* * *
Было холодно и сыро. В уши диссонансом вливались трели соловья и пронзительный вой с поскуливаниями. Лафар открыл глаза, увидел темнеющее небо, попробовал подняться. В голове тут же застучали раскалённые молоточки, первые звёзды превратились в тонкие круги. Он закрыл глаза, подождал немного и снова попытался встать. Правая рука была свободна, на груди и левой руке лежал тюк с одеждой. На ногах — тоже что-то тяжелое и твердое. Свободной рукой Лафар пощупал груз на груди, прикидывая, как проще освободиться. То, что он поначалу принял за тюк с одеждой, оказалось темноволосым пареньком с пропитанной кровью повязкой на голове. — Просыпайся, приехали, — пробормотал Лафар и пихнул его. Тот перевернулся на спину и без сопротивления соскользнул на землю. Вместо лица Лафар увидел сплошную бело-кровавую маску без глаз, носа и нижней челюсти. Под ровным рядом белых зубов болтались красные ошметки с обломками костей, ниже темнела дыра, в глубине которой виднелась кость. Спереди форма осталась чистой, такой, как любил их Аристократ, кроме брюк. Лафар пригляделся и понял, что брюки слишком коротки. Они заканчивались намного выше колен, и из них выходили два острых ярко-белых колышка, окружённых темными лохмотьями. Лафар никогда не боялся покойников, но сейчас его охватил ужас пополам с отвращением. Он отпихнул от себя лёгкое тело, рывком сел и обнаружил, что ноги придавило широкой доской, служившей лавкой в кузове. На лавке стояли три чёрта. Лафар замер, осторожно перекрестился и прошептал короткую молитву. Когда он вспоминал Иисуса или его мать, Деву Марию, черти подпрыгивали и тихо поскуливали, а с последним «аминь» они заверещали и убежали прочь, стуча копытцами. Лафар ругнулся вслед — вопли чертей могли привлечь внимание немцев. Он отбросил доску, стараясь не смотреть на изувеченное тело рядом. Ноги слушались плохо, и Лафар кое-как, на карачках, пополз прочь. Сначала ему попалось колесо грузовика, потом бампер, потом его рука оперлась о что-то мягкое. В последнем свете дня Лафар разглядел кисть с татуировкой и широким кольцом на безымянном пальце. Точно такая же татуировка и кольцо были на левой руке Папаши Гастона. Через несколько метров он увидел ногу в щеголеватом ботинке, какие носил Папаша Гастон. Нога заканчивалась чуть выше колена мешаниной костей, мяса и деревянных щепок. Рядом с ногой лежал тот самый серый пакет - совершенно чистый, без малейшего пятнышка. Лафар сунул пакет за пазуху и пополз дальше, пока не уперся в то, что осталось от грузовика. Доски обгорели и уже не дымились. От них шел крепкий запах горелого дерева с примесью жареного мяса. Между досок торчали обуглившиеся до костей руки со скрюченными пальцами. В темноте Лафару показалось, что пальцы медленно сжимаются и разжимаются, словно хотят схватить жертву и утащить за собой в ад. Он привстал, чтобы побежать, но снова упал на четвереньки — по дороге шли две размытые фигуры в немецких касках и с ружьями за плечами. Глаза фигур светились призрачным зеленым светом, а вместо человеческих носов торчали свиные пятачки. Лафар в ужасе застыл, провожая их взглядом и шепча про себя молитву. Когда силуэты растворились в темноте, Лафар вскочил на ноги и помчался к мосту. Вслед ему раздалось многоголосое тоскливое завывание...* * *
Как он добежал до моста и переплыл речушку, Лафар не помнил. Не помнил, куда он шел дальше. Просто на рассвете он обнаружил, что стоит у забора в мокрой грязной одежде и стучит зубами от страха и холода. В желудке громко урчало. Лафар пошарил по карманам, нашел размякший и пропахший табаком сухарь, сжевал его, не чувствуя вкуса. Чувство голода лишь усилилось. Лафар переступил с ноги на ногу и неуверенно толкнул дверь. Петли пронзительно заскрипели, извещая хозяев домика о госте. Во дворе стояла хрупкая девчушка-подросток в светлом платьице и темном переднике. В руках она с трудом удерживала деревянную бадью. Увидев грязного всклокоченного незнакомца, она выронила бадью и истошно завизжала, приложив ладошки к щекам. — Мадемуазель, я вас не обижу. Позвольте лишь... — сбивчиво заговорил Лафар, медленно подходя к девушке. Договорить он не успел. За спиной глухо ухнуло, завыло, и позади дома взлетел фонтан земли. Один, второй, третий. Лафара отбросило на забор, девушку — к дому. Хрупкая фигурка сползла вниз, оставляя ярко-алый след на светлой стене. Сверху на неё упала часть крыши. А потом дом просто сложился, подняв клубы пыли. Когда обстрел закончился, Лафар подполз к тому, что осталось от дома. Голова и плечи девушки были погребены под обломками. Верхняя часть платья покраснела. Её тонкие ручки судорожно дергались, а пальцы пытались сжаться в кулачки. Лафар вспомнил, как ночью к нему точно так же тянули руки мертвецы. Кошмар продолжился и днем.* * *
Вечером Лафар увидел море. Тяжелые темные волны с белыми хребтами набегали на песчаный берег. Свежий холодный морской воздух успокоил больную голову, прогнал преследующий Лафара запах горелого мяса и дерева. Он сел на песок, вытащил из кармана краюху хлеба, которую утянул из открытого окна, и стал жадно жевать. На горизонте виднелись корабли. Они уходили и растворялись где-то между водой и небом. Там был берег, там была Англия. Лафар слизнул последние крошки с ладони, бездумно зачерпнул горстью холодный песок. Он всегда считал себя патриотом. Он любил свою страну, свою милую Францию, он хотел видеть её богатой и процветающей. Он желал счастья своим соотечественникам. Он мечтал, чтобы ни один француз не остался без крыши над головой и куска хлеба на завтрашний день. Потому он и пошел к коммунистам — надеялся, что они смогут изменить к лучшему жизнь простых людей. Его убеждения разделила его сестрёнка Мари и Жан, вместе с которым он учился и который стал ему настоящим другом. Он убедил их вступить во французскую компартию. Они помогали бедным, они организовали ячейки на работе, чтобы просвещать людей, они готовились к предстоящей борьбе... Всё это было до войны, до того, как немцы обошли линию Мажино - неприступную, как уверяли политики и военные. Лафар сидел на берегу моря, сгребал руками песок, стараясь заглушить чувство вины. У него не осталось сил сражаться, им овладело одно желание — выжить. Выжить во что бы то ни стало и, возможно, вернуться обратно, чтобы продолжить борьбу. Ему было стыдно от осознания собственного малодушия и страшно, потому что он слышал, что в Германии делают с коммунистами. Он оказался слаб. С этой мыслью Лафар забрался в кустарник, подтянул колени к груди, кое-как укрылся сырой шинелью и провалился в тяжелый, нервный сон. Утром Лафара разбудило острое чувство голода. Он вытряхнул песок из волос и одежды, огляделся. Несколько домишек жались друг к другу на песчаной косе - туда Лафар и пошел. У ворот его встретила тощая дворняга на цепи. Она рвалась к чужаку и захлебывалась истеричным лаем. Бесполезно. Из дверей покосившейся, черной от времени хижины никто не вышел. Лафар обошел охранницу, заглянул в темноту. Пусто. Сгорая от стыда, он обшарил тесную кухоньку в поисках съестного, набрал свежей воды в флягу и кинул с порога кусок заплесневевшего сыра. Дворняга замолкла, недоверчиво понюхала подарок и с тихим рычанием впилась клыками в тведрую массу. Лафар проскользнул мимо и отправился туда, где к берегу подходили корабли. Когда над ним проносились кривокрылые «штуки», он падал лицом в холодный колючий песок, но цели «штук» были дальше — те самые серые корабли у берега. Чем ближе к кораблям, тем чаще попадались ему люди. Усталые, бледные, в грязной одежде, с отчаянием и надеждой на хмурых лицах. Все они были одеты в английскую форму, и Лафар чувствовал себя неуютно под их настороженными взглядами. Надо было переодеться, но как? Он брёл к городу, натыкался взглядом на трупы и наконец понял — можно снять одежду с одного из них. Всё равно покойнику она не нужна. За очередной дюной Лафар нашел то, что ему подходило. Русоволосый паренек погиб нелепо и глупо. Осколком ему срезало часть головы, от макушки до подбородка. Содержимое черепа вытекло на песок и застыло грязно-серой массой. Остекленевший серый глаз удивленно смотрел в низкое небо, а фиолетовый язык издевательски вывалился наружу. Форма безымянного бритта была на удивление чистой. По бледной щеке суетливо ползала толстая зелёная муха. Лафар перекрестился и стал стягивать одежду с покойника. Тело уже окоченело и с трудом поддавалось. Вдобавок, от него тянуло характерным запахом разлагающейся плоти, отчего Лафар расстался со скудным завтраком. Наконец Гибсон — это имя было написано на медальоне — остался в одном белье. Лафар с трудом поборол отвращение и переоделся в английскую форму. Голое бледное тело на жёлтом песке выглядело вызывающе. Лафар вздохнул, руками вырыл неглубокую яму в песке и, прочитав молитву, стащил туда покойника. Он уже почти закопал англичанина, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. В десятке метров на корточках сидел парнишка чуть старше его самого. Встретившись взглядом с Лафаром, он вздохнул, подошел ближе и стал помогать закапывать труп. Руками. Ни лопатки, ни оружия при нем не было. Он было бросил взгляд на ботинки, но промолчал, и охотно и жадно стал пить воду из протянутой фляги. Когда незнакомец вернул почти пустую флягу, Лафар понял, что вот он, его шанс убраться подальше от немцев и войны. Глупо было им не воспользоваться.