***
Стены МИ-6 хранят секрет. Живой, дышащий и спрятанный на виду. Те, кто не понимают, называют это удачей и чудом. Но М известна правда. Которая передаётся от каждого М преемнику почти как обряд посвящения. Это самая опасная тайна из всех, что придётся им хранить. Величайшее оружие, которое попадёт им в руки. И каждый М задаётся вопросом: не умрёт ли этот секрет вместе с ним?***
Она — его королева-воительница, крепкая, с закалённой ветрами кожей, как и у всех королевских особ. Но в ней нет ни капли мягкости. У неё острый язык, а меч ещё острее. И она любит пускать в ход и то, и другое. В ночь, когда он клянётся ей в верности, она прижимает нож к его груди — немного выше сердца — и пускает кровь. — Поклянись мне в верности. Дай клятву, что никогда не предашь. Ты принадлежишь мне. Твоё сердце, твоя любовь, твоё счастье — всё. — Клянусь, — с максимальной торжественностью, которая возможна в шестнадцать лет, произносит Бондр. Он тощий и нескладный. И представить не может, что когда-либо захочет бросить свою королеву, с которой бродил по белу свету ещё в её бытность принцессой. Посему слова легко срываются с его языка. Он смотрит на неё, и у него кружится голова; собственная кровь, стекающая вниз, невероятно пьянит, и чувства поют в его венах. — Хорошо. Теперь иди в постель и покажи, насколько ты поклоняешься своей королеве.***
— Не смей умирать. Если ты и умрёшь, то только у меня на руках и от моей руки, — шепчет она каждый раз, когда они летят в бой. И её слова прорываются сквозь грохот копыт тысячи лошадей прямо в его уши. И каждый раз Бондр обещает ей, и его слова летят с точностью стрел, которые он вырезал для неё.***
Царства падают к их ногам. Она обещает сделать его своим царём, если потребуется. И Бондр узнает, что похоть и любовь — разные сущности, но не уверен, что его королева согласится с этим. Однако устоять перед песнями цыганок невозможно. Она застаёт их в разгар любовного акта — его королева-воин, принявшая обличье старухи. Её глаза горят яростью берсерка, а тёмные кудри развеваются за плечами, когда она резко бросается вперёд. — Ты клялся быть только моим! Где теперь твои обещания?! — кричит она и собирается исполнить своё. Он убивает её и живёт. И не умирает. Вообще.***
В МИ-6 ходят слухи, что он танцует со смертью, нежится в её объятиях, словно старый любовник. Его предупреждают опасаться её насмешливой улыбки. Если бы они только знали. Единственный, кто действительно в курсе — это М; знание передается от М к М, словно он — меч, который используют, чтобы определить короля. Он убивает по их команде, удовлетворяя свою жажду крови в сердце воина и высокомерие его марионеточных повелителей, и в обмен они отправляют его по всему миру, а значит, он может искать реинкарнацию ведьмы, которая прокляла его безжалостной вечностью. Джеймс Бонд на протяжении веков преследует смерть. И когда она приходит к нему, то принимает совершенно неожиданный для него образ: долговязого бледного мальчика-очкарика, которому меньше двадцати лет против семи веков Джеймса. Мальчишки, претенциозно называющим себя Кью, хотя сам он ещё стажёр. Он лепечет о неотвратимости времени, старых кораблях, которые тащат на металлолом, и Джеймс разрывается между желанием поглумиться над его невежеством и задуматься над этими словами-пророчествами. Кью — никто иной как его родственная душа, вторая половинка, его королева-воительница. И старый шрам на груди — не от пули, тот очень легко зажил — пульсирует в присутствии этого подростка. За ухмылкой этого мальчика прячется злобность, которую Бонд так хорошо помнит. Джеймс практически ждёт, что Кью убьёт его на месте. Но мальчишка этого не делает. Наоборот, он вручает ему комплект снаряжения, приказывая поймать убийцу с одним лишь пистолетом и радио. Когда этот ребёнок уходит, Бонд слышит звон браслетов своей королевы, которые та так сильно любила. Он спрашивает себя, унаследовал ли Кью жестокость от своего воплощения королевы-воина или же это просто свойственное подросткам равнодушие.***
Шансов мало, но он пытается. Пуля в сердце — мозг слишком взбудоражен, его захлестывают воспоминания. Он медленно истекает кровью, надеясь, что, возможно, всё наконец закончится. Он приходит в себя в луже уже подсохшей крови — а значит, его маленькая смерть длилась дольше, чем обычно. Вероятно, Кью придумал только фокус с отпечатком ладони, а не сконструировал само оружие. Кровь на зубах Джеймса несёт в себе привкус надежды.***
Выясняется, что это долговязое недоразумение не является ни жестоким, ни равнодушным. Очевидно — Кью не воин и уж точно не королева. Он нечто гораздо более страшное. Притворяется пешкой, и ни с первого, ни со второго взгляда невозможно признать в нём невероятно опасную фигуру. Он подаёт свои амбиции и цели под соусом нравственности и любви к Родине, но внутри — это первозданная ярость. У него её гениальность, но в остальном всё гораздо хуже, потому что он не обладает её осмотрительностью или хотя бы каплей её восприимчивости. Он настолько молод, что до сих пор считает себя неуязвимым. Джеймсу интересно, правда ли это. Может ли убить Кью что-то, кроме него самого. Но его любопытство не стоит риска. Даже лёгкая заинтересованность Джеймса парнишкой проталкивает того к должности постоянного сотрудника, и он почти видит, как крутятся порочные винтики в голове Кью при их следующей встрече.***
При первой же возможности Джеймс заказывает Кью новые капсулы для самоубийства. Он притворяется, будто боится судьбы Сильвы. Кью открывает ящик и тут же вручает ему одну капсулу. С такой готовностью предлагает ему смерть. — Что, плоскогубцев нет? — шутит Джеймс. Кью поднимает бровь и напускает на себя важный вид, словно эта работа ниже его достоинства. На следующий день рядом с рекой происходит взрыв, который уничтожает всё в радиусе ста метров. К сожалению, Джеймс выживает. Конечности срастаются, оставляя небольшие серебряные шрамы, похожие на швы. Похоже, его королева буквально имела в виду смерть от её рук. Кью, естественно, в бешенстве. Они оба получают выговор от М. Позже Кью прижимает его к стене и шипит ему прямо в лицо. Он даже не котенок по сравнению с тигрицей, которой была королева Бонда. — Я просто хотел убедиться, что это сработает, — заявляет Джеймс. — Тем не менее вы всё ещё здесь, — не верит ему Кью. — Звучит так, будто ты не скучал бы по мне. — Как кошка по мышке. В «яблочко».***
— Не все из нас хотят оказаться мёртвыми до своих, скольки… сорока пяти? — колко бросает Кью, когда Джеймс говорит, будто в нём отсутствует тяга к приключениям. Джеймс почти фыркает — он находится в разгар соблазнения своей очередной цели. — Но вы намного старше, не так ли? — разумеется, безжалостно продолжает Кью. — Я видел ваши отчёты, пускай и отредактированный вариант, ведь МИ-6 до сих пор живёт в каменном веке в отношении технологического прогресса. Вы должны быть мертвы; хотите умереть, но просто не можете, да? И по какой-то причине считаете, будто я ваш жнец. Хотите, чтобы именно я убил вас. — Ты явно не в себе, — шипит в ответ Джеймс, когда цель ведёт его обратно в свой гостиничный номер. Она, вероятно, решает, будто он сказал это ей, потому что одаривает его грязной улыбкой. — Когда исключаешь невозможное, то, что осталось, и есть правда, какой бы невероятной она не казалась, — умничает Кью, словно это он за давностью прожитых лет был свидетелем падения цивилизаций. — Вы нуждаетесь во мне. И на вашем месте я бы в подобной ситуации вёл себя хорошо. Джеймс трахает свою цель с большим, чем нужно, остервенением, пока та не начинает стонать так громко, что, кажется, весь технический отдел слышит её через наушник Кью.***
Сказать, что Кью отмечает и воспринимает это как подтверждение, было бы преуменьшением. Он смотрит на него с голодом цыгана и восторгом завоевателя, который обнаружил новый народ, готовый пасть к его ногам. — Чего ты хочешь? — спрашивает Джеймс. — Мне казалось, это очевидно, — Кью тянет слова, осторожно осматривая останки пистолета, с которым он отправлял Джеймса на миссию. — Я хочу услышать это от тебя. — Сделайте меня квартирмейстером. Я мог бы и сам этого добиться, но не хочу ждать, пока нужное количество старых бюрократов окажутся на своих хосписных койках. — В день, когда ты станешь квартирмейстером, ты меня убьёшь. — Вам нужен договор в письменном виде? Может, подписанный кровью? Что вы вообще такое? Бонд вспоминает о своей последней клятве на крови, затем разворачивается и уходит.***
Год проходит достаточно спокойно. Кью не думает о политике, предпочитая, чтобы за него свидетельствовали кровь и цифры. Кровь не говорит о чём-то хорошем, во имя чего бы она ни проливалась. Если бы Бонд был человеком, Кью уже трижды убил бы его. Одной только иронии достаточно, чтобы стать его жертвой. Но Бонд не человек уже много веков, а Кью ещё так мало лет. Джеймс трахается и сражается, Кью щебечет у него в ухе — слова острые, как кости, которые слишком велики для тела мальчишки. Они могут быть полыми, как у птицы, и Джеймс легко мог бы их сломать. Они подходят к его тёмному гнезду волос на голове — торчащим во все стороны вихрам. Если бы у Кью были крылья, Джеймс обрезал бы их. Джеймс презирает его. Он нужен ему, чтобы умереть.***
Когда Джеймс в Тайбэе ложится с мужчиной, чьё имя он даже не пытается запомнить и чей член хотел бы забыть, Кью неожиданно шепчет ему в ухо секретную информацию. Когда Бонд просыпается, ни мужчины, ни Кью нет. От мужчины записка, а вместо Кью другой ассистент, чьё имя Джеймс не знает и знать не хочет. Отсутствие Кью необычно, но он не спрашивает, куда тот делся. Ему бы это слишком понравилось. Проходит два дня, но Кью до сих пор не вернулся. Его замена не так уж плоха, но тот недооценивает возможности Бонда — размахивает Джеймсом, как кинжалом, а не мечом, и всё тянется гораздо дальше, чем следовало бы. На третий день после стычки со своим ассистентом, ради блага и вменяемости всех участников, Джеймс спрашивает о Кью. Тот никогда не прогуливал работу. Ради бога, этот ботан как-то пришел с гриппом. И свёл на нет работу всего отдела, потому что с ним сюсюкался каждый. Даже Манипенни, которая избегала технический отдел, как огня «из соображений, которые тебе не понять, Бонд», и та принесла ему чашку чая. Она даже М не носит чай, хотя, по сути, является его телохранителем и одновременно секретарём. Ассистент Джеймса замолкает (если сравнивать с недавними воплями). Текут минуты, Бонд дожидается на крыше вертолёта, который заберёт его. У него остался пистолет с половиной обоймы и много времени. — Я мог бы уже затребовать эвакуацию к тому времени, как они наконец окажутся здесь. Сколько ещё я должен ждать из-за вашей некомпетентности? Трупы скоро начнут вонять, — многозначительно говорит он. — Кью отсутствует. Мы полагаем, его похитили. — Полагаете. Он пропал три дня назад. Вы не сказали мне и даже не знаете, похитили его или убили? — Не было причин сообщать вам, вы занимались миссией, которую требовалось завершить, и вам нельзя было отвлекаться. У нас есть агенты, которые ищут его. Вы же знаете, мы заботимся о нём. Но он всего лишь ребёнок и не владеет какой-либо важной информацией, а ресурсы ограничены. Джеймс сжимает зубы, но ничего не говорит. И следующие полтора часа ожидания вертолёта проходят в тишине. Если бы Джеймс был параноиком, то решил бы, что исчезновение Кью спланировано М. Он никогда не говорил ни одному из М, что может умереть, как и не озвучивал причину своего желания путешествовать по миру, но есть шанс, что Мэллори догадался и вычислил, что Кью — катализатор. Контролировал мальчишку и использовал Джеймса в качестве инструмента. Он вовремя предоставляет отчёт и впервые берёт отпуск после миссии.***
— Они не искали меня. Рука Джеймса выхватывает пистолет, когда он слышит чей-то шёпот. Должно быть, кто-то обошел его сигнализацию. — Правда, Бонд? Три дня — столько вам потребовалось, чтобы забыть меня? Джеймс оглядывает свою квартиру. На диване — жалкий комок одеял и мальчик. Кью. Без очков, и от этого он выглядит ещё моложе, чем обычно. Несмотря на язвительный тон, мальчишка кажется уставшим и напуганным. У него на щеке уродливый синяк и следы высохших слёз, и Джеймс готов поспорить, что это не единственное повреждение, которое тот получил. Глаза Кью расфокусированные и остекленевшие, он лежит на боку, свернувшись калачиком. — Кью, — тихо говорит Джеймс, медленно подходя к дивану. — Я только что вернулся. Зашел домой, чтобы кое-что прихватить для поисков тебя. Ты давно здесь? Кто-нибудь осматривал твои травмы? — Это была двухдневная миссия, — обвиняюще бросает Кью и прищуривается. — Где ещё один день? — Твоя замена оставляет желать лучшего. Кью смеётся. — Скажи им, чтобы в следующий раз искали меня. Джеймс опускается на колени перед диваном, чтобы их глаза оказались на одном уровне. И медленно стягивает с Кью одеяло. К его удивлению, тот надел вещи Джеймса — в одной из его футболок мальчишка практически утонул. А штаны выглядят так, будто свалятся, если Кью встанет. Глаза Джеймса впиваются в руки Кью. Левая вся изуродована — сломанные пальцы и ужасные красные рубцы. Его переполняет необъяснимая ярость: кто-то посмел причинить боль его маленькому эльфийскому подкидышу*. — Полагаю, желаешь, чтобы именно я занялся твоими ранами, раз ты здесь, а не в больнице. Кью кивает. — Вопросы, — объясняет он. — И МИ-6… нет. Ты безопасен. И нуждаешься во мне, — Кью морщится. — Хотя я не смог найти твою аптечку. — Я скоро вернусь, — обещает Джеймс, а затем идёт за медикаментами, которых, к счастью, у него много. Ему интересно, как долго Кью был здесь, мучаясь от боли. Как он сбежал. И сколько находился во власти своих похитителей. К моменту его возвращения Кью уже успел раздеться до трусов — также не его собственных. Джеймс вздыхает от облегчения, когда видит, что повреждения в основном поверхностные — царапины, ссадины, порезы, и ничего необратимого нет. Больше всего досталось руке, и есть риск инфекции — Кью весь в грязи. — Они хотели отправить сообщение. — Для МИ-6? — спрашивает Джеймс. Кью слабо, сардонически улыбается, и это никоим образом не является ответом. — Есть аллергии на лекарства? — уточняет Джеймс, и Кью отрицательно качает головой. — Ладно, смотри, я собираюсь дать тебе немного морфия и седативных препаратов. Так что ты можешь отключиться в любой момент, — Джеймс осторожно берёт левую руку Кью и вводит иглу ему в вену. После морфия он колет успокоительное. — Надеюсь, меня лечить у тебя получится лучше, чем себя самого, — прислонившись к Джеймсу, невнятно бормочет Кью, хотя лекарства ещё не должны были подействовать. Бонд думает, а спал ли вообще Кью, пока ждал его, или же боялся заснуть, опасаясь кошмаров или рецидива. — Для бессмертного у тебя слишком много шрамов. Или не слишком? Я же не знаю, сколько тебе лет. — Давай, поднимайся. Отведём тебя в ванну, пока ты полностью не отключился. Кью вырывается из его рук, яростно качая головой, и, поскуливая от ужаса, падает на диван. Желудок Джеймса неожиданно сжимается от отчаяния, и возникает ощущение, будто на него рухнуло здание. Он опускается на колени перед диваном и поднимает руки, демонстрируя Кью открытые ладони, чтобы успокоить его. В конечном итоге, оказывается, урон далеко не поверхностный. Они пытали Кью водой. — Тише. Всё хорошо. Никакой ванны. Я принесу мочалку и оботру тебя, ладно? — Джеймс гладит Кью по голове, надеясь успокоить его. — Тебе не обязательно разговаривать со мной как с ребёнком, — огрызается тот, но всё равно дрожит, как осиновый лист. Джеймс идёт в ванную за полотенцами, мылом и небольшим тазом и не говорит: «Но ты и есть ребёнок». Он закрывает за собой дверь и пускает воду, надеясь, что Кью не услышит, и это не спровоцирует его страхи. Какого чёрта он творит? Он не в состоянии справиться с травмированным ребенком. А Кью — ребёнок, несмотря на весь свой ум и иногда проявляющуюся прелесть. Но если Джеймс отвезёт его в МИ-6, возникнет ещё больше вопросов и подозрений. Он вздыхает. Хочется верить, мальчишка скоро отрубится. Когда он возвращается, Кью всё ещё в сознании, хотя голова его опущена. Но даже в таком состоянии он с опаской следит за тазом. Джеймс подносит таз к нему и показывает, как мало в нём воды. Кладёт пару полотенец на диван, а потом опускает мочалку в воду. — Твои похитители до сих пор на свободе? — спрашивает он в надежде отвлечь Кью от процесса. Тот слабо кивает. — Я ж… н… ты. Мальчик злится на себя — неповреждённая рука сжимается в кулак, словно он должен был нейтрализовать группу обученных вооружённых людей, которые, очевидно, и похитили его. Он злится ещё сильнее, вздрагивая от прикосновения мыла. — Ты правильно сделал, когда просто сбежал. Убивать — тяжёлая работа. Кью отвечает мягким бормотанием, затем начинает заваливаться на диван и Джеймса, когда сон настигает его. Он не слишком дёргается, когда Джеймс касается его изувеченных пальцев. Бонд задаётся вопросом, может ли он взять здоровой рукой Кью нож и пырнуть себя, и зачтётся ли это. Он заканчивает обтирать Кью, затем одевает его и подхватывает на руки. Пора отвести мальчика к врачу. Ему нужен рентген и гипс, и Бонд знает женщину, которая никогда не задаёт вопросов.***
— Это довольно крупный котик. Милый, но выглядит немного диким. Он же не проснется и не укусит меня, правда? — спрашивает Иднея, когда Джеймс приходит в её ветеринарную клинику. — Кроме того, кажется, он недоедал. Ты подобрал его на улице? — Даже игриво подшучивая, она сканирует Кью профессиональным взглядом. — Ладно, давай сделаем ему рентген. Говоришь, левая рука? Знаешь, ты тоже выглядишь не очень. Уверен, что тебе самому не нужен рентген? Джеймс отрицательно качает головой. Его травмы не настолько серьёзны, чтобы перенос Кью оказался проблемой. Ребёнок поразительно лёгкий. — Да, его бросили. Вряд ли у него есть какие-либо другие повреждения, требующие рентгена, но лучше перебдеть, чем недобдеть. Иднея смотрит на него — целых сто шестьдесят два сантиметра горячего осуждения. — Значит, ты не с улицы его подобрал. Никогда не думала, что доживу до этого дня. Ребёнок, правда? Подожди, он твой? — она бросает ещё один взгляд на Кью, но уже любопытный, а не профессиональный. Джеймс про себя вздыхает. — Нет. А сейчас, пожалуйста, сделай рентген. И не забудь про антибиотики для его спины. Она печально качает головой и кладёт руку Кью под рентген. — Оставь меня наедине с моим пациентом и займись собой. Ты же знаешь, я ненавижу, когда у меня стоят над душой. Бонду хочется запротестовать, но он и так на сегодня дал ей достаточно поводов раздуть историю, да и кровь от пули на бедре начинает сохнуть и липнет к брюкам. Он достаточно доверяет ей. Не из-за её преданности ему, а потому, что у неё слабость к бродягам и беспризорникам. Когда он выходит в коридор, то слышит её шепот через открытую дверь. — Мы в ответе за тех, кого приручили. Или, скорее, за того, кто приручил нас. Ты ведь у нас лисёнок, да? Маленький Принц. Если бы Иднея только знала, как близко подошла к верному обозначению, но далека во всём остальном. Квартирмейстер должен быть полностью функциональным. Только и всего.***
— Ты возил меня к врачу, — первые слова Кью, когда он просыпается. — К ветеринару. И она не задавала вопросов. Важных, я имею в виду. Сказала, будто ты напомнил ей дикого кота. — Если бы у меня были когти, ты бы узнал первым, — язвительно говорит Кью, пытаясь выхватить кружку из рук Джеймса. — Кроме того, кошки — великолепные существа, — продолжает он, сделав глоток чая. — Умные. — Ну да. И ускользать тоже мастера, — добавляет Джеймс с фальшивой беспечностью. — Как тебе удалось сбежать? Кью закрывает глаза и вздыхает — судорожно и глубоко, — разгоняя пар, поднимающийся от чая, то и дело вздрагивает. Ещё один глоток — и он снова открывает глаза. Без очков они удивительно выразительны. — Не сегодня. Официально это не касается МИ-6. Я могу сказать тебе, где они находятся и как выглядят, но остальное тебя волновать не должно.***
Джеймс слишком поздно осознал, что он, собственно, делает. Заботится. Он забыл, как обещания, которые он дал своей королеве-ведьме, могут аукнуться ему. Забыл, что она владела его сердцем. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять — он никогда не сможет сильно привязаться к кому-то или чему-то. Он не ожидал, что полюбит эту чудовищную химеру, в которой изредка чувствовался её «дух». Кью — это полые птичьи косточки и глаза змеи, самоуверенность кошки и щенячье нетерпение, по сравнению с непоколебимостью львицы, которая была его предшественницей. Джеймс никогда не думал, что можно одновременно настолько ненавидеть и любить кого-то, даже если ненавидел он свою королеву уже после её смерти. Он должен был знать. Говорят, время и разлука заставляют сердце любить сильнее. Близость и личность Кью лишь подкармливают его ярость.***
Бондр не трахал мужчин. Джеймс Бонд, спустя столетия, вне миссий, тоже. В отличие от Кью.***
Бонд почти ушёл. На самом деле ему не стоило удивляться, обнаружив Кью в таком месте — сомнительном и неприглядном; месте, где плохие ночи превращаются в худшие, а в худших люди находят свою смерть. Это не удивляет его. Он научился ожидать от него самого плохого. Так или иначе, Кью, кажется, из тех, кто пьет свою горькую чашу до дна. И не станет сопротивляться. Сюрпризом для Джеймса становится вид Кью, танцующего с мужчиной вдвое старше него, который лапает его и пожирает голодными глазами. Кью — даром что ещё пацан, которому юридически даже находиться здесь запрещено — пытается виться вокруг него, но вместо соблазнительной грациозности выходит неуклюжее дёрганье молодого жеребёнка. И, очевидно, его нынешняя компания совсем не возражает. Джеймс помнит, как танцевала его королева. Искрящиеся жизнью прыжки и взмахи руками, звон браслетов на руках и ногах, которые перекликались эхом со звоном оружия на поле боя. Её танец всегда заставлял Джеймса думать о небе и пике погони; он и близко не напоминал танец цыганки — сплошные движения бёдер и нарочитый соблазн, причина остаться и гарантированное обещание добычи. Кью поворачивает голову и встречается с Джеймсом взглядом. Мальчик улыбается — знойно, но застенчиво, и показывает себя. Его рубашка промокла от пота и облепляет фигуру, а волосы растрёпаны больше, чем обычно, словно минуту назад там побывали чьи-то пальцы. Мужчина рядом с ним поглядывает на Джеймса, затем наклоняется к Кью, чтобы что-то прошептать ему на ухо. Бонд ничего не чувствует. Поправка: он чувствует желание защитить и ярость, потому что мужчине, танцующему с Кью, далеко до хорошего парня. Если простого инстинкта Бонда недостаточно, то уж пистолет всегда является поводом забить тревогу. Джеймс только что собрал Кью по кускам. И черта с два будет делать это снова. Кью, кажется, неверно истолковал его взгляд, потому что клюёт мужчину в щеку и пытается сбежать. Прежде чем мальчишка успеет сделать какую-нибудь глупость или придумать нечто ещё более неловкое и дурное, Джеймс хватает его за воротник. — Какого чёрта ты творишь? Ты же знаешь, что он вооружен, — по крайней мере, Джеймс надеется, что тот в курсе, — и пытаешься заставить его отвезти тебя домой? — Я не пытаюсь, я добиваюсь этого. И кабинки в туалете, честно говоря, было бы достаточно, — Кью закатывает глаза. — Конечно, я знаю, что делаю. Он владеет информацией о людях, которые похитили меня. Увидев тебя, он решил, что ты мой парень, учитывая твой бешеный взгляд, — Кью наклоняет голову набок и улыбается так, будто гордится ревностью Джеймса, за которую принял его гнев. — Кстати, спасибо. Ты достаточно отвлёк его, чтобы я мог спокойно отступить. Конечно, я не против кабинки, но… — Кью замолкает и пожимает плечами. — Он всё же конченный мудак, пускай и выглядит горячо. Это не может закончиться хорошо. Джеймс выпускает воротник своего ботана и с некоторой осторожностью — потому что маленький говнюк всё ещё восстанавливается — хватает за локоть и ведёт к выходу из этого гадюшника. — Не мог выяснить это с помощью своих обычных методов? Рука Кью тянется в карман, и он мельком демонстрирует Джеймсу телефон. — Нажать на курок не так уж сложно — разве что муторно и утомительно. Бонд не верит. Малыш рискует собственной жизнью, чтобы доказать свою точку зрения? Кью не готов к этому, он совершенно не создан для подобного. — Есть два типа усталости: один вызывает желание поспать, а другой заставляет искать покой. Ни то, ни другое не хорошо. Сосредоточься на своей обычной работе. Кью смотрит на него, широко раскрыв свои обманчиво невинные глаза. — И какой же тип усталости у тебя? Ты ищешь сон? Или покой? Непроизнесённое «со мной» висит в воздухе. — И то, и другое. Я — старый корабль. — Ну, а я ищу покой. Тогда смогу поспать. Значит, он боится. Скорее всего, кошмары. — Адский способ обрести покой. Бонд предложил бы сделать это за него, но если он даст мальчишке палец, тот отхватит всю руку. Факт влюблённости в него Кью — уже достаточно плохая новость. — Надеюсь, ты не серьёзно это говоришь, учитывая нашу профессию, — легко говорит Кью. — Даже этой шутки хватило бы, чтобы страна пала. Хочешь посмотреть, как я работаю? — Я в этом смысле не вуайерист. Проследить, чтобы парнишка добрался до дома в целости и сохранности, конечно, ничего не значит. Это наверняка прописано в его должностной инструкции.***
Джеймс дома, ест, сидя на своём диване, и просматривает досье МИ-6 на Кью — поскольку, видимо, на мальчика есть гораздо больше, чем кажется на первый, второй и даже третий взгляд — когда кто-то входит в дверь его квартиры, минуя защиту, которую он обновил в начале дня. Бонд в мгновение ока отбрасывает папку и направляет на незваного гостя пистолет. Первое, что он видит — это оружие в руках вторженца, что-то похожее на L11A3**, которая опущена к полу. На секунду он думает, что в этом нет никакого смысла — злоумышленник вломился к нему со снайперской винтовкой, — но затем Бонд видит, в чьих руках она находится. Кью. Ну конечно, чёрт возьми. Это странное зрелище. Винтовка непропорционально большая по сравнению с ним, весит семь килограммов, а сам мальчишка, скорее всего, не больше пятидесяти пяти. Кью, не отводя от него взгляда, подходит и кладёт руку на дуло пистолета Джеймса, опуская его. Затем кладёт винтовку на журнальный столик и устало плюхается на диван, где секунду назад сидел Джеймс. — Я не могу это сделать. — Хорошо. У тебя нет лицензии на убийство, — спокойно отвечает Джеймс. — МИ-6 до сих пор не нашла меня, — с сухой иронией говорит Кью. — Подождёшь еще немного — и они решат, что ты мёртв. Кью хихикает в ответ, и этот несолидный и безмятежный звук кажется малость очаровательным. — Ты вообще умеешь стрелять из этого? — интересуется Бонд, указывая на винтовку. Баллы Кью по стрельбе едва дотянули до проходного, если верить досье. Хотя Бонд не верит, что Кью не подделал его. — Бонд, это я её создал. — Но это не говорит о твоём умении прицелиться из неё. Или вообще способности выстрелить в кого-нибудь. — Я сконструировал её, — повторяет Кью. Джеймс задумывается, что подразумевает под этим Кью, когда тот уточняет: — И она целится за меня. Только Кью мог додуматься, будто изобрести пушку с автоматическим прицелом легче, чем просто научиться целиться. Джеймсу начинает казаться, что у Кью отсутствует часть мозга, отвечающая за здравый смысл, или же он попросту обменял её на пару дополнительных баллов коэффициента интеллекта. — Тогда нажать на курок не может быть слишком трудно, — издевается Джеймс. Он спрашивает себя, должен ли поощрить желание Кью вернуться в логово его похитителей, чтобы помочь ему спустить курок, и стоит ли будить в химере склонность убивать, чтобы облегчить грядущую ситуацию. Это несложно, учитывая желание Кью проявить себя. — Это и не должно быть трудно, — соглашается Кью. Некоторое время они сидят в тишине, пока Джеймс не понимает, что Кью из-за удушающей неловкости уходить не собирается. Он вздыхает. — Ты всегда заставляешь меня заниматься грязной работой. — Я пойду с тобой? — оживляется Кью. — Всё равно хочу увидеть, как они захлёбываются кровью. — Приятно узнать, насколько далеко ты можешь зайти.***
Кью безжалостно вершит казнь. К тому моменту, как Джеймс заканчивает с заброшенным складом и собирается уйти, тот напоминает побоище в миниатюре. Джеймса взбесила бы мелочная опека Кью, если бы не то, как блестяще он это всё провёл. К тому же он не просил о чём-то таком, чего бы, в конечном итоге, Бонд сам не сделал, если бы ему пришлось выбирать. — Идём домой, — говорит Кью, когда последняя из их жертв издаёт предсмертный булькающий вздох, захлёбываясь собственной кровью. Все, так или иначе, были задушены, хотя нескольких пришлось утопить. — А прибрать за собой? Мы тут довольно сильно пошумели вообще-то, — Джеймс подозревает, что Кью хотелось слышать их крики, поэтому он намеренно отказался от кляпов. Кью оглядывает склад. — Вряд ли у тебя есть при себе ручка и листок. Ох, ну да, конечно, — он наклоняется к ближайшему трупу и расстёгивает ему рубашку. Затем берёт нож, делает надрез и, используя выступившую кровь, пальцем размазывает её по груди, оставляя надпись: «Вернусь в понедельник». Кью замирает, секунду думает, а затем добавляет смайлик. Джеймс смотрит на него, и в голове мелькает мысль: в этот миг он является свидетелем рождения социопата. Да ещё и такого, который подписывается под своей «работой».***
МИ-6 приветствует возвращение Кью со смешанными чувствами. Они рады, что он жив, но слухи о Кью/Джеймсовской резне распространились, как лесной пожар. Шепотки варьируются от версии, будто Кью перерезал всех лично или нанял убийц, и до манипуляций Джеймсом, которого заставил это сделать. Достаточно сказать о недовольстве М последствиями похищения Кью и возникшем после этого беспорядком. Джеймса также это коснулось. Кью обосновывается в его квартире, ничуть не обескураженный пассивно-агрессивной модернизацией Джеймсом его системы безопасности. Хотя изменения по сути ничего не значили, Джеймс, просто на всякий случай, хотел быть уверен, что его система никого не убьёт. Присутствие Кью становится постоянным. Если он не чирикает в ухе Джеймса во время миссии, то находится у него в квартире вместе с ним. Кью не пытается слишком явно подкатывать к Джеймсу, хотя его выбор одежды (или же полное её отсутствие) становится всё более двусмысленным. Объективно Кью не так уж плох — бледный и стройный, что модно в этом веке, и до одержимости предан своей работе. Он гладкий (не считая выпирающих горными хребтами косточек), и единственный видимый изъян — это шрамы, которые кому-то, возможно, и могли бы показаться отвратительными, однако Джеймсу известна история каждого, ведь именно он латал Кью после них. Было бы гораздо легче, если бы тот привлекал его. Кью, как и собственной квартиры, избегать невозможно. Если же он это делает, то по возвращении в технический отдел за оборудованием его встречают грустные глаза и горькая улыбка. Они оказываются в неловком тупике: оба живут в квартире Джеймса, но вне привычного распорядка едва обмениваются парой слов. Джеймс больше не выхватывает пистолет, когда входит в квартиру и слышит признаки жизни внутри. Кью перестает пугаться, когда Джеймс поворачивает кран. Кью исполняется девятнадцать, потом двадцать, и каким-то образом он становится Р. Но, вопреки ожиданию Джеймса, он, кажется, не в таком уж восторге. С тех пор, как его не смогли спасти, Кью недоволен МИ-6. Джеймс не спрашивал, почему тот не уволился. Он вообще не заговаривал о похищении, а сам Кью никогда не поднимал эту тему.***
— Тебе когда-нибудь бывает одиноко? — спрашивает Кью однажды утром за чашкой чая и тостом — приготовленными Бондом, потому что Кью по утрам сонная муха, и ему нельзя доверить тостер. — В смысле? — приподнимает бровь Джеймс. Если бы он был одинок, а это не так — не больше, чем обычно, — то со стороны Кью было бы ошибкой ставить ему в вину каждый раз, когда он спал с кем-то не ради работы. — Или только в эту эпоху у тебя нет любимого человека? Что бы ни заставляло тебя жить и умереть лишь от моей руки, оно же и причина того, что ты живешь, цедя по капле эмоции? — Хочешь занять вакантное место? — шутит Джеймс. — Ты же знаешь, что да, — на полном серьёзе отвечает Кью. Он пьёт чай и смотрит на Джеймса. Сквозь пар его глаза напоминают зеленый оазис. — Не знаю, — отвечает он и, к своему удивлению, понимает, что это правда. — Я хочу занять это место.***
— Ненавижу смотреть, как ты умираешь, — первое, что слышит Джеймс, очнувшись от, судя по всему, очередной смерти. — Не спеши, — продолжает он, когда понимает, что Джеймс пришёл в себя. — Бомба убила всех, — его голос звучит настолько же устало, насколько ощущает себя Джеймс. — Сколько времени? — спрашивает он. — Полпятого вечера. Джеймс открывает глаза и обнаруживает голубое небо. — Я имею в виду, в Лондоне. — Полшестого утра. Я не смог бросить тебя одного, пока ты был «мёртв». — Не забудь о своем обещании, — всё, что отвечает Джеймс, затем снова закрывает глаза. Он знает, что Кью пришлёт кого-нибудь за ним.***
Кью честно предупреждает его о свидании. И Джеймса совершенно не удивляет, что выбор мальчишки — полное дерьмо. Удивляет то, что Кью не составил какой-нибудь алгоритм или не сконструировал себе робота-бойфренда. Так что, может быть, в итоге всё не так уж честно. — И чем тебе этот не угодил? — шипит Кью, когда Джеймс вытаскивает его из паба. — Папочка, — капризным тоном добавляет он, недовольный той ролью, которую Джеймс взял на себя, чтобы забрать его со свидания, ставшего катастрофой. — Его зовут Эггзи. — Меня он устраивал. — Его отчим — мразь. — Отчим. Не он сам. Он был очень милым. Кроме того, тебе какое дело? Пока я цел — смогу выполнить обещание. Это несправедливо. С тобой я встречаться не могу, а с кем-либо ещё — ты мне не позволяешь. Какой будет следующий предлог? Пра-тётя моего кавалера по линии отца когда-то была оштрафована за превышение скорости на двадцать километров в час? Джеймс не удостаивает его ответом. Кью останавливается. — Тебе не всё равно, — нерешительно говорит он, словно произносит божественное откровение. — Я не понимаю. Тогда почему нет? — Я натурал. — Никогда не слышал о шкале Кинси? Ты не можешь быть исключительно гетеро. Я же видел, как ты… о, — лицо Кью мрачнеет. — Понятно. Ты можешь сделать это ради Англии, но больше никак. Какие бы чувства тобой ни двигали, ты явно не заинтересован. В таком случае я бы предпочёл, чтобы ты оставил свои чувства при себе. Это неверный, логически ошибочный и несправедливый упрёк. Однако Кью топает обратно в паб. И Джеймс не останавливает его. Гораздо позже Кью возвращается в квартиру Джеймса. Вероятно, вместе со своим спутником, потому что Джеймс слышит их громкий, пьяный шёпот перед входной дверью. Кью извиняется, и… — Ничего страшного. Я знаю, каково это — любить безответно. Хреново, но нужно всего лишь высоко держать голову. Ладно, давай зайдём внутрь. Все путём, пацанчик. Кью отвечает едва слышным сопением. И даже не пытается отнекиваться. Дверь начинает открываться, и Джеймс быстро пробирается к себе в комнату, чтобы Кью, войдя, не узнал, что он сидел в гостиной. Ждал и прислушивался.***
Насколько Джеймс может сказать, после этого Кью кроме работы больше никуда не ходит. Он начинает носить практичную одежду и перестаёт улыбаться — хотя в последнем Джеймс не уверен, потому что Кью избегает его. Он запирается у себя в комнате, пропускает приемы пищи, словно может это себе позволить, перестает шутить с агентами и изобретает. И Джеймс наконец может спокойно ходить по своей квартире, не спотыкаясь о провода и не наступая на процессоры. Это отвратительно гнетуще. Даже во время миссий Джеймс задыхается, ощущая жуткую тоску Кью под этим спокойным тоном без единого грубого слова. Что ж, Кью не ошибся. Он поступал хуже и за меньшее.***
— Я солгал, — врёт Джеймс и кладёт своё оборудование — абсолютно целое — на постель Кью. На полсекунды глаза Кью озаряет надежда, затем он, сощурившись, смотрит на Бонда. В руках у него ноутбук, он полуодет и явно приготовился к ещё одному дню в четырех стенах своей комнаты, раз уж у него наметился перерыв в работе. — Я просто подумал, что легче будет не привязываться. Ты такой молодой и… — Джеймс обрывает себя, останавливается и делает шаг вперёд, сокращая расстояние между ними. Кью тянется к нему, как цветок к восходящему солнцу, и Джеймс на секунду позволяет себе ощутить вину. Он обхватывает ладонью щеку Кью, зарывается рукой в лохматые кудри и целует его со всем своим накопленным опытом. Он чувствует себя в тысячи раз хуже, чем когда соблазняет кого-то ради миссии. Нет никаких фейерверков, ничего подобного тому, что должно быть, когда целуешь свою половинку, свою родственную душу. Джеймс на миг выпускает Кью, чтобы переложить ноутбук на тумбочку. Глаза Кью, не мигая, следят за каждым его движением. Он часто дышит, щеки покраснели, а губы блестят. Глядя на него, Джеймс почти вспоминает первый раз со своей королевой. Он снимает рубашку, чтобы сравняться в количестве одежды с Кью, и садится ему на бёдра. Кью протягивает руку, чтобы коснуться Джеймса, но замирает в нескольких дюймах от его живота. Закусывает губу и спрашивает с несвойственной для него неуверенностью: — Можно? Джеймс кивает. Его королева и цыганка — обе были властными и требовательными в постели, такими же, как и Кью во время миссий. Но такой милый и нежный Кью… совершенная неожиданность. — Это твой первый раз? — спрашивает Джеймс, когда тот проводит пальцами по линиям его тела. Кью застывает. Открывает рот, но ничего не говорит, пойманный между «да» и «нет». Насколько понимает Джеймс, нерешительность Кью никак не связана с его репутацией или желанием Кью что-то изобразить. Чёрт, дело совсем в другом — в том, чего нет в досье Кью. Он хочет свернуть шею всем, кто когда-либо обидел его маленькую химеру. — Это будет твой первый раз, — обещает Джеймс. — Не волнуйся. Когда он бежит в свою комнату за смазкой и презервативами, то замирает возле пузырька с лекарством, которое купил по дороге домой. Поздно сдавать назад. Он открывает пузырек и всухую глотает таблетку. На всякий случай.***
После Джеймс вытирает их влажным полотенцем, и Кью облепляет его, будто он гигантский плюшевый медведь. — Спасибо. Это было… великолепно. Джеймс целует его в лоб. По крайней мере, хоть это ощущается естественным. — Рад был служить. — Я люблю тебя, — бормочет Кью ему в шею. — И я тебя, — легко отвечает Джеймс. Это — первые правдивые слова за сегодня. Когда Кью засыпает, Джеймс смотрит в потолок и молится, чтобы у Кью было низкое либидо.***
В качестве отвлекающего маневра Джеймс водит Кью на свидания в различные места. И, во избежание любых подозрений, иногда спит с ним. Это работает. Кью расцветает от внимания Джеймса и счастливых моментов — он учит Кью, как не быть катастрофой на кухне, смотрит телик и обнимается с ним на диване, смеется над политиками в Америке и делает ставки на то, кого следующего ему придется убить. Всё это лишь для того, чтобы компенсировать отвращение, которое поднимается в нём каждый раз, когда он глотает синюю таблетку и ложится с Кью в постель.***
Но эта семейная идиллия не вечна. Джеймс не знает, как так вышло, но Кью находит пузырек с таблетками, которые обеспечивали их лживую сексуальную жизнь. Крики и слёзы вполне ожидаемы. А вот извинения Кью за то, что он воспользовался им и напрасно обвинил в бесчувственности, — нет. Кью снова закрывается в своей комнате, и эта аура смертельной тоски возвращается, усугублённая чувством вины. Джеймс не знает, кто из них виноват — он или Кью. Он, который не может любить Кью так, как тот хочет, или Кью, который влюбился в него, хотя оба знали, что это плохо кончится.***
Джеймс подумывает пристрелить квартирмейстера, чтобы Кью повысили. Он хорошо знает, что время не лечит. Всё происходящее между ним и Кью — гноящаяся рана, и разложение уже не остановить.***
— Прости меня, — говорит Джеймс, когда избавляется от тел и убирает гостиничный номер. — Я просто хотел, чтобы ты был счастлив. — Мне тоже очень жаль. Но… Хоть что-то из того, что у нас было… тебе нравилось? — Да. Дружеские отношения. — Хочешь, мы вернёмся к этому? Только к этому, больше ничего особенного. Это ужасная идея, но Бонд соглашается.***
— Ты всё ещё хочешь умереть? — спрашивает Кью. Оба знают, что они всё ближе и ближе к завершению контракта. Майор Бутройд стареет, и, во многом благодаря Джеймсу, показатель успеха Кью беспрецедентен. — Неужели было бы настолько ужасно пожить со мной ещё несколько лет? Жить так, как он живет с Кью — не плохо. Лучше, чем все эти годы без него. Он на самом деле чувствует себя живым. Но это не меняет его решения. Джеймса всё равно пожирает постоянное ощущение, будто он, словно мячик на веревочке, держит Кью в двух состояниях: свободы и тоски. В конце концов, желаемое рядом, и он хочет этого. Жаждал на протяжении стольких веков. И теперь, когда цель так близка, он не собирается сдаваться и рисковать. А вдруг с Кью что-то произойдёт? Тогда он снова на долгие века застрянет в своей вечности. — Да. — Знаю, ты не даешь обещаний, но… если я убью тебя, когда вернёшься, ты влюбишься в меня? Поклянись так же безумно любить меня, как люблю тебя я. Глаза Кью блестят от непролитых слёз, и тело его напряжено. Он готов к отказу. Джеймс не думает, будто любил свою королеву больше, чем Кью, и он презирает несправедливость. — Обещаю.***
Кью получает повышение, и, кажется, вся МИ-6 отправляется в паб, чтобы праздновать до бесчувствия. Кью с Джеймсом едва пригубили свои напитки и ушли раньше. — Поздравляю. — Спасибо. Это всё, чего я хотел до встречи с тобой. Но сейчас оно не кажется таким уж важным. Джеймс, сидя на диване, оборачивается и смотрит на часы, висящие на кухне. До полуночи у них есть ещё два часа и несколько минут. Кью замечает это. — Останься, — просит он и тянется к нему. — Ты обещал, — напоминает Бонд и прижимает Кью к груди, обхватив ладонями его голову. Тот тихо плачет. — Ты не можешь нарушить обещание, данное своей родственной душе, — хрупкие руки Кью, не запятнанные смертью, сжимаются на его рубашке. — Как ты… Как я должен тебя убить? — хрипло шепчет он между всхлипываниями. — Пистолетом будет проще всего. Я даже помогу тебе прицелится. — Проще всего, — оцепенело повторяет Кью. — Только не говори мне, что ты размяк. Мне будет тревожно оставлять тебя. Позаботься о себе. Влюбись в какого-нибудь болвана, который на самом деле этого стоит. Кью качает головой. — Нет. Ты обещал, что когда вернёшься, мы будем любить только друг друга. Ты не можешь нарушить обещание, данное твоей родственной душе. Джеймс вздыхает. Упрямый мерзавец. Такой же, как и его королева. Он целует его в вечно всклокоченные кудри и притягивает ближе. Так они и сидят в тишине до без пяти двенадцать. Достаточно просто ощущать друг друга. Джеймс берет руку Кью и обхватывает его пальцами Беретту — крошечную игрушку, которую Кью создал специально для этого момента. Разумеется, отпечаток ладони совпадает. Он кладёт его палец на курок и прижимает ствол к своей груди прямо под меткой верности своей королеве. Кью смотрит на него, их ноги всё ещё переплетены на диване, а глаза, как всегда, сияют, словно оазис в цвету. Хотя сейчас они покраснели, и в них таится неуверенность. Джеймс снимает пистолет с предохранителя и кивает. И в последний раз смотрит на своего блестящего и прекрасного ребёнка эльфов. — Обещай быть первым, что я увижу.***
Кью укладывает тело Бонда и закрывает его веки, скрывая яркую голубизну, которую не увидит больше никогда. Кью выстрелил сам, выполняя свое обещание, данное против воли. Он надеется, вопреки всему надеется, что Джеймс ошибся, и Кью не может убить его. А значит, Джеймс снова очнется, как делает всегда. Будет ухмыляться и сыпать «чёрными» шутками. Солнце встаёт. Кью ждёт. Ждёт. И ждёт.***
Оно того не стоило.***
В МИ-6, от стажера к стажеру, от агента к агенту и от квартирмейстера к квартирмейстеру, ходят слухи, будто М — который когда-то был Кью — старше, чем все они вместе взятые, и перестал стареть ещё до их рождения. Только глаза и выдают его возраст — уставшие и зелёные, они всегда сосредоточены на компьютерных мониторах, окружающих его стол. Никто не знает, что его держит тут, но, очевидно, он намерен здесь остаться.