Выстрел

      Это произошло слишком быстро.       Какая-то девушка рухнула к ним в повозку, сбила с ног Жана и, обезоружив, взяла на мушку. Микаса бы не успела. Никто не успел бы. Успел только он. Безотчётно.       Закрывая глаза, Армин продолжал видеть, как разлетается кровь алым шлейфом — пуля прошла навылет. Но в тот момент думать об этом не было времени, зато вот теперь… Теперь, когда он сидел в окружении живых и почти невредимых товарищей (с Сашей в дозоре за ветхой стеной заброшенной конюшни), мысли об этом не покидали ни на секунду.       Он убил человека. Женщину. Молодую. Может быть, у неё был любимый или же муж, который теперь не дождётся её назад, дети с родителями будут плакать о ней, и младшие братья с сёстрами тоже, соседи будут ходить и спрашивать, что же случилось, и от чего не видно той милой девушки…       Армин не успел разглядеть её внешности (тело — о, Господи, тело! — сбросили на мостовую, чтобы с собой не тащить, или она упала сама — он уже толком не помнил), но почему-то ему казалось теперь, что она была милой. И доброй. Почти такой же, как и их Саша.       Капитан Аккерман был прав: если бы что-то случилось с отрядом, Армин не простил бы себе по гроб жизни, а эту жертву он должен себе простить. Вот именно, жертву! Благодаря которой выжил Кирштайн, и все они как-то спаслись. И пусть его руки теперь запачканы кровью, зато они живы. А у Эрена с Кристой (нет же, с Хисторией) есть хоть малюсенький шанс на спасение.       Сделав глоток почти остывшей воды из кружки, он снова закрыл глаза, смиряясь с противной дрожью во всём своём теле.       Выстрел.       Алый, с ошмётками, шлейф на ветру, и собственный голос, как чей-то чужой.       Заколебалась. Задумалась. Нет человека.       Он оказался быстрее, проворнее, твёрже в своём решении.       Не виноват.       Это полиция их загнала в угол, как каких-то преступников.       Не виноват.       Он ведь впервые дал сдачи! Впервые! Микаса и Эрен всегда за него заступались, пока он дрожал в стороне, а теперь он сумел это сделать сам! Только ссадины и ушибы проходят, а кровь и мозги не засунешь обратно в голову, и человека не воскресишь, и груз с сердца тоже не снимешь.       — Армин, ты куда? — встревоженный голос Микасы прервал его мысли, оказывается, он и правда куда-то направился из конюшни.       — Я подышать, — снова тошнило. Когда же всё это закончится? Вышел на воздух — стало немного легче, но ненадолго.       Небо над головой всё такое же, ничего ровным счётом не изменилось. Изменится ли, если все они сгинут в бою? Если Эрен погибнет, изменится ли? А капитан? А командор? Если все они перебьют друг друга, что станет тогда с этим небом, с травой, со звонкими птицами и ручьями? А ничего не станет. Совсем ничего.       Их войны, вражда — это просто возня горстки червей в навозной куче. Больше ничего. Ползают, копошатся, жрут горький хлеб, думая, что понимают смысл происходящего. Только вот в том ли он, что на поверхности? Как всё на самом деле? И он, все они жертвуют жизнями ради чего? Чтобы отнять у кого-то власть и кому-то её передать? Но имеет ли это значение, если они живут взаперти? Как им понять, заблудившимся, что в этом мире истинная, непреложная ценность?       Он поднял взгляд к небу. Свет от луны выхватывал быстро бегущие облака. Они появлялись и снова таяли в темноте. Ветер, немного холодноватый, продрогшего от переживаний Армина пронизывал до костей. На глаза навернулись слёзы, и он решительно зашагал вперёд.       …Жизнь человека — вот что должно быть незыблемо, вот что свято. А он нарушил этот закон… А если нарушил — значит преступник. А если преступник — надо казнить.       — Топиться собрался? — раздался из-за спины ровный голос уставшего капитана, и в притупленный слух тут же врезался плеск воды, лёгкий шорох листвы от куста, звук шагов. А дальше его схватили за шиворот и, опрокинув в воду, грубо проволокли назад к берегу и отшвырнули на жёсткий холодный песок. Полоска была совсем узкой, уже под затылком торчала сырая кочка, словно бы вся состоящая из травы.       — Придурок, — Ривай шикнул так, что из кроны, перепугавшись, вырвалась птица. — Сам понимаешь, что делаешь, или совсем мозги на сторону?       Армину его игра слов показалась забавной. Ну точно ведь…       — На сторону, ага, — и он вдруг зашёлся безудержным, чуть слышимым смехом, в то время, как что-то внутри надрывалось от воплей и заходилось в истерике.       Холодно было так, что зуб на зуб не попадал. Он и хотел бы ответить хоть что-то более вразумительное, да что отвечать, если поймали с поличным. Может и прав капитан, может, он правильно поступил, среагировав молниеносно, но это не отменяло кошмарного факта — он теперь тоже убийца. Такой же, как те преступники, что горбатятся на рудниках, такой же, должно быть, как те, что за ними гнались, но точно не как та погибшая девушка с милым лицом.       Но капитан был иного мнения. Весь этот детский сад ему порядком осточертел. Кирштайн, за три года не научившийся стрелять в упор и выполнять приказы, Арлерт, убивающийся по ищейке, что сама чуть их не прикончила… Как будто оружия в жизни в руках не держали, а только и делали, что вышивали крестиком для настоящих солдат носовые платки. Чёртовы сопляки! Их бы оставить в компании отморозков и одного кинжала! Их бы отправить к Кенни!       От мысли об этом его передёрнуло. Хоть старый козёл его многому научил, всё же, подобной науки Ривай всерьёз не желал никому. Слишком глубокими были шрамы на память о непослушании. Вряд ли подобные вынес бы кто-то ещё, не сойдя с ума.       — Поднимайся, — он едва пнул по ноге Арлерта, всё так же лежавшего на земле, но к удивлению обнаружил, что тот ревёт. Он делал это, прикрыв рукою лицо поперёк, не тихо, не громко, бессильно, слегка подвывая, давя в себе крик из последних сил.       Ривай растерялся.       Солдаты при нём крайне редко плакали, только кричать успевали, если вообще успевали, за миг до того, как их голова расколется между зубами титана. А этот салага делал такое, чего Аккерман был не в праве позволить себе. И глубоко-глубоко внутри повернулось иррациональное чувство зависти, и захотелось, чтобы его хоть что-то задело с такой же силой. Но вот уже много лет он был непроницаем и глух к ледяным копьям, целящимся в его сердце.       А ещё стало как-то неловко. Вдруг их увидит кто-то, скажут потом, что Ривай виноват, а он ведь и пальцем не тронул.       — Ну-ка, — усевшись рядом с солдатом на корточки, он попытался помочь подняться, но бесполезно — тот был холодным и совершенно негнущимся, словно труп.       Пришлось с размаху ударить в живот. Кашель противно заскрёб по ушам, но результат был куда важнее — Ривай смог стянуть с мальчишки отяжелевший намокший плащ и рубашку, уже не спасающую от холода.       Кожа покрылась иголками сразу же, тонкая, не по-солдатски нежная. Без одежды тощий Арлерт казался ещё тощее. Ривай прижимал его, тёр по плечам и спине с нажимом, не прикасаясь к груди, и невольно думал, что эдаких недокормленных надо запихивать в штаб сразу же после выпуска. С другой стороны, от Кирштайна тогда осталось бы мокрое место. Да и Йегер бы стену Роза не залатал. Да и много, много, чего ещё не случилось бы. У этого полудохлика был ещё тот послужной список.       — Ты молодец, — проговорил Аккерман тихо в пшеничного цвета волосы, слипшиеся от воды в вереницу сосулек.       Арлерт мелко вздрогнул и затаил дыхание.       — Никогда не думал, что это так страшно, — признался он через силу осипшим голосом.       — А ты и не думай, — прижавшись щекой к голове рядового, Ривай пустил себя вниз по течению, крепко обняв едва переставшее вздрагивать тельце. — Ни до, ни после. Есть человек, есть оружие. Всё, что тебе надо — выжить любой ценой.       — Убивая при этом других людей?       — А лучше, по-твоему, сдохнуть, как эта ищейка?       Армин встрепенулся от этой оценки погибшей. Стало обидно и гадко, и почему-то тоскливо. Всё верно, ведь сам капитан у них на глазах разделался с целой командой преследователей, должно быть, убил и до этого их немало. И в жизни ему, скорее всего, не раз приходилось марать руки кровью. Потому и не ценит чужую жизнь, что отнять её легче лёгкого. И привязываться ни к кому не спешит, что терять не желает. А, может, уже потерял…       — Друзья на тебя полагаются. Им без тебя будет трудно.       — А вам?       Взглянуть капитану в глаза с такого вот близкого расстояния было немного жутко. Выглядел он опасно. В свете луны привычная бледность казалась мертвецкой, а серый и вечно холодный мрамор глаз как-то недобро поблёскивал. Но перестать смотреть Армин почему-то не мог. Как и вздохнуть чуть поглубже, или произнести хоть слово. Он медленно поднял руку, чтобы накрыть ладонью ладонь капитана, будто уснувшую на плече, но стоило лишь прикоснуться, как та очнулась и сжала запястье под очень болезненным и неприятным наклоном. А когда капитан начал вдруг приближаться, Армин подумал, что это опять головокружение…       К губам прикоснулись сухие, на удивление мягкие, тёплые губы, прижались, отстранились и снова легли, оставляя как оттиск на коже нежно-манящее ощущение поцелуя. Арлерт следил за происходящим, раскрыв широко и без того огромные голубые глаза. Но когда его руку медленно отпустили, погладив пальцами вывернутое недавно место, — оттаял как будто, и выдохнул в губы, и двинулся ближе сам. Поцеловал капитана совсем неумело, по-детски глупо, и снова хотел, но тот резко выпрямился, и рядовой едва не упал носом в землю прямо у его ног. Взгляд сверху вниз опять замораживал, словно хотел затереть случившуюся неловкость, но голос всё-таки выдал:       — Надеюсь, ответил на твой вопрос?       Смятение овладело Армином. Всё, что он смог — кивнуть головой и прошептать невнятно:       — Да, капитан.       Но Аккерман уловил ответ, и даже, как будто, слегка улыбнулся.       — Вставай. Тебе надо обсохнуть, — он медленно зашагал в сторону старой конюшни. — Ищейки идут по нашему следу. Опередим их, устроим засаду — сможем в их форме проникнуть в логово и попытаться вызволить Йегера и Хисторию, — план он придумывал на ходу, наскоро, не придавая значения мелочам. Глядя ему, уходящему, вслед, Арлерт прикасался к губам, хранящим тепло поцелуя. Как вдруг сорвался с места, догнал и остановил его.       — Капитан, позвольте мне быть приманкой, — Ривай обернулся в недоумении, мысли его были уже далеко. — Я буду безоружен, они решат, что со мной можно справиться без труда, а следом появитесь вы и Микаса и схватите их. Наверняка ведь за нами пошли новобранцы, они легко попадутся на удочку.       Чуть помедлив с ответом, Ривай поднял руку и потрепал Арлерта по всё ещё влажной макушке.       — Так держать, рядовой. Только возьми свои вещи.       Воодушевлённо улыбнувшись, Армин отдал честь — есть, сэр! — и поспешил за вещами. И не заметил, как Аккерман вздохнул ему вслед. Он всё ещё чувствовал на щеке след поцелуя, которого, если б не выстрел, возможно, могло и не быть.