Этот день.

      Золотые Голодные Игры. Почему так? Потому что именно в этом году у дистрикта Двенадцать есть шанс победить. Ментора передрагивает от этой формулировки, он сдерживает себя, чтоб не начать спорить и доказывать, что победить невозможно. Может только выжить, да и для этого нужна удача. Девчонка, разумеется, поразила всю страну, вызвавшись добровольцем. Эбернети глянул на них двоих, как на пушечное мясо, и пошёл прочь. Его вовсе не прильщала мысль, что надо перестать пить и помочь им. Тринкет вынесла уже все мозги, что тот ужасно повел себя с ними. Ему было наплевать. Зайдя в купе, он ожидал увидеть непонятно что. Может, каких-то тощих детей, с выпуклыми глазками и выпирающими коленями, обтянутыми бледной, как у этих зажравшихся капитолийцев, кожей, но он увидел в их глазах тягу к жизни. Увидел и скрыл. А утром Эвердин чуть не оставила ментора без пальца, чем вызвала бурное недовольство со стороны эскорт. «Вот он характер человека, желающего жить.» — подумал Хеймитч, вслух саркастично замечая про убитую салфетку.       Все дни, что они были в Тренировочном Центре, наставник подметил для себя их слабые стороны. Почему слабые? Потому что сильные они и так покажут. Он замечал и давил именно на них, чтобы добиться своего. Пускай у него не удалось сделать из неё обаятельную конфетку, но смог сделать принца из Пита, который так безумно влюблен в принцессу с луком и стрелами. Ну, Бог с этими трибутами, больше всего у ментора подогревала интерес мелькающая вечно перед глазами Тринкет. Он знал про её отношение к нему, чувствовал, как она отказывает себе в тяге, и прекрасно осознавал, что любое её действие, взгляд небессмыслены. Она начинает гореть, попадая с ним вдвоём в лифт, занимает глупыми разговорами, на основе которых он её подкалывает потом. И только он знает, как она прекрасна без этой чешуи. — Тринкет, сядь уже на свою пятую точку и не маячь передо мной, — хлопнув по светлой обивке дивана, приказал он. Эффи, цокая каблучками по полу, не могла найти себе места, переживая за трибутов, которые приближались к Рогу, унося ноги от переродков. — Как ты можешь быть спокоен? — на взводе спросила она своим правильным тоном, помахав веером, потому что все тело пылало от напряжения. — Всё, что мог, я уже сделал, — произносит Хеймитч и осушает стакан виски. Он без стеснения берет бутылку со столика и пьёт из горла. Напиток обжигает язык, горло и, прокладывая себе дорогу огнём, попадает в желудок. — Поимей совесть, — упрекает она, поджав ярко-оранжевые губы. — С каких пор ты называешь себя совестью? — ехидно спросил он, поднимая брови. — Чего? — не понимая, спрашивает Тринкет, а потом, сообразив, добавляет: — Как ты смеешь так выражаться? Эбернети тяжело вздыхает, прикрыв глаза, и отпивает ещё немного алкоголя. На экране разжигается схватка трибутов Двенадцатого и Первого. Сопровождающая садится на диван и, когда Китнисс целится в Катона, удушающего Пита, начинает трястись, как осиный лист. Она машинально хватает его за руку и зажмуривается. Хеймитч поворачивает на неё голову, не отвечая на прикосновение, но и не выдергивая руку. Следом она приходит в огромнейшее изумление, видя, что творится на арене, и не менее сильно удивляется реакции своего коллеги. Он тих и непоколебим, даже безразличен снаружи, но очень чувствителен внутри. — Они оба должны жить, — шепчет неугомонно-позитивная Тринкет сквозь ком в горле. — Они будут, — уверенно твердит ментор, — будут вдвоём, но не факт, что живы. Выходка с ягодами не удовлетворяет его, он понимает, что это бунт. Неужели впервые Голодные Игры останутся без победителя? Нет. Система Капитолия дала трещину, мало того, она пала на колени перед шестнадцатилетней девчонкой. Смехотворность! Трибуты вместе поднимаются на планолет. — Не могу поверить, — разжимая его кисть, говорит Эффи, забывая про слезы, — они живы, Хеймитч! — Поздравляю, принцесса, — без должной радости говорит он. Виски торкнуло в голову, затуманив разум, заставив крышу поехать. В голове зашумело, а осознание победы добавило непонятного безумства. Капитолий пал, она нашла дыру в неприступной крепости и попала именно туда, заставив властей усомниться в своём могуществе. — Это новая история, Хеймитч! Впервые за двадцать четыре года наш дистрикт поднялся на ноги! Впервые кто-то победил кроме тебя, — её восторгу нет предела, он переливается через края, пачкая серую жизнь ментора в яркие цвета. — И что? — нахмурился он, — как будто это остановит Игры или перевернёт страну. — Прекрати! Выиграли наши дети, которых мы отправили на арену… — Я не об этом, — отрицательно покрутил головой Хеймитч, перебив. — О чем же тогда? — удивилась сопровождающая, наклонив голову чуть вправо. — Не ври, что ты забыла по какому поводу получала цветы весь день, — нахмурился ментор. — Ты помнишь об этом? — с щенячьей, искренней радостью спросила Эффи, глядя в его бездонные глаза. Он кивнул, встал с дивана и пошел в бар. Вернулся через минуту с двумя бокалами красного вина, отдал один ей. Бордовый цвет очень красиво сочетался с ее цветом кожи, улыбкой, голубыми, как небесная лазурь, глазами, которые моментально засветились чем-то необъяснимо притягательным. — Я даже не знаю, что тебе сказать, — начал Эбернети, изучая ее глазами; он повел плечами, — думаю, благодаря тебе Китнисс и Пит смогли выжить. Именно ты, Эффи, и твоя правильность не дали им умереть. На самом деле у тебя все уже есть, — он свел брови, — но я хочу, чтобы рядом с тобой был достойный тебя человек, который сможет сделать тебя счастливой. За тебя, принцесса! Улыбка никак не могла покинуть губы капитолийки, она тут же поняла, что это были самые приятные слова, которые она только могла услышать за сегодняшний день. Даже слова матери показались более пустыми, чем эти. Тем временем Хеймитч, сделав глоток вина, достал из кармана брюк небольшую бархатную коробочку синего цвета, открыл ее, представив взгляду женщины изящные сережки из белого золота. Она в полном восторге приняла этот подарок, сразу надела, и, сжав его ладонь, произнесла: — Нет, Хеймитч, — по ее коже побежали толпы мурашек, вытанцовывая на ходу самбу, — я уже лю… Он не дал ей договорить, прижав указательный палец к пухлым губам. Женщина обхватила своими тонкими пальчиками его запястье, потянув вниз, приблизилась, поставив бокал на полку над камином. — Не говори глупостей, — не сводя с нее глаз, произнес Эбернети и потянул на себя. В помещении совершенно неожиданно заиграла мелодичная музыка в исполнении фортепиано. Первые же ноты унесли их далеко-далеко отсюда. Туда, где нет места боли и расставаниям, где нет угрозы ничьим жизням, где можно открыто любить. Эффи заметила на его лице улыбку, когда начала кружиться, держа его руку. А он все беспамятней влюблялся в ее образ. Этот мягкий, нежный, хрупкий и настоящий. Хеймитч вытянул руку, позволив ей закрутиться в нее, как в пуховое одеяло, защищающее от ночных кошмаров. Вторую руку он положил на ее талию и сильно прижал к себе. Тринкет обвила его шею руками и, поняв, что уже покинула обстановку гостиной вся затряслась, когда Эбернети воспользовался положением тёмного коридора и приблизился к ней почти вплотную. — Что тебе нужно? — серьезно спросила она, не боясь показаться дурой. — Ты, — шепнул он. Она загорелась, в её глазах появилось сомнение с огромным знаком вопроса. Хеймитч положил руки на её талию, нежно проводя. Смотрел ей в глаза, заставляя сгорать от стыда и смущения. Эффи переплела их пальцы и на выдохе сжала со всей силы. Он неожиданно выдернул свою руку, а её мягкая ладошка коснулась пряжи ремня; щеки эскорта моментально залились краской. — Вроде бы правильная, а все туда же, — ехидничает ментор, перехватив её запястье. — Пусти! — шипит она, дёргается, чтобы переступить порог своей спальни. Невесомая обида, злость от признания правды заставляет ее замкнуться внутри себя, спрятаться от его ласк. Эбернети не отступает: он входит за ней в комнату, закрывает дверь, и, прижав её своим телом к стене, впивается в сладкие губы. Тут он даже не встречается с отказом. Эффи сразу вытягивается, как струна, принимая его колебания, и начинает тихонько постанывать, медленно теряя разум. Про Хеймитча и говорить не приходится, он уже давно утонул в запахе её цветочного парфюма. Его руки поглаживают каждый сантиметр её горячего тела, умоляя расслабиться. Тринкет же замерла почти не дыша, как в первый раз. — Детка, расслабься и получай удовольствие, — произнес ментор низким с приятной хрипотцой голосом. — Послушай, — выдыхает она, заставив его немного отвлечься от своего дела, — я же могу больше не увидеть тебя. Как я буду жить? Эбернети озадачился, удалился мыслями в будущее и ничего положительного там не нашёл. — Сейчас ты со мной, — сказал он, не желая развивать разговор. — Я с тобой только в спальне, а потом… Её слова оборвались, когда Хеймитч прильнул к её шее, оставляя сильный засос. Она вкупе со страстью заключает его лицо между своих теплых ладошек, которые щекочет его щетина. Эбернети кажется, что ее губы медленно плавятся под его, она же полностью пропадает в нем. — Подожди, — найдя в себе силы, выдавила Эффи, закрывшись в ванной. Хеймитч в полном непонимании и неудовлетворении сел на кровать. Его волновал лишь один вопрос: какого хрена? Ментор сидел и прожигал глазами дверь, будто стараясь что-то разглядеть. Через семь минут к нему вышла та, кто никак не была похожа на капитолийку. Да, на ней все то же платье, те же туфли, но на лице нет ни грамма косметики, а пшеничные локоны больше не сдавливает идиотский парик. — Такое ощущение, будто день рождения у меня, — с улыбкой иронично заметил Эбернети, проведя рукой по задней поверхности ее бедра. — Отстань, — резко сделала шаг назад он, надув губы, как маленький ребенок, — то тебе не так, се не так. — Брось, — протянул он, глядя на нее снизу, — ты без всей этой мишуры еще прекраснее. Он притянул ее к себе, обхватил руками бедра, принимаясь целовать поясницу. — Это я должен обижаться, — выдал Хеймитч и сильно укусил Эффи за ягодицу. — Ты совсем ума лишился? — развернувшись на сто восемьдесят, выпалила она свою заученную фразу, чувствуя, как боль овладела мышцей, — Больно вообще-то! — Зато бесплатно, — пресекая все попытки вырваться из его объятий, выдал он. Ментору надоел этот детский сад, поэтому он дернул Тринкет на себя, заставив ту лечь сверху, вцепился в нее мертвой хваткой и явно не собирался отпускать. Капитолийка никак не ожидала такого поворота событий и прям-таки рухнула на него. Хеймитч неожиданно для нее положил женщину под себя и прижал руки к кровати, чтоб она не сопротивлялась, хотя этого и не нужно было делать, потому что она сама пылко желала его любви. Пускай временной, слишком интимной и такой постыдной, но другой у нее не было. и она решила довольствоваться тем, что есть. Успев расстегнуть ее платье, Эбернети аккуратно стянул его с нее, удивляясь соблазнительным ногам, которые облачены в заводящие его похоть чулки. Эффи поцелуем вымолила его отпустить руки и сразу же стала снимать с него белоснежную рубашку, получая взгляды одобрения. Она моментально забыла всех мужчин, которые дарили ей цветы, вообще всех, кто дарил ей подарки, потому что только Хеймитч дарил ей настоящую себя, ту Тринкет, что безустанно скрывается за непонятным шмотьем. Нависая сверху уже с оголенным торсом, ментор принялся справляться с застежкой ее лифа, попутно целуя. Его попытки оказались тщетны. — Неужели я потерял сноровку? — спросил он, борясь с изумлением. — Застежка спереди, — смущаясь, произнесла Эффи и не смогла сдержать улыбки. — Как специально, — с наигранным недовольством буркнул он и освободил ее грудь от сжимающего элемента одежды. Его горячее дыхание приятно обожгло кожу, а язык ловко обхватил сосок, принуждая капитолийку громко выдохнуть. Она начала судорожно перебирать светлые пряди его волос, запутываясь пальцами в них, обхватила ногами пояс. Следом его губы переместились на ее, а мягкие руки женщины ловко освободили его от брюк кофейно-молочного цвета. Она, словно губка, впитывала все его тепло, нежность и желание, распыляясь все больше. Эбернети прошелся чуть ощутимыми поцелуями по ключицами, продолжая ласкать ее руками, проводя вдоль всех изгибов, остановился около груди и подарил ей несколько засосов в зоне декольте. Эффи извивается под ним, зажимая ноги, меж которых сводит сладкой судорогой. Тусклый свет спальни огнем отсвечивается в его глазах, которые просто горят сумасшедшим влечением. Хеймитч, чувствуя, что она уже вздрагивает от каждого его прикосновения, поддел пальцами узкую резинку ее трусиков и стянул с нее, оставляя полностью нагой. Та сначала смутилась, но после даже попыталась отвести ногу в сторону, дав знак, потому что его ласки можно было приравнять к желанной пытке. Освободив и себя от последнего элемента гардероба, ментор резко причинил ей ожидаемую боль, которая пробежалась электрическим током по их телам, давая перезарядку каждому нейрону. Она не могла сдерживать своих стонов, сжимая его спину, выгибалась навстречу, вздымала грудь и снова падала на кровать. Хеймитч со всей любовью двигался внутри неё, заглушая стоны поцелуями, сбивающими дыхание. Он чувствовал её частью себя без осознания того, что не должен быть предметом её любви. Эффи, конечно, все понимала, но сердцу не прикажешь…        Через некоторое время они достигли разрядки. Сделав несколько толчков в неё, Эбернети без сил облокотился на подушку, поставив руки по обе стороны от её головы, и наклонился к ней. Тринкет боялась признаться себе, что это был лучший день рождения, но слушала его сердцебиение с огромной благодарностью. Она машинально поцеловала его, нежно проведя руками по шее. Ментор лёг рядом, притянув её к себе, закрыв глаза. — Почему мне хорошо и так же плохо бывает только с тобой? — шёпотом спросила она. — Даже не знаю, — иронично произнес Хеймитч, пытаясь закончить разговор. — Кто я для тебя? — почему-то решила поинтересоваться Эффи. — Принцесса, — коротко ответил мужчина, поцеловал её и через несколько минут провалился в сон. Она была для него не просто принцессой или любимой женщиной, а роскошью, для которой он был слишком беден.