Нежное, беззащитное, ранимое существо и его бешеный

Маленький мальчик лет пяти с неминуемой для всех маленьких мальчиков стрижкой «под горшок» и с полными непонимания большими детскими глазами сидел в песочнице. Его новый джинсовый комбинезон был совсем немного замаран грязью, за что, конечно, мама его отлупит, а папа скажет, что «опять все через ад», и что руки у него тоже «из ада растут». Маленький мальчик никогда не понимал, при чем тут ад, и как с ним связаны его грязные вещи. Но, что гораздо важнее сейчас, еще он не понимал, как ему построить «частный-коммерческий-универсальный-международный, а главное — легальный банк», о котором так мечтал дядя Какузу, без куличиков. Потому что он еще совсем маленький и строить ему можно только из куличиков. А чтобы сделать куличик, нужна лопаточка. А лопаточка была в руках у маленькой девочки, сидящей напротив. Девочка на отнюдь не привередливый вкус маленького мальчика была, как часто говорил папа, «средней пар-ши-вас-ти»: с двумя жиденькими хвостиками, с узкими раскосыми глазами и с постоянно шмыгающим носом. Более того — она безалаберно вырвала лопаточку у него из рук, не удосужившись даже договориться об аренде. А дядя Какузу всегда говорил, что таких нехороших девочек надо сразу лопаточкой промеж хвостиков и его звать. Но у маленького мальчика не было второй лопаточки, и что делать в таких случаях, дядя инструкций не давал. Тем временем маленькая девочка воинственно воткнула лопаточку в один из уже готовых куличиков. Лопаточка к общему удивлению хрустнула и раскололась вместе с куличиком. Девочка растерянно похлопала своими раскосыми глазами и зарыдала. Мальчик оценил ситуацию как «через-вы-чайную» и решил зарыдать с ней в унисон. Но не успел он подобрать тональность, как к ним в песочницу прыгнул какой-то дядя. Дядя был страшный, в пурпурном блестючем костюме, какого второго, наверное, не нашлось бы и во всем Токио, и с седыми зализанными волосами, которые странно сочетались с его совсем не по-взрослому перекошеным лицом. Дядя мельтешил выпученными красными глазами по песочнице, топал ногами в лакированных остроносых туфлях и кричал что-то на непонятном мальчику языке, но чем-то похожем на тот, на котором иногда говорил папа. — Рот прикрой, гнильем несет, — дядя Какузу положил свою огромную пятерню на голову мальчика. Иногда мальчику казалось, что его дядя — не иначе как супергерой, потому что обычные бухгалтеры просто не могут взять и появиться из асфальта посреди огромного города. Ну, или хотя бы суперзлодей. — Я те щас прикрою! Я те щас… — страшный дядя неуклюже вылез из песочницы и закрыл всё ещё шмыгающей девочке уши. — Значит так, собрал манатки, забрал пиздюка и съебал в другую песочницу, усек?! Дядя Какузу окинул оценивающим взглядом половину лопаточки, раскрошенные куличики и маленького мальчика, потом наклонился и вкрадчиво спросил: — Девочка, а где твоя мама? Страшный дядя еще страшнее выпучил глаза, облизнул тонкие кривые губы и вдруг сделался таким спокойным, что даже его пурпурный костюм начал ему идти: — Заенька, — обратился он к девочке, — дядя Хидан сейчас поругается, ты его не слушай, хорошо? — затем он опять закрыл ей уши. — Значит так, блять… — Значит так, — перебил его дядя Какузу, вскинув руку и схватив дядю Хидана за шею. — Заплатил за совок, извинился и ушёл в другую песочницу. Доступно? Дядя Хидан скосился на перешитую и покрытую шрамами кисть, и, совсем нелогично в понимании маленького мальчика, лицо его развезло неприятной кислой гримасой: — Че, епт, якудза что ли?.. — Пять сотен йен и свободен, — дядя Какузу ослабил хватку с явным неудовольствием. Мальчик знал, что он делает это только из-за него, и ему почему-то стало стыдно. Дядя Какузу вообще был очень занятым взрослым, но, видимо, менее занятым, чем папа, поэтому ему часто приходилось «нянькаться» с маленьким мальчиком. Дядя Хидан одернул воротник рубашки и опять облизал губы: — Ну че, за понятия-то перетрем? — что-то в его горле страшно клокотнуло, и он, сплюнув в сторону, закатал один рукав. — Выкуси на, — на его запястье прямо по венам была набита круглая эмблема. — Синдикат Кудо-кай… — дядя Какузу поднял на него тяжелый взгляд. Мальчик уже видел такую эмблему и слышал такое название. Если папа или дядя упоминали его, то почти всегда прибавляли «ад-мороз-ки» и «мокрые-уши-ники». — Советовал бы поменьше отсвечивать на территории чужого клана. Вам здесь не рады. Заплатишь за совок и уйдешь по-хорошему. — Болтай больше. У тебя лицо человека, побывавшего в некотором дерьме, знаешь ли. Мальчик не до конца понимал, что это значит, но определенно что-то не очень хорошее, потому что дядя Какузу достал из кармана пиджака стальную «печь-ад-ку». Он всегда говорил, что шрамы и швы, которыми были исчерчены все его лицо и тело — это всего-лишь «карта жизни», и мнение других его не волнует. А потом стягивал в хвост волосы на затылке и надевал «печь-ад-ку» на средний палец правой руки. А мальчик держал пиджак. — Не знаю какой идиот доверил тебе ребенка… — Я охуенный дядя так-то, — перебил дядя Хидан. — …Но если он — твой шеф, то передай ему привет от Мацуба-кай, — дядя Какузу хрустнул пальцами, хотя сам всегда запрещал мальчику так делать, и набросил на него свой пиджак. — Если дойдешь, конечно. — Тогда я еще захвачу, пожалуй, в качестве сувенира твой член, — дядя Хидан тоже отдал девочке пиджак и зачем-то потрепал ее по голове. — Если он у тебя есть, конечно. Дядя Какузу показал рукой «пять секунд», быстро с кем-то созвонился, назвал адрес и вложил телефон в руки мальчику. — Держи, и чтобы на месте сидел, — дядя никогда не обращался к нему по имени. Иногда мальчик даже сомневался, помнит ли он его вообще. — Дядя Кисаме подъедет. — Ну че, все? Натрещался? Может тебе еще куда надо? Может к матери, в похоронное бюро, к нотариусу, вся херня, не? — раздраженно причитал дядя Хидан, махая руками, и опять обратился к девочке. — Подожди, солнышко, дядя сейчас выбьет тебе новую лопаточку… — видимо, у него тоже было плохо с именами. Когда они уходили, то со спины выглядели как два старых приятеля, которые вполне могли бы «провернуть неплохую экономическую махинацию». Мальчик подумал, что было бы очень здорово, если бы у дяди Какузу появился хотя бы один такой друг. Но их не было вовсе, и поэтому папа называл его «за-двор-ни-ком». На самом деле папа чаще говорил другое слово, но мама сказала, что оно плохое и обзывать им никого нельзя. Дядя Кисаме появился так внезапно, будто все это время сидел за углом и выжидал, когда же ему можно будет выпрыгнуть со своим неизменным «а вот и я!» и с двумя рожками фисташкового мороженого, которое, по правде говоря, мальчик не очень любил. Дядя Кисаме вообще представлялся ему таким безличным образом «того самого доброго дяди», который всегда улыбался во все тридцать своих и два золотых, сюсюкал через слово и рассказывал один и тот же набор историй, будто с их последней встречи он заснул и жил только в памяти дяди Какузу. — Как всегда… — вздохнул маленький мальчик, закутываясь в еще теплый пиджак. — Мы здесь надолго, — подтвердила маленькая девочка. Когда они возвращались, песочницу освещали лишь старый фонарь и неоновая вывеска какого-то круглосуточного магазина. Дядя Хидан подволакивал ногу, держался за сердце и сплевывал в сторону дяди Какузу. А дядя Какузу так шумно хрипел на вдохах, что дядя Кисаме только спешно пожал ему руку и ретировался «по срочным». Всегда белый воротник рубашки был вздыблен и помят, на правой руке не было кольца. Они не перекинулись ни словом. Дядя Какузу до этого всегда возвращался один, и мальчик даже на секунду воодушевился: — Вы подружились?.. — робко предположил он, когда они уходили с игровой плащадки. От дяди Какузу странно пахло. — Ты тормоз! — крикнула в ответ маленькая девочка, пытаясь подпереть шатающегося дядю Хидана. Маленькому мальчику было всего пять лет. Маленький мальчик сидел у двери в кабинет, где папа очень громко объяснял дяде Какузу, что «не-соль-и-дно» «кол-дыр-ить на спор» со всякими «дал-бал-лобами» из «мокрых-ушников», а тем более из-за «какой-то санной лопаточки». Дядя Какузу отвечал, что вступил в «деловую конфронтацию по защите финансов клана». Как подсчитал мальчик, он сказал эту фразу около десяти раз. Следующим утром выяснилось, что лопаточка была чужая. — Да я тебе колени внутрь сломаю, сучий ты финансист. Ты что, лопаточки свои в глаза не знаешь?! — кряхтел дядя Хидан осипшим голосом, периодически делая глоток из темной стеклянной бутылки. — Мой квартал — мои лопатки, — кряхтел в ответ дядя Какузу, отхлебывая из той же самой бутылки. — Да даже, сука, пиво на опохмел я все купил. — В моем ларьке. — Да блевани ты уже. Дядя Хидан и дядя Какузу крутились на голубой облупившейся карусели больше часа. Дядя Хидан почему-то назвал это «испытанием на один-хрен-ты-ебешь-другую-песочницу». Маленькая девочка объявляла время и раскручивала карусель. Маленький мальчик подавал пиво и обещал не рассказывать папе. После долгих споров общим решением был принят счет 1:1.