Ради духа свободы

Когда её спрашивали: почему ты всё ещё служишь в разведке, правда, Нанаба, почему, что это дает тебе, кроме бесплатной формы, однообразного столовского питания и перспективы умереть молодой? Нанаба отвечала: ради духа свободы. Слушала разочарованное фырканье и с улыбкой пожимала плечами. Я же не заставляю вас верить, правда? Верить, что в столкновении с существами, которые могут сожрать тебя с причмокиваньем и хрустом костей живьем, есть свои плюсы. Иногда она и сама не верила в это. Майк стоял на фоне заката. Он секунду назад обернулся, и солнце облило ему куртку и шею алым, и Нанаба некстати вспомнила о сиропе из алычи, который оставался, когда мама варила варенье. Такой же яркий. Она не успела поднять руку заслониться, как Майк сделал полшага влево, и солнце перестало бить ей в глаза. Теперь Майк сиял по контуру головы и плеч, а лицо его смазалось, стало темным, и Нанаба не видела деталей, только рот и нос. Потом, по мере того, как глаза отходили от яркого света, щетину, пыль на щеках, резкие морщины в уголках век. Нанаба лизнула палец, дотянулась, вытерла грязную полоску на его левой скуле и спросила: — Чисто? Майк потянул носом, скорее по привычке, чем из надобности. Всё нужное он уже вынюхал, стоя напротив заката и глядя в поле, переходящее на востоке в цепочку холмов, а на западе перечерченное узкой речкой, через которую они перешли полчаса назад, едва не потеряв остатки провизии, когда колесо повозки угодило в вымытую потоком ямку и сошло с оси. — Чисто, — ответил Майк. — Спят, квочки. Титаны, рассказали Нанабе одну из главных разведческих шуток, когда она перевелась в Легион, как куры. Только солнце садится, уже рассаживаются по насестам, зато едва рассветет… Вот почему в вылазках, если и разбивали лагерь, то после заката, и с места снимались ещё до рассвета: проморгаешь восход — можешь не увидеть следующий, потому что титан-то точно не проморгает. Выросшей в деревне Нанабе сразу вспоминались дурные петухи, оравшие и среди ночи. Она старалась об этом не думать, в конце концов, ночью титанов и впрямь никогда не видели. С другой стороны, спящих титанов не видели тоже. Не сквозь землю же они проваливаются, верно? — Факелы, — спросил Майк, — не промочили там, ты не знаешь? — Не должны, — ответила Нанаба, — места выбирали мелкие. Не всегда удается выбрать место для безопасной переправы, особенно если поджимают титаны, порой телеги приходится и бросать, и Нанабе оставалось только с ужасом догадываться, как снабженцы потом отчитываются за них. Телеги — это не люди. Телеги денег стоят, на них выделена статья бюджета, а люди сами по себе — бесплатные. На этот раз Легион не разбивал лагерь. До Стены Марии рукой подать, и если идти цепочкой по безопасной тропе и не слишком спешить, можно добраться и при свете луны и факелов. Доберемся, подумала Нанаба, к полуночи. Как раз полнолуние и почти безветренно, не нагонит туч. Вон и луна проступила в небе прозрачным белым лицом, ещё совсем слабая, но уже набирает силу. Солнце, уступая ей место, потому что им, очевидно, тесно вдвоем, как Нанабе было тесно с Майком на той старой их, первой кровати, которая стояла с незапамятных времен в его комнате, и на которой им обоим приходилось спать на боку, опустилось ещё ниже. И теперь Майк не походил на подсвеченную в городском парке статую у фонтана, и через его плечо Нанабе не слепило глаза. По темнеющему полотну неба пронеслась дымовая ракета, оставляя за собой табачно-сизую полосу. «Домой!» — выкрикнули от повозок с ранеными, и раздался дружный хохот. Домой, повторила Нанаба у себя в голове, за Стены. В неволю. Домой. В чистую сухую постель. С Майком, большим и горячим. С мягкой подушкой под головой. Домой. Майк взял её за руку ниже плеча, чуть сжал. — Нормально? Нанаба кивнула: нормально, всё нормально. Посмотрела, собравшись с силами, ему в лицо, но сумерки уже так сгустились, что снова ничего было толком не разглядеть. — Тогда идем. Кони фыркали и пили, замочив копыта, воду в реке. На рябь, поднятую их языками, уже лег глухой свет луны. Нанаба отыскала свою кобылу, проверила, не разболталось ли седло, погладила шелковую морду. Кобыла раздула ноздри, Нанаба зарылась рукой в седельную сумку, достала сухарь, и кобыла аккуратно сняла его, мазнув горячими губами ей по ладони. — Возвращаемся, — сказала Нанаба ей. — Возвращаемся, моя хорошая. В седле стало зябко. Тепло от нагретой земли теперь не пробиралось в тело через сапоги, и Нанаба поежилась. Пустила кобылу шагом к телеге, из которой раздавали уже зажженные факелы. Скомандовали строиться за командорской колонной. Нанаба подняла факел, созвала своих, пересчитала прикрепленных к их отряду новобранцев, отчиталась Майку. Майк отчитался дальше, и они двинулись скоро, похожие все вместе, как Нанаба подумала, на огромного светлячка. Она ловила их девчонкой, и это было волшебно, создать из сложенных ладоней темный полый шар, в котором горел маленький огонек. Такой яркий, точно она поймала и держит в руках звезду. Почему нет? Ведь куда-то же падают эти звезды. Нанаба отвела руку с факелом, подняла голову. Небо, уже синевато-черное, светлело вокруг редких звезд, а луна так набралась светом, что, наверное, и погаси они все свои факелы, видели бы дорогу почти так же хорошо, как и днем. Через час миновали лес, вдалеке заблистали зажженные на Стене огни, и по колоннам прокатился дружный возглас не то облегчения, не то ликования. Стучали копыта и фыркали кони, но люди почти не говорили между собой, и Нанабе подумалось, что все они чувствуют то же, что и она. Широкое в обе стороны поле, шорох высоких трав и касание ветра, едва-едва, похожее на мимолетную ласку, на то, как целуют спящего, которого не хочется разбудить. Запах просмоленных факелов перебивал всё, но и через него ещё можно было почувствовать пыльный запах дороги, диких ночных фиалок, речной, донесенной ветром свежести. И ещё необъяснимое нечто, которое хочется вдыхать полной грудью, только оно не помещается в груди, рвется наружу восторгом и трепетом, от которых так тянет припустить кобылу галопом и нестись, нестись, пока хватит дыхания в перехваченном горле. Не к Стене — в обратную сторону. И в эти секунды ей не казалось, нет, она знала, что каждый, от Эрвина Смита, ведущего коня во главе, до насмерть перепуганных новобранцев, хочет этого. Назад, на свободу, туда, где можно дышать. Как никогда нельзя дышать в Стенах, но потом привыкаешь как-то. До следующего раза. И иногда завидуешь тем, кто и вовсе не знал этого дикого воздуха, пьяного, как крепленое вино, а оттого не знает и настоящего вкуса дыхания полной грудью. И оттого не мучается сравнениями. И когда Нанабу спрашивали: почему ты всё ещё служишь в разведке, а она отвечала, пожав плечами: ради духа свободы, она в глубине души жалела их всех, тех, кто духа свободы не знал.