JRRT
Я смеялся зубами, не сердцем, У меня живого отрезали душу.Н.С. Гумилёв
Если бы в тот вечер они оба не были так пьяны. Если бы. Хотя для Маглора это ничего не изменило бы. Его сердце точно так же сжалось, точно такая же боль, сладостная, мучительная, пробежала бы по его позвоночнику, по крестцу, заворачиваясь в животе узлом. — Ты же не пьёшь, — рассмеялся Маэдрос. Он держал в руках тяжёлый кубок, на котором из-за рубинов и гранатов почти не видно было золота. Его уши и щеки были алыми, но он по-прежнему держал себя в руках, и его золотые доспехи, перевязь, расшитый ворот рубашки — всё выглядело таким же чистым и безупречным, как и утром. Они сидели на улице, снаружи, на земляной скамье у костра: в пиршественном зале было душно, у Маглора болела голова. — Ты сам говоришь, что я лучше играю и пою, когда я выпил, — сказал Маглор. — У меня и вправду раскрывается дыхание. — Невозможно быть всем сразу, — сказал Маэдрос. — Раз ты самый великий поэт нолдор, ты не можешь ещё и играть на арфе и петь лучше всех. — Но, может быть, я хотя бы смогу сыграть на флейте, — ответил Маглор. Сейчас, ощущая у себя в горле, в носу сладкие спиртовые пары, ласковый, успокаивающий запах алкоголя, он действительно дышал легче. Он сжал слегка дрожащими пальцами деревянную флейту. Маглор был рад, что ему не надо ничего говорить голосом — голос бы, может быть, сорвался, а флейта могла петь дыханием его лёгких и сердца. Наконец, он опустил инструмент. — Я никогда не смогу привыкнуть. Никогда, никогда, — сказал Маэдрос, и Маглору показалось, что ресницы над его полузакрытыми глазами стали влажными. — Ты невозможен, Кано. Тебя просто не может быть. Ты невероятное чудо. Птичка моя, спасибо тебе. Маглор хотел что-то сказать — хотел было протянуть ему руку, но Маэдрос остановил его руку, взял её в свою, прижал её к коленям. В другой руке Маглор сжимал флейту — он хотел отбросить её, хотел что-то сделать. Брат запустил руку ему в волосы, прижал к себе и прижался к его виску пылающими губами. Сердце Маглора отчаянно колотилось — его словно ударило, ударило об скалу, так, словно из его тела вылетели все кости, вылились все слёзы, вся кровь, и лишь пригоршня не крови — огня — плескалась в сердце. Он закрыл глаза, он счастливо улыбался, но он умирал в этом счастье. — Ты же знаешь, — сказал Маэдрос, — почему я хочу быть с тобой. Только с тобой. Я слышу твою душу, вижу её в твоих глазах, в твоём голосе. Любимый мой брат. Поцелуй со стороны казался невинным. Таким невинным. Ничего особенного. Просто один подвыпивший брат целует другого. — Майтимо, — сказал Маглор, — прости. Я пойду. Я пойду. Я выпил слишком много. Он встал, оставив флейту — драгоценную флейту, которую кто-то из ваньярских поэтов и музыкантов, кажется, Элеммирэ — вырезал для него ещё в Амане, на низкой земляной скамейке. Он встал с алого плаща старшего брата, окружённый его запахом — запахом чистоты, золота, дерева, сухой травы. Маглор был чувствителен к запахам не менее, чем к звукам. Сейчас от Маэдроса хотя бы не пахло мёдом и уксусом с примесью то ли яблок, то ли винограда: тем, чем его возлюбленный Фингон мыл свои великолепные локоны. Маглор знал этот запах слишком хорошо. «Зачем было говорить мне такие слова, зачем, зачем, зачем?» — кричал он беззвучно. Он побежал в темноту, пока не остановился, ударившись в полутьме о ствол высыхавшего, гнившего изнутри дуба, на котором осталась лишь одна зелёная ветка. Сухие обломки коры повисли на его растрёпанных чёрных прядях. Волосы тоже чёрные, но ничего особенного — просто гладкие чёрные волосы, даже до пояса не доходят. «Как он МОЖЕТ говорить мне: любимый?» Полутьма. Нет, не полутьма: на востоке небо уже сереет. Маглор прошёл через лагерь, раскинутый в тридцати милях от Химринга. Там, ниже, раскинулись непроходимые чащи, окутанные холодным туманом, серые скалы — всё, что называли «Брешью Маглора». «Брешь, — подумал он. — Да, брешь. Вечный пролом в стене. В стене дома, которого нет, дома, в который я не могу зайти. Я могу лишь стоять на краю пролома и закрывать эту брешь собой». Его пальцы сжали рукоятку кинжала, висевшего на тонком кожаном поясе. «Нет, нет, — сказал он себе, — нельзя, нельзя так. Ты просто пьян. Завтра всё не будет казаться таким ужасным. Тебе просто надо выспаться». «Хотя кто это говорит? Да кто ты такой, чтобы так говорить со мной — «тебе»? — Маглор грубо оборвал свой разумный, но такой чужой, пустой внутренний голос. Он побежал вперёд. Почти не сознавая, что делает, он нашёл на краю лагеря свою лошадь, без седла, в одной уздечке и вскочил на неё, пустил вперёд. Его тело, казалось ему, было в ужасе от того, что он хочет с ним сделать — оно хотело как можно скорее оказаться подальше отсюда. Маглор остановился, когда ему стало уже хорошо видно собственные руки и одежду. Он нащупал в кошельке маленький синий флакончик. Маглор купил его на приморском рынке, давным-давно, кажется, когда его кузен Тургон ещё жил в Виньямаре. «Это снимет тёмную пелену с твоей души», — сказала ему женщина, торговавшая сушёными розовыми тварями с морских глубин, перламутровыми конусами раковин и оранжевыми порошками. Она достала откуда-то этот флакон, и Маглор обменял его на сработанную его отцом булавку. «Может быть, ты обретёшь покой», — сказала она. Её глаза были серебряными и сухими, как у её товара — у не предназначенной для глаз Детей Илуватара рыбы. Сначала он было подумал, что это просто морская вода — но нет. *** Маэдрос встал и понял, насколько он много выпил. «Что же я наговорил Кано? — Он взъерошил свои рыжие кудри. — Он просто убежал. Да, я же знаю, он не любит комплиментов, а я расчувствовался спьяну. Даже своих слов не могу вспомнить». Маэдрос взял было в руки фонарик, но потом решил — пусть лучше глаза привыкают к сумеркам. Он обошёл лагерь, проследил за тем, чтобы часовые, несмотря на праздник, были на местах. Он твёрдым голосом отдавал приказы, но несмотря на это, ему было всё страшнее и страшнее. Маглора нигде не было. И сейчас из всего, что он ему сказал, Маэдрос помнил только — «я хочу быть с тобой, только с тобой». Это было правдой всегда. Тёплый дождь брызнул ему в лицо, словно слёзы: солнце уже должно было взойти, но его не было видно за тучами. На небольшой просёлочной дороге, в жёлтой, густой грязи он увидел под дикой яблоней следы подков коня Маглора — он проехал здесь. Да, он уехал, хотя сбруя и осталась в лагере. Маэдрос поехал по дороге, цепляясь волосами за низкие ветки деревьев, ругаясь, бранясь. Он ехал несколько часов и, в конце концов, дорога упёрлась в каменистый холм, куда конь не мог бы взобраться. Он спустился, походил вокруг и пришёл к выводу, что коня Маглора и, скорее всего, самого Маглора тут никогда не было. Пришлось вернуться, теперь уже внимательно глядя по сторонам. Где-то на полпути в берёзовой рощице он разглядел, наконец, коня. Маэдрос вскочил, побежал туда. Конь, непривязанный, бродил среди деревьев. Тут же он увидел пояс Маглора и золотую брошь, которой тот застёгивал свой тёмно-коричневый плащ. Маэдрос почувствовал, как кровь отливает от его лица, как леденеет сердце. Что с братом? Неужели он, одинокий, почти безоружный, попал в плен? Зачем он поехал сюда? На небольшой поляне Маэдрос увидел ручей, и на берегу его лежал Маглор; его тело было в воде. Подбежав, он с ужасом понял, что чёрные волосы брата, как водоросли, плавают в ледяной воде у него под ногами. Он схватился, вытащил его, уложил на берегу; отчаянно надавил, как его учили синдарские целители, на его грудь, выдавливая из его тела воду. Он прижался губами к его холодному рту, вдувая воздух в его горло; он сжимал коленями его бёдра, словно Маглор не умирал, а пытался бежать. Маглор открыл глаза. Зрачки были странно расширены; Маэдрос подумал, что с ним что-то не так, что он ещё пьян, может быть. — Что с тобой, Кано? Что? — спросил Маэдрос. — Я тебя потерял. Что ты тут делаешь? Ты не ранен? Ты… тебя никто не обидел? Маглор смотрел на него, криво улыбаясь. — А если бы обидел, то что? Если бы в этом лесу меня обидели? Если бы я… — Он закашлялся, из его ноздрей вылилась вода, смешанная с кровью. — Если бы я по доброй воле пошёл сюда, чтобы меня взяли в плен? Или чтобы меня оттрахали, так? — Что с тобой? — растерянно спросил Маэдрос. — Что ты пил? — Если бы меня тут кто-то трахнул, ты был бы против? Или это можно только тебе и твоей любимой куколке? — Кано, — Маэдрос положил ладони ему на виски, — Кано, успокойся, пожалуйста. Что с тобой? Не пугай меня. Часть сознания Маглора хотела ужаснуться, попросить прощения, сказать — «да, извини, я спьяну», но солёная, со вкусом крови и чего-то ещё, что Маглор не хотел называть даже мысленно, жидкость, которая была в том флаконе, отключила разум. Одновременно он чувствовал и то, что чувствовал вчера — нежность, боль, которая, казалось, поселилась в самой его крови, мучительную любовь к брату — и в то же самое время его тело снизу, изнутри, сжигал огонь невыносимой похоти. Когда он бросился в воду, ему показалось, что-то, что он счёл морской водой в синем флаконе, вошло в его жилы, смешалось с ледяными водами ручья — и вдруг он в своём безумии осознал: там, в воде, обитает пламя, пламя, которое теперь живёт в его теле, заставляя его губы, его член наливаться кровью, и — — и о, это было невыносимо, брат сидел на нём сверху. Маглор схватил его за пояс и потянул к себе. — Прекрати, — сказал Маэдрос. — Прошу, прекрати. — Я хочу, — сказал Маглор. — Я хочу, понимаешь? Ты что, не знаешь, чего я хочу? Ты этого никогда не делал разве? Маэдрос попытался встать, но в первый раз в жизни младший брат оказался сильнее его. — Кано, приди в себя, пойдём домой. Не надо так говорить, прошу. Я виноват перед тобой. Лучше обругай меня, оскорби меня прямо, я не знаю, что ещё, но не надо мучить меня такими словами. Если ты меня ненавидишь за то, что у меня есть любовник, скажи мне это. Не надо так. — А зачем ты меня вчера целовал, Майтимо? Ты разве не знаешь, как я к тебе отношусь? Маэдрос опустил голову. — Не знаю. Не хочу знать. Подозревал. Думал, что раз у меня самого есть любимый — раз я сам люблю нашего двоюродного брата, люблю незаконной любовью, то я сам вижу такое во всех. Не мог о тебе такое думать, Кано… — Давай же! Маглор теперь мог думать только об одном. Теперь это ему казалось таким же естественным, как есть, пить, спать: он хотел, чтобы брат снял с него одежду, вошёл в него, трахал; хотел, чтобы ему было больно, хотел кончать, кончать, кончать — он знал, что это будет, и будет не один раз. — Я тебя правда люблю, — сказал Маэдрос совсем тихо. — Может, я и заслужил увидеть тебя таким. Но нельзя же так. Мы же родные братья… Что сказал бы… Маглор понял, что брат сейчас скажет «что сказал бы отец»; он приподнялся в ярости, заставив Маэдроса повалиться на спину и больно удариться головой о толстую сухую ветку. — Мне всё равно, слышишь? — закричал Маглор. — Ты это давал ему — так дай мне! Тебе жалко? — Он снова закашлялся, выплёвывая кровь из носоглотки. — Да, я выпил, я выпил лишнего, не только вина; я отравлен. И знаешь, мне так лучше! Маэдрос подумал, что из его рта действительно пахнет чем-то странным, остро-солёным — что он не только пил, но, может быть, пожевал каких-то трав или ягод. Маглор сбросил тунику; мокрая тонкая бежевая рубашка облепила его стройное тело. Он спустил с себя штаны, поспешно, грубо, так что стали трескаться швы, потом потянулся к застёжке на штанах брата. Маэдрос смотрел в его лучистые серые глаза, большие, тёмные, обычно такие ласковые и мягкие — совсем не похоже на грозовой синий блеск глаз Фингона. — Братик, — сказал он. Маглор догадался, что тот сейчас подумал о Фингоне и закричал: — Я хуже, да? Хуже? Что ты на меня так смотришь? Я хуже сложен? У меня руки не такие красивые? Чем я хуже, скажи? — Ничем, — сказал Маэдрос. — Прости меня. — Какой стыд, — вырвалось, наконец, из груди Маглора то, что было в разумной части его сознания. — Какой стыд. Мне только умереть после того, как ты отвергнешь меня сейчас. — Не надо, — сказал Маэдрос. Его губы задрожали; он готов был зарыдать от ужаса и безвыходности. Он не мог применить к нему силу, не мог ударить, пытаясь заставить опомниться. Потому что он сам чувствовал собственный позор, вспоминая тот поцелуй и те чувства, с которыми он вчера вечером запустил пальцы в мягкие волосы брата. Он действительно не хотел, чтобы такое вставало перед ними — воспоминание о стыде, о признании Маглора жгло бы сильнее, чем если бы он сейчас действительно… Если бы он действительно… Если бы в тот вечер они не были так пьяны. Может быть, Маглор потом всё забудет. — Братик, не надо рвать, я тебе сейчас помогу всё это снять. Раз так, я всё сделаю. Если иначе ты не придёшь в себя… Ладно, прости, пожалуйста, иди ко мне. Маэдрос осторожно спустил штаны с его мокрых, холодных бёдер, помог снять сапоги и расстелил свой красный плащ. Развязал шнурки на его панталонах, изящных, с вышивкой на краях. «Какие тонкие — наверно, как у девушки», — подумал Маэдрос, краснея. Почему-то именно от этой мысли стало стыдно, невыносимо стыдно. Маглор высвободил из штанов его член; Маэдрос чувствовал и жар, и холод одновременно; он провёл по члену мокрой от слюны Маглора и от его крови рукой, и Маглор тут же опустился на него. У старшего брата замерло сердце: он почувствовал, что член у него встал, встал на родного брата, как же это могло быть, что с ним делает Маглор?! Маэдрос коснулся его бёдер и они сладострастно дёрнулись под его рукой. Нет, этого не могло быть, они действительно были вместе. Нет, этого не могло быть, он не мог быть с другим, не с любимым Фингоном, не мог не чувствовать запаха его волос, его тела, сжимать не его узкие руки, а другие, целовать другие плечи и другую шею. Хотя у Фингона и Маглора руки — с мозолями от арфы, от тетивы лука, — были так похожи… — Я хочу ещё, — простонал Маглор. — Хочу ещё. Сделай мне это ещё. Здесь, пока мы не вернулись в Химринг. — Тут так холодно… — Мне всё равно. На этот раз Маэдрос прикрыл их обоих плащом. Когда он кончил, Маглор заснул. Старший брат осторожно взял его на руки и унёс с поляны. *** — Я не знаю. Прости меня, Майтимо. Тогда, ночью, я выпил снадобье. Мне сказали, оно успокоит меня. Я… — Кано, как ты мог пить неизвестно что? Так нельзя! Тебя могли отравить, похитить, ты… — Прекрати! Перестань, я теперь уже ничего не могу с этим сделать! — Маглор не поворачивался к старшему брату. Он смотрел в окно своей гостевой комнаты в Химринге, за которым уже сгущались летние сумерки. Маэдрос подошёл к нему и коснулся его плеча. Хотел обнять, дружески поцеловать в висок, как раньше, как тогда, ведь на самом деле тогда он не имел в виду ничего плохого, ведь правда… Но он не мог. Его тело не могло забыть. Теперь всё было по-другому. Теперь он касался плеч, которые целовал, груди, к которой прикасался губами, зажимая ими соски, рядом с ним были его бёдра, между которых он тогда воткнул свой член… — Не надо, — сказал Маэдрос. — Не надо… — Чего не надо? — спросил Маглор. Старший брат захлопнул дверь. Но ночью он пришёл. Он спустился по узкой боковой лестнице и осторожно толкнул незапертую дверь. — На тебе эти штанишки с вышивкой, да? — выдохнул Маэдрос, целуя его плечи. — Опять? Зачем ты их носишь? Ах, братик! — Я люблю тебя, — выговорил Маглор сквозь слёзы. — Люблю до невозможности. **** Маглор шёл, не разбирая дороги. Брешь Маглора, да пошла она куда подальше. Конечно, Фингон приехал к ним всего на две недели. Интересно, как Маэдрос объяснит ему всё это. Промолчит? Они порвут друг с другом? Это было бы слишком хорошо. Впрочем, всё равно. Для Маглора само то, что Фингон узнает (он не мог не узнать, иначе ему пришлось бы слишком плохо думать о брате) — означало конец этим безумным месяцам, с прошлого августа, через тёмные зимние ночи на огромной шкуре неведомого полосатого зверя, через ещё один пьяный весенний вечер — и в эту июньскую ночь, когда наутро приехал гонец из Хитлума, от Фингона. Маглор углублялся всё дальше в горы, он поднимался так высоко, что думал, что не слезет отсюда — и горько смеялся над собой. «Буду сидеть на вершине горы и рыдать», — думал он. Он не обращал внимания на изорванную одежду, на то, что его сапоги разваливались. Он не знал, сколько прошло времени. Маглор думал, что дальше уже только снег и горные вершины, но, пройдя через низкий, ароматный лес можжевельника, он вышел на большой горный луг — светло-зелёные листья под сенью тёмно-зелёных деревьев, и качающиеся тёмно-фиолетовые и нежно-розовые цветы под ярко-синим небом. Он увидел место, где травы были выше и росло крошечное деревце: это было миниатюрное горное озеро, такое же холодное и чистое, как тот ручей, на берегу которого он отдался Маэдросу. Он сбросил изношенную, изорванную одежду и бросился в воду. Вода, тяжёлая, как атласная мантия, держала его, принимала его измученное тело, его слёзы, его крик, когда он опускал лицо под её зелёную поверхность. Он вышел. С ним в сумке были коричневые одежды — плащ, рубашка, штаны и тонкие панталоны, то, что было на нём в тот день и то, что он с тех пор хранил. Он переоделся в эту одежду, мягкую, чистую, от которой слегка пахло Маэдросом, и пошёл дальше. Собственно, идти дальше ему было уже некуда и незачем. Он знал это. Его больше не было. Он не мог заставить себя вернуться к брату — вернуться отвергнутым, безумным, потерпевшим поражение. Он шёл по лугу; солнце постепенно согревало его влажные волосы. И посреди луга, когда озерцо почти скрылось из виду, он лёг на траву. Маглор смотрел в небо и вдруг услышал шаги. Он приподнялся, огляделся. Совсем близко, в нескольких шагах от него стоял охотник-авари, совсем не похожий ни на кого из его знакомых: высокий, черноволосый, смуглый, с тёмными, как заросли можжевельника, зелёными глазами, одетый в чёрную куртку и штаны. В руке он держал направленный на Маглора лук. — Ты кто? — спросил он на таком грубом и устарелом эльфийском, что Маглор даже не сразу понял бы его, если бы не читал старейшие эльфийские рукописи, написанные через пару десятков лет после того, как мудрец Румиль изобрёл алфавит. — Что тут делаешь? — Трахни меня, — сказал Маглор. — Возьми меня прямо здесь. Давай. Он горько улыбнулся; пару недель назад, наверное, истерически смеялся бы, но сейчас сил хватало только на улыбку. — Ты что? — переспросил тот. Нет, это слово он должен знать. — Трахни меня, — повторил Маглор. — Как женщину. Прямо тут. Давай, иди ко мне. Я сделаю всё, что захочешь. А потом убей. — Ты что, нолдо? — спросил эльф в чёрном. В его голосе было отвращение. — Хоть бы и так, — ответил Маглор. — Все вы трахаетесь с кем попало, — тот сплюнул. — Законов не соблюдаете. В законный брак не идёте. Тьфу. Маглор снял свою любимую рубашку, пояс, снял штаны. — И много у тебя таких было? — спросил авари. — Нет, — сказал Маглор. — Нет. Бери меня. Скорее, пожалуйста. Прошу тебя. Оглядев Маглора, тот убедился, что он безоружен и беззащитен. Протянул руку, пропустил его локоны между пальцев, проверяя, не спрятан ли нож у Маглора в волосах. — Нет, — сказал Маглор, поняв, что он ищет. — Ножа там нет. Волосы у меня для этого не очень. — У тебя штаны, как у женщин, — сказал авари. — С вышивкой. Я такие для сестры вышиваю. Маглор снял их, лёг на спину. — Хочешь, встану на колени? — сказал он. — Не надо, — ответил тот. — Ладно уж. Эльф не без опаски, с явной настороженностью, вытянул свою смуглую, худую руку. В ней оказался кинжал, и он резко, внезапно полоснул Маглора по ладони. — Нет, — Маглор усмехнулся. — Сначала трахни, потом убей. — Я проверяю. Не морок ли ты, не от Тёмного ли. А то бывает такое. Нет, кровь в тебе обычная, эльфийская, — он лизнул нож. — Ладно, давай, раз так. Он ощупал тело Маглора там, внизу — и дырку, и член; Маглор поразился, какие у него сильные руки, почувствовав его пальцы на своей промежности. — А я думал, ты всё время этим занимаешься. — Нет. Было несколько раз. В прошлом году и зимой, — выговорил Маглор. Ему стало стыдно. Незнакомец зашуршал чем-то у себя в суме. — У меня мазь от ожогов есть. А то тебе больно может быть. Запах мази, пахшей салом дикого зверя, из которого её сделали, оглушил Маглора. Смуглые руки охотника ласково касались его тела, стесняясь проникать внутрь. — Ну вот так тебе будет лучше. Можно я тебя хоть потрогаю сначала? — спросил он с неожиданной робостью. — Ты такой нежный. Особенно тут, под штанами. — Хорошо, — ответил Маглор уже совсем смущённо. От охотника пахло травами, тиной лесных заводей и почему-то лисицами. Маглору хотелось плакать — так нежно тот гладил его бёдра и ягодицы и вдруг, неожиданно вошёл в него, быстро и сильно; Маглор выдохнул, но не вскрикнул. Когда он просил незнакомца взять его, он на самом деле ничего не хотел, но сейчас, после ласк, его охватила страсть: Маглор потянулся навстречу, вцепился в предплечья мужчины, застонал. Ему не хотелось, чтобы это кончалось. Глаза у него закатывались от наслаждения, небо, лучи солнца и облака мелькали перед глазами, словно перед ним разворачивали рулоны драгоценных тканей. Мужчина лёг на него, опёрся, лаская и целуя его грудь и шею — и кончил; тут же кончил и он сам. Он совсем не о чём не думал, не думал, убьёт ли его незнакомец. Он был безмятежно счастлив, — когда любовник ударил его по голове рукояткой ножа. Маглор очнулся на узкой деревянной кровати в маленькой хижине. Его левая рука была прикована к стенке. Он был голым; его прикрыли толстым, тёплым одеялом, но одежды не было. Он вздохнул; постепенно Маглор начал понимать, что случилось. Ему стало очень страшно. Незнакомец вошёл, подошёл к нему и поднял одеяло. Ни говоря ни слова, он полез к нему на постель, поднял его колени, прижался — и снова начал трахать его, бурно лаская. Сейчас, когда он сам не был охвачен туманом страсти, Маглор почувствовал, насколько сильно охотник хочет его. — Отпусти меня, — попросил Маглор. — Пожалуйста. Не надо. Не держи меня здесь. — Ты сам хотел со мной трахаться, — простонал тот. — Ты меня хотел. Хотел, а теперь хочешь уйти. Я знал, знал, что ты захочешь уйти, поэтому и схватил тебя. Ты меня прости, но так нельзя. Нельзя менять любимых, — сначала с одним, потом с другим. Если бы я не видел твою кровь, я бы усомнился, что ты эльф. Бросил одного, теперь хочешь покинуть меня. Я живу честно. У меня раньше никого не было. Теперь я хочу, чтобы раз так, ты был моим насовсем. У меня другого теперь не будет. Плохо, что ты не женщина, и у нас не будет детей, но я тебя хочу, и ты меня захотел, а это главное. — Отпусти меня, — попросил Маглор. — Если обещаешь, что не уйдёшь. — Я не могу обещать этого, — сказал Маглор. — Не могу. Я связан клятвой. Я должен… — Ты клялся в любви, а потом лёг с другим? Маглору стало плохо, когда он увидел, что авари готов заплакать. Не из-за обиды, нанесённой лично ему — просто потому, что тот, кого он имел несчастье полюбить, нарушил одно из главных правил доброй жизни, принятой у всех эльфов. — Я не об этом клялся, — сказал он. — Я должен помогать своим родичам. — Это я понимаю, — сказал авари. — У меня сестра овдовела. Кормлю её и двух ребят. Но хоть на время ты можешь остаться? Ты к нему обратно хочешь? Почему его бросил? — Я не могу с ним быть, — сказал Маглор. — И не я его бросил. Просто не могу быть с ним. — Потому что он мужчина? — спросил охотник. — Нет. Потому что он мой родной брат, а я влюбился в него. Потерял голову спьяну и вынудил со мной переспать. Маглор в первый раз выговорил всё это вслух. Незнакомец развязал его руки, и Маглор заплакал. Тот укутал его одеялом и обнял. — Я влюбился, давно, — объяснил Маглор, теряя голос, всхлипывая и дрожа, — влюбился, а у него есть другой. Он любит другого. — Плохо тебе, — сказал тот. — Не хотел тебя расстраивать и зря ругать. Значит, ты любишь его, и уйти от братьев не можешь, — поклялся им помогать… Но ведь мы с тобой были вместе. Нам ведь ничто не мешает пожениться. Хотя бы временно. Потом уйдёшь. А я ждать буду. Хочешь? — Как это — «ничто не мешает», — сказал Маглор. — Мы мужчины. — Ну и что, — сказал авари. — У нас можно. — Как это — можно? Мужчинам можно жениться? — недоуменно спросил Маглор. — Никогда не слышал и не читал о таком… — Мы об этом не очень говорим, — пояснил авари. — А то умники всякие, вроде вас, нолдо, начнут говорить, что мы связаны с врагом. Дело не в этом. Неважно ведь, кого любишь — главное — любить, жить вместе, помогать друг другу. Раньше все эльфы так жили. И у орков, когда они стали слугами Врага, этот обычай остался. В нём ведь ничего плохого нет, а те, кто связан с Валар, особенно калаквенди, те, кто бывал в Амане, стали говорить, что это, мол, дело Врага, что брать в жёны можно только женщин. Ну мы теперь об этом с другими эльфами вслух не говорим, чтобы нас не обвиняли во всех грехах. Да и у многих авари этот обычай исчез — особенно у тех, кто часто общается с нолдор из Нарготронда и из Дор Карантира. Но нам тут никто не мешает. — Удивительно, — сказал Маглор. — И ты возьмёшь меня в жёны? — Возьму, — кивнул авари. — Это ты не думай, я не хочу тобой командовать или что. Просто у нас принято, что тот, чей дом, считается хозяином и мужем, а тот, кто вошёл в дом — хозяйкой и женой. Если бы я пришёл к тебе в дом, стал бы женой. Вот так мы живём. Ты не против? — Не знаю… — Ну давай попробуем, — авари поцеловал его в губы. — Пожалуйста. Прости, что я тебя ударил и связал. Просто увидел, какой ты и побоялся, что ты уйдёшь. Пойдёшь искать кого-то нового. Ну прости! Подожди хоть несколько дней! Маглор посмотрел на него и слабо улыбнулся. — Ладно. Прости меня. Я не должен был так с тобой поступать. Хорошо, я подожду. Не знаю, сколько, но подожду. Эту ночь они провели вместе: авари потом уступил ему почти всю узкую постель, свернувшись клубочком в ногах. — Останься, — попросил он снова, — я сделаю для нас большое, удобное ложе. Всё, что захочешь, всё сделаю. Маглор только вздохнул. На следующий день охотник рано утром ушёл из дома. Маглор осмотрел две маленькие комнаты. Он подумал, что, пожалуй, стоит остаться ещё хоть на несколько дней. Может быть, стоит хоть что-то сделать для него, раз тот добывает еду. Маглор нашёл коробку из коры с костяными иглами и нитками из травяных волокон и из жил животных. «Конечно, у меня должно хватить умения починить ему одежду», — подумал Маглор. Он заметил кожаную рубашку — почти новую, но порванную на спине медвежьими зубами. Маглор уже закончил заделывать дыру и аккуратно нашивал на место костяные бусины (он подумал, что надо бы вышить для хозяина дома ещё что-нибудь), как услышал слабый стук в окно. Он повернулся. За окном стояла женщина — высокая, темноволосая эльфийка в серой куртке и штанах, с деревянными браслетами на белых тонких руках. — Это тебя мой брат вчера привёл с Орон Лилотэа? — спросила она, глядя на него без улыбки и приветствия. — Здравствуй, — сказал Маглор. — Да, меня. — Он задумался и спросил: — «Гора множества цветов»? Где это? Не слышал такого названия. — Да, — ответила она. — Это за восточном склоне гор Рерир. Последняя гора на востоке. Дальше только лес… Ты ведь нолдо? — сказала она, как и её брат вчера, осуждающе. В её устах это означало: «ты вероломен и неспособен держать слово». — Послушай, — сказал Маглор. — Я не могу остаться. Не могу надолго. Даже на месяц — не могу. Меня ждут. Теперь мутный туман самоуничижения и отчаяния спал. Он был способен держать себя в руках. Даже если быть рядом с Маэдросом теперь унизительно — он нужен, действительно очень нужен брату. Он стерпит. Женщина поднялась на крыльцо; он вышел ей навстречу. — Давай поедим, — сказала она, доставая из тёплой печи горшок с густым супом, который её брат приготовил вчера вечером, чтобы Маглору было что поесть днём — а он в шоке, в полусне ухитрился этого не заметить. — Что случилось, как тебя сюда занесло? Сестра охотника оказалась такой участливой, такой доброй, что Маглор не мог отказать ей в разговоре. Конечно, она выглядела неприветливой, но ей пришлось нелегко — муж погиб на охоте, когда её близнецам было всего пять дней от роду. Брат обещал ей, что откажется от собственной семьи и будет заботиться о ней и детях, сколько понадобится. Маглору все эти годы в Средиземье отчаянно не хватало женского участия. Конечно, брать жену он не хотел — и потому что не встретил ту, к которой лежало сердце, и из-за слишком глубоких чувств к брату. Но он всю жизнь хотел, чтобы у него была сестра, которой он мог бы рассказать всё о себе, женщина, которая могла бы просто посочувствовать ему — без иронии Куруфина, излишней прямоты Келегорма — и свойственной Маэдросу излишней заботливости, от которой ему иногда было тяжко. — Но отчего же ты всё-таки признался своему старшему брату, что любишь его?.. — Я выпил вот этого, — сказал Маглор и достал из привязанного к поясу кошелька маленький синий фиал, который до сих пор хранил — острый, как сосулька, стеклянный кристалл со странным тонким витым узором. — Мне сказали, что он снимет пелену с моей души… — Да, — кивнула она, взяв его в руку и понюхав, — это так. Он снял с твоего сердца тёмную пелену и обнажил всё, что ты до сих пор таил от близких. Ты знаешь, что это? Маглор покачал головой. — Перворожденные эльфы поведали нам, что есть айну по имени Салмар, — сказала она тихим, глухим голосом. — Не ведают они, кто он — майа или Вала. Он спустился последним в Арду. Говорят, что был с ним его брат-близнец по имени Амилло: он любил смех и счастье, но ещё с тех пор, как загорелись на Севере и Юге великие Светильники, никто не слышал о нём. Нет под этим небом безмятежного счастья — даже для самих Валар. Салмар стал спутником Ульмо. Он играет для него на трубе из алой раковины, когда бушует буря, а когда на море тихо и лоно вод покрывают льды, Салмар играет на арфе, лёд отзывается звоном, а над ледовыми полями загораются зелёные и синие огни. Маглор выдохнул. Он вспомнил рассказ Фингона о том, как тот во время перехода через льды слышал странные звенящие звуки, которыми сопровождались вспышки северного сияния. — Иногда, — продолжала она, перекатывая фиал на своей жёсткой, сухой ладони, — Салмар выходит на берег моря, и показывается женщинам из племён авари, а также юношам, которые хотят научиться играть на арфе. Он дарит им свою кровь, раня пальцы об струны, и свою слюну, целуя их в уста… Кровь и поцелуи Салмара помогают тем, кто хочет овладеть поэтическим искусством, открывая сердце и заставляя забыть о боли. — Открывать сердце было слишком больно, — сказал Маглор. — Но необходимо, — ответила она, — иначе оно сгнило бы изнутри. Маглор отложил ложку. — Тебе понравилась еда? — спросила она. — Может, хочешь вина? У меня есть немножко сливового вина, который мой брат купил в Таргелионе. И я принесу тебе бусы, чтобы нашить на рубашку вместо тех, что оторвались. — Ладно, не откажусь, — Маглор вздохнул, глянув на недочиненную одежду. Он хотел закончить её. Всё-таки ему нужно уйти сегодня… или, в крайнем случае, завтра на заре. Женщина зашла в свой дом, спустившись по узкой тропе между сосен. Сыновья сидели за столом и послушно вытачивали костяные бусы. Она поцеловала обоих в лоб, выбрала несколько бусин для рубашки брата и поднялась на крошечный, низкий чердак. Там она залезла в тяжёлый дубовый сундук и достала из него стеклянный фиал — круглый, как морской камушек, розовый с фиолетовыми прожилками и добавила одну каплю в фляжку с вином. Вернувшись, охотник вздохнул с облегчением, увидев Маглора. Тот как раз закончил прикреплять к рубашке последний костяной диск. — Я тебя очень ждал, — сказал Маглор. — Так ты не уйдёшь? — спросил тот. Он опустился на колени и поставил перед Маглором маленькую клетку, в которой билась живая ало-зелёная птичка. — Мы ловим этих птичек и дарим невестам. Так повелось. Ты пойдёшь за меня? — Конечно. Давай будем женаты. Введи меня в свой дом. Так надо говорить? Он помнил Маэдроса; он помнил отца, но смутно — смутно, как помнил бы деревья, мимо которых несколько раз проходил на дороге, как слугу, открывавшего дверь. Для него это больше не имело никакого значения. Теперь он состоял в браке, и это было самое главное. *** Он уткнулся лицом в грудь Майтимо. Брат всё-таки был больше, чем на голову его выше. Сейчас ему не было больно и горько — он был рад, что брат его нашёл, был рад его видеть, был рад снова быть с ним. Маглор улыбнулся ему. — Я искал тебя двадцать пять лет, — выговорил Маэдрос. — Я потерял надежду. Что они сделали с тобой? Ты сначала будто не узнал меня. Я не поверил, что тебя видели за горами Рерир, но… но всё-таки решил проверить. Ездил здесь почти полгода. Кано, я так люблю тебя, — я не стесняюсь это говорить. Я просто счастлив, безумно. Я всё, что угодно для тебя сделаю. — Прости меня. Я не сержусь, совсем не сержусь, я просто рад тебя видеть. Я не буду ничего собирать. Не буду ничего брать отсюда. Просто поеду с тобой. Может, даже переоденусь, если у тебя есть во что. Он сбежал по узкой тропе к двухэтажному домику сестры своего мужа. Маглор знал, что именно ей придётся рассказать ему, что он всё-таки ушёл, когда тот вернётся из многодневного похода в лес вместе с другими мужчинами-авари. — Послушай, — сказал он. — Что ты со мной сделала? Я все эти годы не вспоминал братьев. Дом. Не вспоминал свою Клятву. Я обо всём забыл. Что ты сделала? — Я же тебе говорила, — вздохнула она. — Есть снадобья для разрывающегося сердца, а есть снадобья забвения. Я дала тебе немного. Одной капли хватило на всё это время. Она раскрыла ладонь: на ней лежал розовый флакон. — Возьми, — сказала она. — Возьми. Может быть, понадобится. *** Маглор сидел на берегу моря. В сердце до сих пор звучал голос брата. Его последние слова. Маэдрос… Он знал, что его больше нет. Почувствовал почти сразу, но потом услышал — услышал издалека разговор посторонних. Маглор зашёл по пояс в море; потом дальше — но тут вспомнил, что в кошельке у него до сих пор лежал флакон с зельем забвения. «Тогда хватило одной капли, — подумал он. — Если я выпью всё… наверно, это лучше, чем тонуть. Я превращусь в бесчувственное тело, а моё сознание и память умрут навеки». Он так и сделал. *** Знакомый голос медленно проник в сознание Маглора. Он открыл глаза и увидел яркий белый потолок, потом — тёмно-зелёные стены с золотыми узорами. Он не сразу вспомнил, кто рядом. — Жена, ты меня слышишь? — спросили его. — Слышишь? Я так долго ждал. Очень долго, — сказал авари. Маглор повернул голову к нему. Тот сидел на краю постели, смотрел на него и ждал. Они обнялись. — Ты меня нашёл? — спросил Маглор. — Мы же всё-таки больше двадцати лет были женаты. Я тебя так ждал. Вернись ко мне, пожалуйста. Теперь… — он не смог сказать «у тебя нет родственников — и клятвы», но Маглор понял. — Вряд ли я смогу уйти отсюда, дорогой муж, — сказал он. — Уйти от моря. Я… Он выдохнул. Оглянулся. Небольшая светлая комната, большие окна с узорными переплётами, маленький столик с небольшими и странно разноцветными книгами, в углу — странная чёрная то ли коробка, то ли картина в блестящей рамке, где ничего не было нарисовано. — Помоги мне встать, — сказал Маглор. Он подошёл к окну. За окном был небольшой белый заборчик, дальше песчаный берег и вода — но Маглор понял, что это не море, а озеро. Желтая скала на западе казалась знакомой, но остальное неузнаваемо изменилось. На месте тёмного соснового леса были берёзы; на воде покачивались белые лодочки, и на них было не заметно ни досок, ни швов. Одна такая лодочка с невероятной скоростью проскользила по воде, подняв белую волну, подлетела к берегу. Из неё, к огромному удивлению Маглора, выскочила светловолосая румяная девушка-аданет, одетая в невероятно короткую рубашку без рукавов и синие штаны, не закрывавшие даже колен. Она посмотрела в сторону дома, помахала в их сторону и что-то прокричала. Супруг Маглора высунулся из окна, сказал что-то в ответ и она побежала по тропинке, размахивая сумкой. Авари рассмеялся, нежно обнял Маглора и долго смотрел на него. Потом он взял какой-то тёмный предмет, повертел его в руках — и чёрная «картина» в углу загорелась: в ней появился белый морской берег, незнакомые Маглору высокие замки, огромные железные корабли… — Что это? — спросил Маглор. — Похоже на видящие камни, «палантиры», которые создал мой отец… — Понимаешь, — вздохнул авари, — я очень-очень долго ждал, когда ты проснёшься. В пещере на берегу моря. В лесу. В подвале моего дома. Прошло очень-очень много лет. Ты же видишь — теперь моря нет. Нет берега, с которого ты бросил Сильмарилл в море. Наверное, нет даже этого морского дна, милый. Маглор не плакал — так же, как когда Маэдрос нашёл его. Он почувствовал, что воспоминания о прошлом блекнут: брат по-прежнему был в его сердце, но теперь оно не рвалось на куски от боли и унижения. Остались только светлые воспоминания: вечер накануне зимнего солнцестояния, они вдвоём у пылающего камина, Маэдрос целует его в губы… — Всё совсем-совсем поменялось, понимаешь, — продолжал тот. — А это телевизор. Они теперь у всех есть. Показывают, что хочешь — и что есть, и чего нет… Маглор положил ладони ему на плечи — супруг, пожалуй, был ещё выше Маэдроса, или, по крайней мере, не ниже. Тот, наконец, сжал его в объятьях с полной силой, как хотел, заставляя Маглора задыхаться и закрывать глаза, целовал без устали — совсем, как раньше. Маглор краем глаза посмотрел на экран телевизора: там плыл покрытый ледяными скалами берег и переливалось всеми красками мира северное сияние.