Рыцари и фрейлины

— Ты, — фыркает Лили, смахивая с носа кудряшки, — дурак. Она дуется недолго: первый тёплый день лета, как-никак, и погода не располагает к обиде. Пока Фанг заканчивает тренировку, она плетёт венок из клевера, гордая, что умеет, и бегает за снующими повсюду стрекозами — поймает одну, оторвёт ей крылья и сияет от счастья. Солнечные лучи золотят её короткие светлые волосы. — Ну хватит уже, ты и так самый сильный — из всех, кого я когда-либо знала, самый-самый! Нельзя заниматься такой ерундой, когда на улице так хорошо! — Можно и нужно. Я закончу через полчаса, но если тебе так не терпится, то вовсе не обязательно ждать меня. Дорогу до речки же помнишь? — Дурак. Это, понимает Фанг, потому, что одному на берегу реки, пусть даже она была бы в двух шагах, делать совершенно нечего. Вверх-вниз, звонкий скрежет — куском наждака он полирует широкое, покрытое тонкими зазубринами лезвие меча. Это — его гордость, его вечный спутник, его соратник, что никогда не предаст, но лишь в переносном смысле: тот, что Фанг держит в руках сейчас, по счёту шестой. Слишком поздно он осознал, как важно следить за состоянием оружия, и пару предыдущих мечей постигла незавидная участь — заржавели, затупились, сломались. Не будь он одним из Баскервилей, такая ошибка и ему самому обошлась бы дорого. На глянцевитой поверхности меча, разбрасывающей по лужайке солнечных зайчиков, отражается его лицо со стигмой поперёк щеки — резкий, грубый узор. Там, откуда пришла Лили, это называлось «знаком дьявола», но Фангу он слегка напоминает ритуальный грим дикарей и индейцев, готовящихся к бою: как линии тёмной краски на коже маскируют притаившегося в тропических кустах человека и его копьё; как чья-либо кровь, щедро нанесённая на веки или скулы, придаёт воину силы и храбрости, происходящих из твёрдого убеждения, — пока не сотрётся, боги на его стороне. От стигмы веет чем-то первобытным, необузданным, а ещё она совсем такая же, как у Лили и Дага, и поэтому Фанг доволен, что сделал её. Под тяжёлым, исполненным нетерпения взглядом Фанг смазывает клинок тонким слоем масла и бережно вкладывает в ножны. Если так не делать, объясняет он, металл придёт в негодность, а чтобы привыкнуть к новому мечу, придётся каждый день тренироваться в три раза дольше, чем сейчас. — Э-это же целая вечность! — ужасается Лили. Про три раза он, конечно, слегка преувеличил, но разубеждать её уже не хочется; совсем недавно вернувшаяся из Бездны, Лили всё такая же доверчивая. Ветер шумит тополями и травой, взмывают вверх подхваченные им полы плаща. — Идём? В деревне неподалёку от Риверры, служащей им краткосрочным прибежищем, время словно застыло. Столичные газеты приходят сюда со значительной задержкой, да и редко встретишь того, кто бы их по-настоящему читал. Вместо политики и новостей жители чаще говорят об урожаях, посевах и атакующих сады вредителях, и поэтому Баскервилям можно не бояться быть узнанными. Соседка напротив, старая женщина с выцветшими глазами, каждый день щедро одаривает их молоком. «Вашей дочке, — кивает она на Лили, — нужно расти здоровой и красивой». О мерах предосторожности, скрупулёзно соблюдаемых сначала, теперь все благополучно позабыли. Дорога до реки здесь пыльная и каменистая, но Фанг знает другую, через лес, где земля усыпана рыжей сосновой хвоей и палыми листьями, где слышно кукушку и на извилистую тропинку то слева, то справа, то сверху вылезают ветви и кусты. В каком-то месте она разделяется на две, и одна ведёт, должно быть, к сельскому тракту, а другая — к оттоку реки, камышам и буро-зелёному вязкому илу. Фанг с первого раза угадывает правильную, потому что у водоёма, даже такого небольшого и похожего скорее на пруд, есть особый запах. Тропа слишком узкая для двоих, и Фанг сажает Лили себе на плечи, а та обхватывает его голову руками, ёрзает от восторга и несколько раз просит остановиться, чтобы сорвать с разлапистых елей продолговатые и липкие от смолы шишки — их, она знает, очень забавно бросать в горящий камин и смотреть, как их пожирает пламя. Брандашмыг, которому теперь необязательно прятаться, трусит позади и ловит бросаемые ему шишки на ходу. — Когда господин Глен возродится и победит, — говорит Лили, — мы сможем вернуться сюда? Красный плащ Фанга качается в такт его шагам. — К тому времени, возможно, уже никакого «здесь» не будет, Лили. — Совсем? Фанг неопределённо пожимает плечами. — …Хм. Ну и ладно, — заявляет она после паузы, потраченной на усердные раздумья. — Зато, наверное, будет «где-нибудь ещё» и даже лучше, чем тут. Так, вспоминает Фанг, говорила Шарлотта, и все ухватились за её слова как за надежду, — что каким бы несправедливым и ужасным ни казался мир сейчас, господин Глен это исправит. Но станет ли всё действительно лучше? Фанг не знает — и эта неуверенность, хоть и спрятанная глубоко внутри, рядом с мечтами и рвением товарищей кажется почти преступлением. Почти предательством. — Например, я вырасту и стану фрейлиной, — продолжает Лили, — а ты будешь рыцарем, Лотти — герцогиней, а Даг — придворным… звонарём? Нет, не то… — Трубачом? — Точно! Как у него ревел тот огроменный рог в нашем замке, помнишь? А я дула-дула, и ни звука!.. — Вряд ли сейчас трубачи и рыцари востребованы, — улыбается Фанг. — Но… да, было бы неплохо. Пальцы Лили теребят серьги-кисточки в его ушах. — И всё-таки, нет. Не хочу, чтобы ты был рыцарем. Опять станешь тренироваться с утра до обеда или ещё, чего гляди, в поход уйдешь. А фрейлина, знай, сиди вышивай крестиком да смотри с трибун на рыцарские турниры. — Скукотень, правда? Вот поэтому я рад, что не родился девчонкой. Над головой раздосадованно шипят, и в лоб упирается детский подбородок — чересчур маленький для той, что родилась сто с лишним лет назад. Фанг любит свою семью, но ещё ему нравится сражаться: нравится, как клинок рассекает плоть, как зубы сжимаются в невольном оскале, как сыплются искры и горят глаза; нравится, что противников несколько, а он один может выбить меч из их рук, вынудить сдаться и просить пощады. До того, как он присоединился к Баскервилям, Фангу нравилось, что в каждой битве он может умереть — ведь в этом, он верит, и состоит всё веселье. Сильных людей страх смерти подталкивает вперёд, заставляет сжимать меч крепче и стоять на земле твёрже, и нередко именно он один и решает исход боя. Если глава Баскервилей изменит прошлое, Фанг хочет стать смертным вновь. Лили назовёт его дураком — и снова фыркнет, и снова побьёт его пятками сапог, — ведь, глупый, в каждом сражении ты можешь проиграть. Что ж, ответит он, это будет значить всего лишь то, что я недостаточно силён. Впервые Фанг видит Шляпника на сорванной ими церемонии Безариусов десять лет назад и то, как легко тот справляется с пятью одновременно атаковавшими его людьми в красных плащах, завораживает. Он двигается, как сгусток теней, как иллюзия, его удары точны, а на губах — улыбка, словно нет ничего проще, словно годами тренировавшиеся убийцы, стрелки и мечники Баскервилей для него не более, чем мусор. Рваные клочья чёрного тумана за его спиной — Безумный Шляпник — пронзают лишившихся хозяев цепей и, подтащив поближе, заглатывают целиком, вызывая стойкую ассоциацию с банкетом и вилкой для устриц. Фангу бы развернуться и бежать, но он не движется с места, — никогда, думает он, ни за что на свете ему не научиться владеть мечом так же. Проходят годы, и на его ладонях появляется всё больше мозолей от оловянной рукояти, а на мизинце левой руки ломается и заживает ноготь. Фанг старается — изо всех сил, — потому что, может быть, когда-нибудь его путь пересечётся со Шляпником ещё раз. Если повезёт, мечтает он, даже не единожды. А если звёзды на небе сойдут с ума и станут светить во всём мире лишь ему, — Шляпник признает в нём достойного противника. Меч Фанга, огромный пласт закаленной стали, рубит воображаемые красноглазые тени. В конце концов, для такого, как тот человек, достойный противник — большая редкость. Одежда и волосы Лили намокли и потяжелели, к босым ногам прилип песок. Оказалось, что если пройти по берегу вправо, а затем пересечь мелководье вброд, можно выйти к самой реке — глубокой и чистой. Купальных принадлежностей с собой не было, но зато были брызги в лицо, солнце сквозь ресницы, плащ, расстеленный на песке, холодная кромка набегающих волн, ветер и непродолжительное, но всеохватывающее чувство свободы. Тоже сбросив плащ и сложив его, как котомку, Лили насобирала в него камней необычной формы или цвета и на обратном пути наотрез отказалась оставлять их на берегу. — Давай придём сюда ещё завтра, — просит она, повиснув на вытянутой руке Фанга и раскачиваясь взад-вперёд. — Но завтра же… — Ой, и правда, завтра не получится, — тянет она расстроенно. — Завтра мы идём в дом к тому старикашке. — Ага. — И что, думаешь, там будет этот Безумный Шляпник, про которого ты рассказывал? Фанг медленно втягивает воздух и выдыхает: влажная ткань на плечах пахнет почему-то ржавчиной и сеном. — Надеюсь, да. Но ты уж тогда не вмешивайся в битву, хорошо? Иначе в ней не будет смысла. — Ладно-ладно, — обиженно морщится Лили. — И всё равно ты дурачьё.