***
Как на картине не бывает кусочков голого холста, так и в мире Рико не видел ничем не заполненных пятен. Можно, конечно, залить все одной краской, а после накладывать сверху другие цвета, но с жизнью так не прокатывало. Некто неведомый, может, какие-то неопределенные высшие силы, энергия черных дыр или что там еще может быть – все это непознаваемое никогда не пользовалось заливкой, держа в руках маленькую кисть и палитру с великим множеством цветов. Жестом искусного мастера оно миллиардами крохотных мазков заполняло холст, выстраивая из деталей настолько гармоничную и цельную картину, что смотреть на нее можно было бесконечно, и ни разу – ни разу! – за все это время не возникло бы и мысли оторваться от нее. Так Рико видел окружающую его действительность. Не было ничего лишнего в том, что он наблюдал, и не важно, какие эмоции все это вызывало. Даже потенциальная опасность настолько хорошо вписывалась в происходящее, уравновешивая собой те же самые покой и радость, что нельзя было назвать ее лишней или ненужной. К тому же, опасность почесывала нервы, а почесать нервы – занятие весьма приятное и даже полезное. Оттого не было у Рико и никаких предрассудков. Предрассудки, должно быть, это та штука, которая заставляет тебя, глядя на картину, начинать критиковать ее, замыкаться в себе и не иметь возможности просто наслаждаться происходящим. Рико даже слова-то такого не знал – «предрассудки». Если ему что-то нравилось, он получал от этого чего-то удовольствие. Получение удовольствия он и вовсе считал одной из самых ценных составляющих мира, эдакой самоцелью существования, искать смысл в котором не желал и не собирался. В древности у индусов для подобных жизненных установок существовал специальный термин, но и об этом Рико не имел ровным счетом никакого понятия. Но окружающие о предрассудках знали, даже если частенько не называли вещи своими именами, и эти самые предрассудки обзывали как угодно, но не так, как надо бы. Впихивали в кучу разношерстных рамок и клеток все, что выбивалось из их привычного уклада, клеили на все бирки. И Рико был в этих бирках по самые уши. Вероятно, люди с помощью какого-то третьего глаза могли эти бирки видеть, и чем больше их на человеке было, тем больше вокруг него образовывалось пустого пространства. На Рико они явно смотрелись бы, как тонна цветных стикеров с множеством надписей: от «неуравновешенный псих без официального диагноза» до «член банды северного округа». Да, не все бирки и стикеры несли в себе правдивую информацию. Рико не так уж парила его пустота, с этого ракурса можно было хорошо рассмотреть происходящее, никто не мешал и не загораживал обзор. А еще, иногда туда что-то попадало. Электричка неслась так быстро, что Рико забросил идею рассматривать, что там творится за окном и, нацепив наушники, закрыл глаза, надеясь на то, что у него получится-таки задремать в дороге. Экспресс остановится только на одной станции, а дальше резво рванет в сторону Нью-Йорка, но до туда еще несколько часов пути. Состав остановился, дернулся и стал дожидаться редких утренних пассажиров. Место рядом с Рико, как обычно, пустовало. Это все стикеры. Люди не особо хотели сидеть рядом со смуглым, испещренным шрамами и татуировками парнем, принимая его за члена какой-нибудь латиноамериканской группировки, возможно, даже террористической. В чем-то они были близки к истине. Ни в какой группировке Рико не состоял, а вот к взрывам питал огромную слабость. Но слабости слабостями, а бросать гранату в метро почем зря он бы не стал. Всегда есть иные способы удовлетворить свои потребности, не навредив при этом окружающим. Электричка снова тронулась, и на этот раз без дополнительных остановок. В наушниках что-то громыхало, и под это «что-то» Рико почти отключился, но внезапно ему в нос ударил резкий запах крепкого кофе. Состав пролетел мимо очередной безлюдной станции. Вагон был полупустым, Рико открыл глаза и оглянулся. На сиденье рядом с ним, как обычно, не было ничего кроме его рюкзака. Да что уж там – даже по ту сторону вагона оба сиденья пустовали. Поправив бандану, которую он специально спустил пониже на глаза, чтобы свет лишний раз не мешал, Рико приподнялся и завертел головой. Молодой человек позади него держал в руках бумажный стакан и меланхолично смотрел в окно. Если самому Рико первый день без жары показался крайне уместным после длительного засушья, духоты и осязаемого воздуха, то этот парень явно не был в особом восторге. Он грел о стенки стаканчика длинные пальцы, а тонкий свитер словно отправлял всю окружающую действительность в глубокую осень, несмотря на то, что за пределами вагона все еще была середина июля. Рико он не замечал, погруженный в собственные мысли, и даже пейзаж за окном вряд ли особенно его интересовал. Он выглядел устало, словно не спал по меньшей мере пару дней, и все совершаемые им движения ограничивались тем, чтобы поднять стакан и сделать очередной глоток горячего напитка. Рико незаметно стянул с головы наушники, повернулся на сиденье и, частично скрываясь за спинкой, продолжил наблюдать за попутчиком. Тот так хорошо вписывался в картину мира, и в то же время был в ней эдаким заметным элементом, что Рико основательно на нем залип. Возможно, таких, как этот парень вокруг были миллионы, да и тем более в Нью-Йорке, где столько людей, что среди них можно легко потеряться. Но этот был особенным. Рико принюхался, ловя носом потоки прохладного воздуха. К кофе примешивалось целое разнообразие различных запахов: так пахнут только что положенные и смазанные рельсы, эдакая смесь полированного металла и ароматного масла; дым, поднимающийся над еще горячей после горения спичкой; разорванный картонный корпус самодельной петарды; чистое помещение – кварцевание и то имеет свой характерный запах, словно сам этот синеватый свет пахнет иначе, чем любой другой, допустим, желтый или белый. Всем этим пахло от этого парня. Возможно, металлом и маслом пахло от его рук, в которых он держал стаканчик, а ионным запахом стерильной комнаты пропиталась его одежда. Рико невольно выглянул из-за сиденья, но его по-прежнему не замечали. Сейчас или никогда, этот мир и этот город слишком большие, чтобы что-то здесь действительно произошло дважды. Он поднял руку и помахал, и это движение слегка отразилось в оконном стекле. Попутчик обернулся – Рико с воодушевлением замахал активнее. – Доброго утра, – произнес незнакомец безо всякого удивления. – Вы что-то хотели? С общением у Рико все было отлично, а вот с разговорами – не очень. Это две совершенно разные вещи. В ответ на вопрос он лишь развел руками, после чего улыбнулся и постучал себя по носу. Вряд ли его поняли: невольный собеседник лишь недоуменно склонил голову и потер кончик собственного носа. Рико замотал головой. – Я не понимаю, – спокойно констатировал парень очевидный факт. – У меня опять масло на лице? Рико закатил глаза в лучших традициях Тони Старка. Как будто нет другого повода начать разговор, как указать на какое-нибудь пятно на рубашке или развязанные шнурки. Свесив руки через спинку он наклонился вперед. – Кр’той запах, – он повернул ладони друг к другу и, согнув большие пальцы, соединил их, образовывая тем самым угловатое сердечко. – Взр’вчтка… От этого человека и правда пахло взрывчатыми веществами. Или тем, что образует взрывчатые вещества. Изъясняться Рико мог либо жестами, либо короткими фразами, предпочитая первое, подкрепленное разномастным рычанием и редкими словами. Чертов английский!.. – У меня с собой только стакан кофе, и я не занимаюсь поставками оружия, если вас это интересовало, – собеседник хотел было снова отвернуться к окну, но Рико так неистово замотал головой, что бандана опять упала на глаза, и пришлось ее поправлять. Незнакомец вопросительно посмотрел на него сквозь стекла очков. – Запах, – снова повторил Рико, кивая, словно поясняя, что это и было главной частью его слов. – Пр’тный. Он осмотрелся вокруг – в вагоне было помимо них еще два человека, но вряд ли они слышали что-то из этого разговора или вообще были в курсе, что эти двое едут с ними в одной электричке. Поудобнее устроившись на сиденье, спинка которого от этого жалобно скрипнула под его весом, Рико протянул широкую смуглую ладонь. Это было приглашение познакомиться. С фразой «давай знакомиться» у него были некоторые проблемы, максимум, который он мог выдать, переводился на нормальный язык с большим трудом. Зато его более чем хватало на другие, более произносимые для его языка слова. – Нр’втся, – выдал он, после чего другой рукой ткнул себя в грудь, показывая, что нравится это ему, а не кому-то там еще. – Р’ко. Последнее слово и было той частью, которой он мог подкрепить жест с протянутой ладонью. Собеседник некоторое время смотрел на нее, видимо, обрабатывая информацию, как это делают старые ЭВМ прежде, чем дать ответ на поставленную перед ними задачу, и, перехватив стакан, ответил на рукопожатие. У Рико от радости в глазах заплясали шальные огоньки. – Ковальски. Спустя четверть часа Рико перекочевал на соседнее сиденье рядом с его попутчиком. Тот не возражал против чего-то подобного, он вообще реагировал на все достаточно спокойно, не так, как реагировали по обыкновению своему многие другие люди. Кажется, у него были то ли проблемы с распознаванием и чтением стикеров, то ли определенное к ним отношение. Он даже весьма быстро понял, что обычный разговор у них не склеится, но Рико все равно хотел бы пообщаться, как умеет. И против этого желания не возражал тоже. Как выяснилось, выйти они должны были на одной станции. Рико вытащил из рюкзака пакет со вчерашними холодными сэндвичами и бутылку колы, в какой-то там безумной пропорции смешанной не то с дешевым виски, не то с джином, он и сам не помнил. От бутылки Ковальски вежливо отказался, а вот половинку походного бутерброда принял с благодарностью. Видимо, там, откуда он ехал, перекусить ему так и не удалось. Спустя некоторое время Рико нацепил наушники, прислушался – плеер еще не сел. Похлопав Ковальски по плечу, он ткнул в них пальцем, и тот, не зная, как сформулировать уточняющий вопрос, нервно поправил сползающие очки. Музыка была для Рико такой же важной вещью, как все остальные вещи, дававшие ему яркие ощущения. А Бог, как говорится, велел делиться. Повернувшись и одним резким движением вытянув из-под футболки длинный шнур метра в полтора, Рико щелкнул на кнопку плеера, чтобы переключить трек, снял наушники с шеи и, протянув руки, надел их на голову своего собеседника. Тому так, видимо, ни разу в жизни не делали. Впервые за всю дорогу Рико увидел на его лице неподдельное удивление. Ковальски быстро привык. Даже прикрыл глаза, слушая слегка приглушенный заранее звук. Рико прекрасно знал, что не все выдерживают включение плеера на максимальную громкость. Они начали общаться на одной волне: не снимая наушников, Ковальски также постучал по ним кончиком указательного пальца и кивнул, словно спрашивая, вернуть ли их. Рико замотал головой. Он делился. Если его попутчику надоест, он может их снять, но если нравится – пусть не снимает. Ковальски выбрал второе. Он не возразил даже тогда, когда Рико все же задремал, выбрав в качестве подушки его острое угловатое плечо. Электричка добралась до своей конечной станции. Рико разлепил глаза, несколько раз моргнул, привыкая к свету и оглянулся. Его попутчик дремал рядом, сняв наушники и повесив их на шею: теперь они двое были словно бы связаны между собой проводом, тянущимся к карману Рико, в котором тот хранил плеер. Ковальски дышал так размеренно и спокойно, что его совершенно не хотелось будить, но поезд не будет стоять здесь вечно. Рико тихонько тронул его за плечо, и Ковальски резко открыл глаза. – Приехали? – задал он риторический вопрос, глядя в окно.***
В лабораторию Ковальски решил отправиться с утра пораньше. Например, прямо в половине четвертого, как только проснулся, ведомый очередной гениальной идеей. Остальной отряд еще спал и, возможно, видел яркие цветные сны. Ковальски тоже видел яркий цветной сон, и ему нужно было воплотить его в реальность через привычные формулы. Не каждую ночь тебе снится идея для нового изобретения. В погоне за ним время летит совершенно незамет… – Ковальски! Где черти тебя носят?! – голос Шкипера, как бессменный таймер, возвестил о том, что солнце уже встало. И о том, что время – да, оно летит, притом действительно совершенно незаметно. Лейтенант высунул голову из-за металлической двери, попутно поднимая на лоб защитные очки и стягивая резиновую перчатку, приготовившись к возможной необходимости покинуть лабораторию. И вот понадобился ведь он шефу именно тогда, когда у него работа горит. Едва ли не в прямом смысле слова. – А, ты тут, – успокоился Шкипер и махнул рукой, приметив знакомую светлую макушку. – Черт с тобой, работай. На кофе все равно приползешь. – Приползу, – кивнул Ковальски, вновь надевая перчатку. – Минут через десять. Он вновь не обманул: ровно через десять минут, уже без очков, перчаток и халата ученый собственной персоной явился в общую комнату, пройдя мимо кофеварки и нажав на кнопку, чтобы фраза «приползти на кофе» стала еще более правдивой. Прапор, зевая, в одних ночных шортах рылся в шкафчике в поисках своего полотенца. Ковальски остановился возле стола, прислонившись к нему в ожидании утренней порции кофеина. Он так и не научился за это время слышать, как это чудовище подбирается к нему со спины босиком. Все, что лейтенант почувствовал – то, как его обхватывают поперек туловища, сжимают до хруста костей и с урчанием, похожим на звук тракторного мотора, вжимаются носом в затылок. – Рико, воздух, – по этой короткой команде хватка всегда становилась мягче, чтобы Ковальски мог вдохнуть. – С добрым утром. Рико тоже прорычал в ответ что-то напоминающее утреннее приветствие и, довольный своей выходкой, ушлепал на кухню – сегодня была его очередь дежурить. С того момента, как они познакомились в электричке, этот безумный парень совершенно не желал отлипать от лейтенанта, а потом оказался еще и прекрасным подрывником с неплохими данными. Разве что проблемы с головой действительно имели место быть, но если Шкипер видел годного новобранца для службы, такие мелочи, как нервозность, тик и повышенная агрессия его не останавливали. Рико влился в отряд спустя каких-то пару месяцев, а прижился в нем еще быстрее. – Хорошо, что ты его подцепил, – удовлетворенно проговорил командир, когда Рико скрылся за дверью. – Хорошо для всех или лично для меня? – Ковальски забрал кружку из кофеварки и теперь держал ее на весу, пока та слегка не остынет. – Для всех, но он твой напарник, – пожал плечами Шкипер. – Так что решай сам. А вообще, я думал, ты на улице не знакомишься. – В электричке, – лейтенант поднес край кружки к губам, но пить пока не стал. – Не знакомлюсь. Но он весьма настаивал. Ковальски так и не признался, почему именно он заговорил с Рико в поезде. Вряд ли кто-то оценит тот факт, что этот парень заинтересовал его отсутствием каких-либо причин для знакомства. Его действительно привлек запах, в чем Ковальски позже неоднократно убеждался. А вместе с тем, Рико видел в нем живого человека. Очень ценная вещь при общении. При любой его форме, пожалуй. Рико не интересовали причины, только процесс и результат этого процесса. Ему нравилось торчать в лаборатории, нравилось помогать со сборкой оружия или какого-то сложного механизма, нравилось тестировать все это на полигоне. Рико нравилось жить. И ему нравился Ковальски. И рядом с ним лейтенант чувствовал себя несколько более живым, чем обычно. Ценной частью огромного непознаваемого мира. – Ее зовут Купидон, она живет в другой части города, у нее красивый голос, – Прапор протараторил все это с порога, влетев в комнату, остановился и покраснел. – И завтра мы идем на свидание. – Хвалю, боец! – Шкипер хлопнул его по плечу. – Я-то думал, ты до скончания века будешь следить за ней из того кафетерия. – Она еще пару месяцев назад меня заметила, но не могла отойти от палатки, чтобы поболтать, – Прапор потупил взгляд. – А я, дурак, к ней не подходил. Ковальски оторвался от книги. Рико возился с проводом от наушников за столом, что не помешало ему молча поднять вверх большой палец. В конце концов, случайные знакомства – та прекрасная часть мирового хаоса, которая делает обыденную жизнь совершенно необыкновенной и волшебной.