Что вранье, а что игра?

Три куска синего стекла он кладет на стол, и на черном матовом дереве они смотрятся… Сказочно? Да нет, глупости, вот еще – сказки какие-то его радовать должны, что ли? Нет, просто красиво смотрятся, вот дюжину веков лежать бы им так, синее на черном, как заледеневший туман утренний в луже смолы, как заколдованное зеркало на безлунном небе. Ему просто нравится, вот и все. Закусив губу, он поправляет стекла так, чтобы на них попадало солнце – и на стенах начинают плясать голубые и белые блики. Когда кто-то спросит, откуда у него эти осколки, он скажет не как есть. Соврет. Придумает что-то. Это он решил, еще когда вылезал из окна соседнего дома, а Шаршин сдавленно хихикал и махал ему рукой. Он скажет, что нашел их на улице. Или в пустом гнезде жаворонка у реки. Или – вот это да! – что ему их подарил колдун из столицы, который проездом в Кеттари. Такой настоящий, в темном лоохи и с выпученными глазами, метающими молнии. По три из каждого глаза. Джуф нетерпеливо выглядывает в окно: ну где там эти взрослые, когда они так нужны?! Самому себе ему, что ли, эти выдумки рассказывать?.. В животе странно щекочет, словно он напился ярмарочного медового лимонада, а до ярмарки еще две дюжины дней. *** – Мне подарил один колдун из столицы, – осторожно говорит Джуф, пристально вглядываясь матери в лицо. Рот почему-то плохо слушается, внутри все холодеет от радости и любопытства, а мать скользит по нему невидящим взглядом, словно он – еще одна кухонная табуретка, и жмет плечами: – Как это чудесно. Зачем тебе эта ерунда? Она откидывает на спину серебристую косу с застрявшими в ней травинками – ветер расшалился, не иначе, – и идет мимо Джуфа к столу. В руках у нее – светлая растрепанная корзина, полная зелени и ярко-желтых леденцов на палочке. – Возьми конфету, – предлагает мать рассеянно, но Джуф говорит: – Не хочу. И выходит во двор, сжимая в кулаке синее стеклышко. Удовлетворения он не чувствует: мать сейчас не удивилась бы, притащи он ей хоть вяленого менкала на плечах, но все равно – он соврал, а она ничего не сказала. Ничего. Не сказала! Это, пожалуй, может быть интересно. *** – Ты, – торжественно говорит Шаршин, – великий злой колдун, ты умеешь превращаться в Пустынного дьявола и повелеваешь ветрами! – Я не умею, – не соглашается Джуф. Шаршин расхаживает по деревянной пристани, ветер треплет его русые кудри, выбивающиеся из-под пиратской головной повязки – красной в черных молниях. Джуф сидит на шершавом теплом настиле и болтает в воде ногами – и он совершенно точно не умеет ни во что превращаться, с чего это Шаршин взял. – Умеешь, – он еще и упорствует, даже пальцем на Джуфа указывает, как делают иногда взрослые: думают, наверное, это какое-то древнее заклинание. Дураки. – А я умею командовать огнем, и у меня есть свой собственный Огненный демон! – Да? – Джуф даже одну ногу из воды вынимает, чтоб развернуться поудобнее и жадно уставиться на счастливого Шаршина. – Покажи. Откуда ты его взял? – Нашел вчера в Йохлимской пустыне! – Но мы вчера весь день были вместе, – хмурится Джуф. До него вдруг доходит. – Ты что, опять придумал? Зачем тебе придумывать что-то, когда я рядом? Я же понимаю, что это неправда. Шаршин потрясенно качает головой. – Да ты просто кошмар какой-то, лисий хвост тебе под нос! – Какой есть, – вдруг огрызается Джуф и, встряхнув головой так, чтоб серебристая челка упала на лицо и спрятала его от Шаршина, встает одним прыжком и направляется по скрипящему настилу к дороге. Надо ему еще – воображать тут что-то. Шаршин бегает быстро и думает тоже быстро, поэтому настигает его спустя два коротких сердитых вдоха и хватает за плечо, а когда Джуф выворачивается, растерянно просит: – Ну не злись на меня, пожалуйста! Ты чего? Джуф не оглядывается, но шаг замедляет – ровно настолько, чтобы Шаршин мог идти неторопливо рядом. Вместе, оба сопя и не смотря друг на друга, они поднимаются по тропинке к мощеной желтым камнем улице, сворачивают на соседнюю и проходят мимо пряно пахнущей чесноком и травами хлебной лавки – Джуф удивленно косится вниз, когда Шаршин неуверенно, словно разрешения спрашивая, берет его за руку. Спустя еще пару улиц он спрашивает: – Зайдешь в гости? ...Дома у Шаршина Джуф все-таки притворяется Пустынным дьяволом и страшно рычит, стоя на письменном столе и размахивая пыльным покрывалом, а Шаршин пытается победить его огненными шарами – на деле просто кидается в него подушками. Перья кружат по воздуху, лезут в глаза и мешают повелевать яростными ветрами – и ветра обрекают повелителя огня на страшную кару: Джуф напрыгивает на него с кровати, накрыв с головой одеялом и повалив на пол. Одеяло оказывается большим даже для них двоих, и скоро они оба ворочаются, запутавшись руками и ногами, и обессиленно хохочут. *** Теперь он знает, как отвечать на вопросы. На простое “где ты был” он может выдать с лету дюжину самых разных правд, у каждой – свой вкус и свое настроение, а еще своя цель. Вот если нужно, чтоб поверили, “для дела”, как они это называют, то нужно помнить, какая в тот день была погода, что делали соседи, был ли праздник в городе, заходил ли к матери знахарь, видел ли кто Джуфа в городе. А если нужно просто отвертеться, то это не “для дела”, а “для сердца” – и говорить можно все, что на языке вертится. Придумывать можно для других, а можно для себя. Про пустынных демонов, про пиратские проклятия, про древних колдунов, про сумасшедших кейифаев. У Шаршина еще получается лучше, но Джуф почти его догнал. Вчера вот он такую историю про один древний Орден, порабощенный грибами-оборотнями, придумал – Шаршин аж рот от изумления открыл! ...В начале лунного месяца они в два часа после полуночи выбираются на реку: угоняют лодку у старого смотрителя пристани и уплывают далеко в темноту. Над ними нависают черные тучи, с воды веет холодом, но они зажигают две свечи, и темнота отступает. Света мало, но лица друг друга они видят, а еще видят, как сверкает лезвие ножа, которым Шаршин решительно режет запястье. – Отныне мы узнаем друг друга где угодно, – шепотом говорит Шаршин. – И наши тени навсегда сплетены! Лодка покачивается, свечи трепещут под легким ветром. Шаршин неловко, но уверенно протягивает руку, уже всю черную от крови. Они делают по глотку крови друг друга. И клянутся никому не говорить о том, что сделали. *** Когда Шаршин спит три дня кряду, Джуф думает, что это новая игра. Что Шаршин, конечно, решил всех обмануть и напугать, а сам притворяется. Джуфа к нему не пускают, но он давно умеет забираться в окно. Оказавшись в спальне, пропахшей какими-то травами и заклинаниями, Джуф садится на край кровати, ухмыляется безмятежному лицу Шаршина и в шутку щелкает его по носу. – Хорошая игра, тебе все поверили. Вставай давай, мне без тебя скучно. Но Шаршин не отвечает. Не отвечает и на завтра, и через дюжину дней. И через несколько месяцев. Если это игра, то Джуф не понимает, как в нее играть. *** – Это ты у нас, значит, наводишь страх на город, мальчик? Джуффин поднимает голову от книги, оглядывает человека с ног до головы – дорогая одежда, пристальный взгляд, глаза холоднее речного омута зимой, значок на груди. Шериф, значит, пожаловал. – Вы, сэр, меня с кем-то путаете, – безразлично говорит Джуффин. Но ногами двигать в реке перестает. Он уже готов вскочить и прыснуть у этого неприятного мужика под рукой, если дело примет плохой оборот. Он не боится. Вот еще. Но он не дурак и знает, что колдовать можно только тогда, когда людям не вредишь, а взгляды на вред у всех разные. Он вот не считает, что напугать пару дюжин жителей дурацкими иллюзиями, пусть и плотными, – это такой уж вред. Сами виноваты, что ерунды боятся, могли бы присмотреться и найти пять стандартных отличий иллюзии от предмета материального мира, а не верещать, как умалишенные. – Так ты не Джуффин, сын леди Койри, мальчик-оборотень с улицы Зеленых Древ? – щурится шериф. – Нет, – говорит Джуффин. – Я сирота и живу за городом возле Желтых холмов, а превращаться ни во что я никогда не умел: ни таланта, ни крови. – Красиво врешь. Красиво – потому что сам себе веришь, когда рот открываешь. Натренировался нарочно, поди? Полезный навык для мага. Неожиданно шериф делает странную вещь: садится, скидывает сапоги и опускает ноги в воду. Джуффин ловит себя на желании отодвинуться: неуютно. Словно грозовое облако село ноги помочить рядом. – Показывай давай, – говорит шериф. – Что показывать? – нехотя огрызается Джуффин. – Как колдуешь. И ты, давай, на меня не скаль зубы. Арестовать я тебя все равно арестую, а вот штрафом вы с матерью отделаетесь или учить тебя возьмусь, от тебя зависит. Хочется встать и уйти, как тогда, дюжину лет назад он ушел от Шаршина, который его разозлил, но уж этот человек за ним точно не пойдет через половину города, чтобы помириться. Джуффин косо смотрит на него из-под отросшей растрепанной челки и чувствует, как покусывает за кончики пальцев любопытство, требуя что-то наколдовать – да хоть вчерашнюю химеру с тремя головами зубастыми. “Давай уже, лисий хвост тебе под нос!” – смеется, подмигивая, Шаршин. Джуффин прогоняет морок, сердито дернув головой, и все-таки вскидывает руку – ну, химера так химера. Шериф-то точно не станет вопить и заливаться слезами.