Винни и Смерть

Винни знал, что рано или поздно Смерть за ним придет. И даже догадывался, что, скорее всего, сделает она это лично – раз уж до сих пор так и не справился ни один из посылаемых ею подручных. Единственное, чего Винни не мог бы предположить даже в самом страшном сне, – так это того, что Смерть окажется его соулмейтом… Соулмейтом, твою же мать! Той самой пресловутой второй половинкой, одной-единственной на всю оставшуюся жизнь, к вере в само существование которых Винни относился скептически, считая их выдумкой юношей бледных со взором горящим и экзальтированных барышень с хроническим недоебитом. Себя Винни не относил ни к первым, ни тем более ко вторым, а потому при любом упоминании предначертанности, сакральных пар, магии первого поцелуя, непреодолимой тяги и прочей чуши лишь снисходительно ухмылялся. И вот, извольте получить и расписаться – его собственный соулмейт, та самая сакральная, мать ее, половинка. На приближение которой все тело до последней клеточки реагирует томной тягучей дрожью, и хотел бы, а не ошибешься. Вот этот, мать его, гремящий костями скелет с глумливой ухмылкой и косой наперевес. Смерть приближалась медленно и уверенно, неторопливой танцующей походкой, давая Винни время насладиться сполна и до самых печенок прочувствовать – на этот раз не отвертишься. Ты мой, весь целиком, с потрохами и фанабериями. А я – твоя. И даже не думай сопротивляться, мальчик. Винни сглотнул и с ужасом понял, что сопротивляться действительно не сможет. Да что там сопротивляться! Он и шевелиться-то почти не мог, скованный по рукам и ногам тем самым предназначением, в которое так не хотел верить. Смерть была убийственно хороша, как и положено соулмейту. И тело Винни реагировало на нее тоже как положено – предкоитальным томлением, от которого ныли даже губы, сдавленностью в груди, слабостью в коленях (щекотной, противной, выворачивающей душу, мерзкой до одури), перехваченным дыханием и бьющимся с перебоями сердцем, словно канкан танцующим. И каждое движение этой костлявой твари, от которой никак не оторвать взгляда, отдавалось в паху пульсирующей сладостной болью. Подходи и бери тепленьким. За яйца. За… о-о-ох, об этом лучше не думать… Самое обидное, что даже горло перегрызть ей не получится – при одной только мысли о том, что при этом придется (пусть даже случайно и совсем ненадолго!) коснуться губами ее ненавистной (вожделенной!) костлявой шеи, все тело мгновенно покрылось мурашками размером с яйцо бирюзовой клуши, низ живота скрутило судорогой, а казавшиеся ранее широкими и удобными армейские штаны стали вдруг мучительно тесны. А уж когда она, томно извиваясь, покачивая тазовыми костями и кокетливо топыря мизинчиковые фаланги, медленно и сладострастно стянула с себя бесформенный саван, Винни застонал и задергался, сходя с ума от нестерпимого желания. Но тщетно. Невидимые путы держали крепко, Винни хрипел, выгибаясь и почти теряя сознание, мышцы вздулись буграми и теперь тесными были не только штаны (хотя они – наиболее болезненно тесными). Смерть оказалась милосердной и не стала затягивать мучения жертвы. Рухнула сверху. Придавила. Впилась в губы, высасывая дыхание. Целоваться она умела как никто другой. Может, у нее и не было языка (какой язык у скелета?!), но язык самого Винни не поворачивался назвать ее поцелуи неглубокими и сухими. Поскольку то, чем она шаловливо щекотала его нёбо в самой чувствительной зоне сразу за верхними зубами, заставляя пилота каждый раз содрогаться от наслаждения, было настолько… ну, короче, оно таки было. А ее руки… Винни и не думал, что на его теле есть так много чувствительных участков, правильное прикосновение к которым может доставить настолько острое удовольствие. Когда же она проложила горячую влажную дорожку вниз по его шее, через ключицы (ох…), и ниже, ниже, вокруг соска (о-о-ох…), и еще ниже, до самого низа живота (о-о-о боже, да, да, еще, еще, только не останавливайся…) – Винни вообще уже не мог ни о чем больше думать, только постанывал коротко, содрогаясь всем телом в ознобно-сладких конвульсиях. Она сама расстегнула ему ширинку – он бы не смог, он вообще забыл, как это делается. Он и себя забыл, весь обратившись в оголенный нерв с подведенным к нему электродом переменного тока (обязательно переменного, к постоянному можно привыкнуть, а к тому, что с ним сейчас творилось, привыкнуть было невозможно, он это уже понял). Прохладные пальцы (кости! да какая разница...) скользнули под резинку слишком тугих трусов, приподняли ткань, сдвинули на бедра. Облегчение было таким острым, что Винни чуть было сразу не кончил. Помешала боль – распираемый перевозбуждением член его, – горячий, нетерпеливо подрагивающий, перевитый набрякшими венами, словно канатами, – с разгону ткнулся в лобковую кость партнерши. Винни задохнулся на вдохе, крутанул бедрами, уже совсем ничего не соображая от боли и острейшего желания, и (о чудо!) вошел правильно, ввинтился, словно шуруп в гаечку, словно армейский кинжал в старые ножны, словно верный бластер в родную потертую кобуру – в уютную норку между костей лона таза, как будто бы для того и созданную милосердной природой. Двинулся раз, другой, примериваясь (Смерть подмахивала, ловя ритм с полунамека) – и не смог сдержать облегченного стона. И Смерть сама застонала в ответ – низко, придушенно. Похоже, тоже пыталась сдержаться, и тоже не смогла. Или - не смог? Стон был низкий, скорее мужской. Смерть - он? Кажется, Винни где-то читал про такое... о-о-ох, да какая разница! Нечаянный этот стон, против воли прорвавшийся, подействовал на пилота куда сильнее любых афродизиаков и специальных женских (мужских?) хитростей, Винни пил его, шалея и окончательно теряя рассудок, и не было больше сил ни сдерживаться, ни думать, только качаться на волнах все усиливающегося наслаждения в ожидании стремительно приближавшейся кульминации, все выше, и выше, и выше, и… а… а… а… а-а-а… А-А-А!!! О-о-ох… Оргазма такой силы у Винни сроду не было – словно вдоль каждого нерва продернули раскаленный проводочек, словно с мира сорвали защитную пленку, с треском вспарывая реальность. Словно... да что там! Не было, и все. Соулмейт, твою ж мать, не соврали сказки… Винни задышал – коротко, со всхлипами, поняв, что не дышал очень и очень долго. Выгнулся, заскреб пальцами мокрую глину. Закашлялся и сел, преодолевая головокружение и неловко опираясь на руки. Мир перед глазами расплывался и покачивался – но это был реальный мир и никаких сексуальных скелетов любого пола в нем не было и быть не могло по определению. Однако признать все только что пережитое бредом мешало сладкое расслабленное томление в паху, влажное и горячее. Рефлекторное желание скрючиться или хотя бы прикрыть предательскую мокрость ладонями (пока никто не увидел) Винни пресек: трусы на месте, ширинка застегнута, а одежда и так вся насквозь мокрая от дождя и болотной жижи, и что кое-где эта мокрость еще и горячая – без тепловизора не разглядеть. Куда больше его тревожило то, что щекотка в низу живота так до конца и не выплеснулась, а сейчас вроде как даже и нарастала. Да и муторная слабость в коленках тоже никуда не делась, не ослабла даже. И губы ныли. Скверно… Винни несколько раз глубоко и быстро вздохнул, прочищая легкие. Проморгался. Попытался сфокусировать зрение. И услышал ответный вздох – такой же судорожный, со всхлипами, в резонансе. Обернулся – резко. Голова опять закружилась. И сразу же поджались ягодицы и мошонку свело щекотной дрожью от близости возбужденного соулмейта. Сказки не соврали и в этом – так всегда бывает, когда глаза в глаза… Первой связной мыслью Винни было: «Слава богу!» Обошлось. Его соулмейтом оказалась не инфернальная сущность, не скелет с глумливой ухмылочкой, а всего лишь какой-то парень. Чернявый, вполне симпатичный (если отмыть и переодеть в чистое) и вроде как даже знакомый. Винни тряхнул головой. Мозги, скрипнув, встали на место: не просто знакомый, коллега, пилот так называемых биолухов. Как его там? Тедди, кажется. Чужой пилот сидел в полуметре от Винни, неловко поджав ноги, – очевидно, только что скатился с коллеги, которому делал искусственное дыхание… Ну, поначалу, во всяком случае, наверное, именно его и пытался делать, пока их обоих не накрыло. Губы припухли, зрачки еще дышат, в расширенных глазах плещется ужас, а на лице медленно выцветают красные пятна недавней страсти. Такой же мокрый, как и сам Винни, и еще более грязный. Обе ладони неосознанно прижал к низу живота, не понимая, что тем самым лишь привлекает ненужное внимание к тому, что так старается скрыть. Смотрел чужой пилот на Винни, дышал синхронно, но вот радости и облегчения бывшего сержанта явно не разделял. Наоборот, выглядел таким несчастным и потерянным, что Винни его стало даже жалко. В конце концов, парень ведь ни в чем не виноват. Красавчик, любимец женщин, на смазливой мордашке написано, что в каждом порту по подружке, а то и по две. Тоже, наверное, никак не ожидал от судьбы такой вот заподляны. И готов к ней был даже поменее Винни – тот-то никогда ни на единую секунду не усомнился, что эта паскудная тварь специально для отставного сержанта приберегла огромное количество сюрпризов, один другого гадостнее. То ли сработал рефлекс сержанта (взятие под опеку новобранца тупого, необученного, донельзя несчастного), то ли это были издержки уже новообретенной соулмейтной связи, но Винни вдруг захотелось хоть как-то утешить коллегу. Он растянул ноющие губы в ободряющей белозубой улыбке и подмигнул: не дрейфь, мол, прорвемся! Чужой пилот позеленел окончательно и еле успел нагнуться вбок и вперед, прежде чем его вырвало.