       Сев на диван, он уставился в стенку и подпёр голову рукой, стараясь вслушиваться. Это был диск с его песнями, его и этого Димы, который его едва ли не преследует. У Влада был талант к стихам, музыке, у него этого нет. Просто Влад все эмоции, наверное, выкладывал на бумагу, а ему-то что выкладывать? Разве что начать записывать мысли, чтобы не путаться. А почему бы и нет, вдруг поможет хоть как-то связать обрывки рассказов, разговоров и прочего. Всё это превратилось в голове в какую-то кашу, которая никак не хотела выстраиваться в ровную линию. Родился, учился, пел, встречался с той-то, женился… Этой линии не было. Были обрывки из разных периодов жизни, между которыми появлялись дыры размером с хорошее озерцо. Наверное, стоит всё же поговорить с Димой этим, он наверняка много сможет рассказать. Не зря его так обходят стороной, почти ничего не рассказывая об их общей группе. Возможно, Дима найдёт ещё людей, которые будут готовы заполнить проплешины своими рассказами о Владе. Есть целая цепочка тех, кто просто выпал из его жизни, стоит только начать разматывать, и он выстроит эту хренову линию. За ней вряд ли будет что-то хорошее, но, наконец, всё будет ясно, как день.       — Влад, я дома.       Рита показалась на пороге и, увидев, что он в наушниках, проплыла на кухню. Но Влад её прекрасно увидел и услышал, хотя бы потому, что в наушниках ничего не было. Быстро она сегодня, наверное, в магазин бегала. Главное, чтобы сейчас не приклепалась с разговорами. Минута, ещё, десять — и наконец, она входит в гостиную в домашней одежде и садится рядом. Не прижимается, а просто садится. Влад вздохнул и вытянул наушник.       — Влад, ты всё ещё обижаешься из-за того, что я тебя толкнула?       — Я мог упасть, — Владу на самом деле плевать, но на её реакцию посмотреть хотелось.       — Да я сейчас всё это понимаю, но тогда меня просто накрыло… Просто… Знаешь, я так хочу Влада обратно. Я всё прекрасно осознаю, но так скучаю временами… Он, конечно, может, и не любил меня, но мы хоть поговорить могли, вспомнить старое, просто обсудить музыку. А теперь вечера проходят в тишине, — она чуть поджала губы, вздохнула и расслабила лицо. Да, так ей гораздо больше идёт, чем с приоткрытым ртом и прищуренными глазами. Она вообще могла бы быть и красивше, намного, если бы не корчилась и одевалась в нормальную одежду. И не изображала страшный акулий оскал.       — Ты тоже не умеешь улыбаться.       — Разучилась за три года.       Это не попытка надавить на жалость, а констатация факта. Влад на такое уже давно не обижался. Он и сам знал, что своим присутствием вытягивал соки из окружающих. А всё потому, что нужно было отпустить Влада, не забыть, но поплакать и успокоиться. А не лепить ему двойника на замену, которого так и не смогли сделать на сто процентов похожим и просто придумали эту мантру про пластику.       Он всё же слегка прикоснулся к Ритиной руке и откинулся на спинку дивана.              Кто ты, Влад? Человек, которого так хотела и получила в мужья Рита. Человек, по которому так убиваются родители, чьё фото до сих пор стоит у них в чёрной рамке на столике. Человек, который связан с Бикбаевым непонятными мне связями, странными, путанными, но наверняка важными. Человек, над чьим свидетельством о смерти я люблю медитировать. Обнимать бумажку, утыкаться в неё лицом. А ещё есть одна ношенная майка, которую я смог спасти от стирки. Она пахнет не так, как я, даже тот же самый парфюм совершенно по-другому звучит. Влад умер, разбился насмерть. Теперь я за него. Я из более прочного теста, меня для того и сделали, чтобы я смог занять его место, и был даже в чём-то лучше. Но есть во мне изъян. Я хочу понять Влада, понять, что за жизнь он унёс с собой в могилу, могилку с невзрачным памятником на кладбище в Подмосковье. Зачем вообще было скрывать его смерть? Зачем из этого делать такую тайну? Чтобы убеждать себя, что Владик жив, вот же он, ходит рядом с ними и даже разговаривает. Враньё. Боже, наверное, именно этого мне не хватает, чтобы стать человеком. Мне не хватает умения врать. Я же всего лишь гомункул, несовершенное создание, выглядящее, как человек, но без души, хотя и мечтаю, чтобы она у меня была, больше всего на свете — это моё единственное желание. Они ведь об этом знают, и давно уже могли бы понять, что глупо ожидать от меня той же реакции, что была бы и у живого Влада.       А ты, Влад, хорош. Как паук, сплёл вокруг себя непонятно что, целую сеть тайн и тупиков. Двойная жизнь, одна для родителей и жены, а другая сейчас сияет чёрным цветом у меня в стройной картине мира. Какие уёбищные дырки, реально очень некрасиво. Конечно, он даже не предполагал, что разобьётся, что на его место поставят меня, поэтому не оставил никаких подсказок. Но я разберусь, обязательно разберусь. Может, не сейчас, через год, через два, а то и через десять, но мне уже самому настолько интересна его жизнь, что я если и уйду, то только после того, как всё пойму и смогу улыбнуться самому себе.       Надо завести тетрадку, спрятать её ото всех и первым пунктом записать «Бикбаев». Я потяну за эту нитку и, кто знает, быть может, наконец распутаю целый клубок. Человек — это не одна жизнь. Это сплетение его жизни с жизнями других. А Бикбаев, кем бы он ни был Владу, явно не посторонний.