«Сперва улыбки, потом ложь. А затем — выстрелы». Стивен Кинг, «Волки Кальи»
Ровно два месяца назад незнакомцы въехали в город. В этих краях ночь наступала быстро. Тени опускались на выжженную землю, точно благословение. Давящая жара — тяжелая, как надгробный камень, — начинала спадать, и становился слышен шорох первого ветра. В сумерках и появились всадники. Он был первым, кто увидел на горизонте приближающиеся силуэты и их тени, дрожащие под раскаленным солнцем. На мгновение он посчитал их миражом. Прошло десять лет с тех пор, как здесь бывали последние путники, а может, и больше. Время больше не работало так, как должно было. Тогда они назвались торговцами и ухмылялись, похлопывая по кобурам. Потом они засмеялись, скаля зубы. Когда он опустил свой дымящийся револьвер на барную стойку, они не смеялись больше. И это были последние из путников. С тех пор мир сдвинулся с места. Он инстинктивно потянулся к револьверам, а затем позвал оставшихся мужчин. За занавесками в темных окнах несколько дюжин глаз блестели от страха. Он знал, что не может рисковать, не может допустить, чтобы загорелось рассохшееся дерево стен, чтобы пыль на улицах городка пропиталась кровью. Он ждал, пока не услышал смех. Женский голос. Теперь прошло два месяца с тех пор, как всадники пришли и ушли. Карманные часы висели на его шее на серебряной цепочке, как символ. Как и все измеряющие время устройства, они не работали, но были старше всех подобных изделий, которые он видел. Металл заржавел от времени и покрылся выщербинами, но все же, осторожно потерев крышку часов, он мог различить там букву. Он не знал, что она значит, но продолжал носить медальон на груди, у кожи. Это был подарок от той странной девушки. Путников было двое, хотя в дрожащем алом воздухе заката казалось, что их больше. Он думал, что видел четверых, едущих бок о бок по пустыне, но это был всего лишь обман зрения, заставляющий их двоиться. Девушка носила выцветшую белую одежду, а волосы ее были заплетены в косы. Мужчина был светловолосым, с черным ножом и револьверами на поясе. Оба были молоды и учтивы. Они обратились к нему на Высокой Речи. Он и не думал даже, что в этом умирающем мире еще остались стрелки. Некоторые из стариков опустились на колени. Некоторые плакали, точно дети. Он не стал преклонять колени, но когда девушка спешилась, он встревоженно отступил на шаг назад. В мире увядающих людей она была полна цветущей жизни. Жизни — и какой-то другой, непонятной силы. Она засмеялась, когда он отодвинулся. Такой же неуловимый смех он слышал вдалеке, и на долю секунды ему показалось, что он заметил краем глаза двойника, тень. Затем всё прошло, и прежде, чем он смог возразить, она взяла его руки в свои. — Спасибо, сэй, — сказала она. — За то, что разрешаете мне и моему спутнику остаться. Когда она отпустила его пальцы, он помимо воли улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, и словно сияние озарило всё вокруг (но даже в сиянии улыбки он по-прежнему видел тени). Долорес — так она назвалась, именем из языка, что умер и исчез задолго до того, как мир Великих Древних рассыпался в пыль. Оно значило «скорбь». Дева Скорбей. Молодой человек, который предпочитал по большей части хранить молчание, представился Уильямом. Это молчание беспокоило его, так как сам Уильям вовсе не производил впечатления тихони. То и дело его взгляд обращался к западу, туда, где очертания далеких гор темнели в угасающем свете. Что-то лежало тяжелым грузом на его душе. Когда они направились к салуну, молодой человек, казалось, заметил что-то на горизонте. Побледнев, он указал на дюны, колышущиеся в горячем воздухе. — Похоже на разрыв, — сказал он. Девушка едва заметно кивнула. — Что еще за разрыв? — спросил он. Уильям обернулся к нему, встревоженно глядя голубыми глазами. — Есть места, где ткань реальности истерлась, источилась. Видишь, как мерцают те дюны? Если подойти достаточно близко, можно коснуться другой стороны. Но, поверь мне, ты не хочешь этого делать. — Это просто воздух нагрелся от жары, — рассмеялся он. — Нет. Я почти слышу это. Этот звук, похожий на вой. — Всего лишь ветер. — Ты не понимаешь, — молодой человек покачал головой и больше не говорил ничего. Но его мысли уже были заняты другими вещами, потому что девушка начала напевать мелодию. Казалось, ее ничуть не волнует дрожащий песок, и на ее губах застыла легкая улыбка. В свете заката ее косы сияли чистым золотом. Он чуть не споткнулся, глядя на ее светящийся силуэт, и почувствовал, как изнутри поднимается теплая волна. Но тут он увидел двойников, следующих за ними, притворяющихся всего лишь тенями. Тепло исчезло, ветер унес ее песню, и наступила ночь. Недели спустя он по-прежнему ловил себя на том, что его руки бездумно тянутся к медальону. Ночью, под бархатным небом, он обводил пальцами контуры буквы. Звезды расходятся в стороны, сказала ему девушка. С ними что-то не так, как и с остальным миром. Ей понадобилось семь лет, чтобы добраться до этого города, хотя по всем картам выходило, что путь не должен был занять больше двух. Не то чтобы он поверил ей, но когда он поднял взгляд к небу, там, казалось, было меньше звезд, чем он помнил. Скоро мир погрузится во тьму, сказала она. Буква была «W». Она была выгравирована на стальной крышке с искусством, недоступным больше. Это была реликвия старого мира, того, что еще не сдвинулся с места. И буква двоилась, в точности как тени стрелков. Он не рассказал ей про тени. Он думал, что сходит с ума, как те люди, которые прятались за темными шторами и смотрели на мир сквозь узкие щели света, превращаясь в отпечатки снов на собственной реальности. Когда ты отрезан от мира людей так надолго, твой разум начинает блуждать и видеть сны — о богах, о демонах, о тенях, что имеют лица. Вместо этого он играл для нее мелодии на пианино в салуне. Это было автоматическое пианино, но оно давным-давно сломалось. Она знала множество песен и пела их с неизменной легкостью и изяществом. Всё это время молодой человек сидел в углу, глядя на горы сквозь мутное оконное стекло, и морщины на его лбу становились глубже с каждым днем. На четвертый день она наконец сказала ему, что они едут на запад, в край за пустыней, где горы встречаются с морем. Краем глаза он заметил, что Уильям встревоженно смотрит на них. Жители городка, пришедшие поглазеть на стрелков, одновременно замолчали. Какая-то старуха начала причитать. Никто и никогда еще, сколько они все помнили, не заходил дальше песчаных дюн. Насколько они знали, Свитуотер был самым краем света, и дальше не было ничего. — Земля за пустыней отравлена, и ни один из той страны не возвращался, — он процитировал предупреждение, которое передал ему отец, узнавший это от своего отца. — Шекспир, — мрачно отметил молодой человек из теней. Он не знал, что это значит, но Долорес рассмеялась, и ее смех звучал прелестно. — Скажи мне, Теодор, где в этом безнадежном мире найдется неотравленная земля? Еще двадцать лет, и всё это, — она обвела рукой ошеломленных горожан, салун, город, погружающийся в пыль, — всё это исчезнет. — Но не раньше, чем горы поглотят вас без остатка, — твердо возразил он — и заметил, как в ее глазах мелькнула темнота. — Ты не сможешь ее отговорить, — он впервые услышал, как молодой человек смеется. Но когда тот обернулся, его лицо было искажено странной гримасой. — Мы прошли так далеко, и пути назад больше не существует. Этим вечером он больше не говорил о горах, и в тусклом свете газовых рожков она напевала мелодию, которую он не мог сыграть, но слова звучали в его разуме, и осталась с ним до предрассветного часа.***
Только когда прошел первый месяц, стрелки часов начали вращаться. Они двигались назад, словно пытаясь повернуть время. Иногда они останавливались, а потом шли снова, и он слышал, как они тикают в ночной тишине. В эти дни он почти не мог спать. Он сидел на ступеньках крыльца и смотрел на небо до рассвета. Звезды исчезали с пугающей скоростью, а ночи тянулись всё дольше и становились всё холодней. С миром было что-то не так. Реальность растягивалась, истончалась до дыр. Когда он был младше, он слышал историю об умирающих звездах — такая звезда растет, поглощая звезды вокруг нее, а потом взрывается, превращаясь в пыль, которую развеивает ветер высоко в небе. Возможно, думал он, нечто подобное происходит с миром. Он думал о том, чтобы разобрать часы и посмотреть, что заставляет их идти. Но он быстро понял, насколько это глупая мысль. Часы наверняка сломались столетия назад. Дело было в «разрыве», или как там стрелки называли эту штуку — она создавала проблемы. Он провел пальцем по тонким очертаниям буквы. «W». Что она означала? «Когда-то этими землями правила великая цивилизация, — он слышал голос стрелка, эхом звучащий в темноте. — Они пришли и ушли, и оставили наш мир в руинах». Да, Великие Древние. Боги. «Но они не были богами — всего лишь людьми. И, как и все люди, они были жадными и жестокими. Они обрели огромные знания и силы, заключив сделку с тем, чего не могли понять». Демоны. «Нет. Это». Она вложила ему в руку что-то серебристое. Часы. «Там написано его имя». Но когда он перевернул медальон, там не было буквы — вместо нее было лицо. Лицо тени. Он проснулся в холодном поту, глядя на занимающийся рассвет.***
С ним самим тоже было что-то не так. Он не видел больше двойников, только во сне, но в его голове появился тихий голос — и становился всё громче. Ты умер. Нет, я не умер! Нет! Да! Ты умирал тысячу раз! Но я жив и здоров! Семь ночей подряд ему снилось, как он умирает с черной рукоятью ножа, торчащей из его груди. Он боялся засыпать. Он начал вспоминать вещи, которых никогда не было. Мелочи: перестановки в его доме, незнакомец, окликнувший его по имени, ссоры с прошлыми возлюбленными... но он устал, и он был уже немолод. Память подводила его. Но разве ты стар? — спросил голос. «Сколько тебе лет?» — спросила Долорес. Ему пятьдесят, нет, пятьдесят пять. Он помнил дни, когда дилижансы еще путешествовали между городами. Это было по меньшей мере двадцать лет назад. Но было еще ограбление, забравшее почти тридцать жизней... это было лет сорок назад, и он, как помощник шерифа, помогал относить тела. Нет, что-то здесь неправильно. Ему должно быть не меньше шестидесяти в таком случае. Но еще была железная дорога... поезд, на котором прибывали приезжие... Но разве был здесь когда-то поезд? — насмехался противный голос. Ты видишь хоть какие-то рельсы в этой чертовой пустыне? Ты сходишь с ума, Тедди, мальчик мой. Он смотрел в зеркало и видел свое молодое лицо. Он сказал ей, что ему тридцать пять. Она обдумала это и покачала головой. «Время сломано», — сказала она. Был день. Он стоял посередине улицы, не шевелясь. Он чувствовал обжигающие лучи солнца на спине, и пот лился градом. Обитатели снов заглядывали в щель между шторами и видели своего шерифа стоящим неподвижно, точно статуя, поверженного богами, демонами и тенями. Они вздыхали и отправлялись дальше по своим делам. Но истина была в том, что он видел это лицо — не в тенях, не в сне, но в своей памяти. Лицо двойника. Сначала оно обрело черты, потом голос, и наконец оно получило имя. Он видел лицо Уайетта, своего сержанта. — Уайетт, — он чувствовал это слово на языке. Вспомни Эскаланте! Не было никакого Эскаланте! Уайетт говорил, что слышит голос Бога! Они не были богами, всего лишь людьми... Откуда-то он знал, что бог, о котором говорил голос — это не Древние, погребенные под развалинами построенного ими же Вавилона. Затем он услышал взрыв, и ощутил силу взрывной волны, швырнувшей его на колени. Склонись перед стрелком... Дева скорбей наших... Он не слышал больше собственного голоса. Остался только тот, второй, не тихий больше — ревущий в его голове, как гром. Еще одно ядро просвистело мимо. Солдату рядом снесло половину головы, и его забрызгало мозгами и кровью. Повсюду вокруг падали ядра, и он почти не различал криков. — Отступаем! Отступаем! — кричал сержант. Пошатываясь, он поднялся на ноги. Не обращая внимания на боль, на звон в ушах, теплую кровь, стекающую по лицу, он побежал. Он видел, как его дыхание белыми облачками застывает в зимнем воздухе, видел дым от пожара, поднимающийся в небо. Он видел людей, которые были уже мертвы, держащихся за вспоротые животы, людей с переломанными руками, с отрезанными по колено ногами. Он видел смерть, и он бежал. Вопли превратились в смех. Если ты смотрел в лицо истинного зла, ты не вправе больше это забыть. Он бежал, пока не мог больше бежать. Вдруг он снова оказался на коленях, закрывая лицо руками, и теплая жидкость стекала между его пальцев. Он слышал знакомый голос в ушах. Голос друга, возлюбленной... — Мир, говорят, сгорит в огне иль станет льдом. Вкус страсти я познал вполне... Поле боя померкло, и его вздернули вверх, держа за горло, пока он не оказался лицом к лицу с чудовищем. — Ты видишь, — сказал Уайетт. — В этом мире нет богов, кроме меня. Когда жители города нашли его, он лежал в пыли и плакал. Два месяца назад он мог бы поклясться, что никогда не был на войне. Все великие войны мира отгремели прежде, чем он родился. Но теперь он не был так уверен. Он держал медальон стрелка, и ему казалось, что он почти слышит ее голос и чувствует тепло ее руки. Вскоре мир погрузится во тьму. Он знал, что мир повернулся к худшему, когда стрелки ушли в сторону гор. Они прогневали кого-то из проклятых богов, еще оставшихся там, и теперь всё расползалось по швам. Но было ли это действительно два месяца назад? Теперь в городе царила тишина. Где были все жители? Сновидцы и спящие, поедатели дьявол-травы, и все остальные, ждущие своей очереди... теперь здесь остался только шорох ветра. Однажды пошел дождь — впервые, казалось, за десятки лет. Холодные струи обрушивались вниз, точно божий гнев, точно угрожая стереть всё с лица земли. В луже темной воды он увидел свое лицо — такое же молодое, неумирающее, неизменное. Ты можешь прожить вечно и увидеть, как Солнце превратится в красного гиганта и проглотит Землю, — сказал голос. Вот как это называется, красный гигант? Он вспомнил про ту историю. Может быть, Древние открыли правду, и она передавалась через столетия, пока не стала просто сказкой для детей. Станешь ли ты? Нет. Мир окончится не в огне, но во тьме. Два месяца. Он не мог больше вспомнить лицо стрелка. Она была — Дева Скорбей наших. Он любил ее, а в ответ получил лишь этот тикающий символ, что отбирал его рассудок с каждой ускользающей секундой. «W». Что это значит? — Трус умирает много раз до смерти, а храбрый смерть один лишь раз вкушает. Из всех чудес всего необъяснимей мне кажется людское чувство страха, хотя все знают — неизбежна смерть и в срок придет. И он видит лицо незнакомца, назвавшего его по имени. Незнакомца, который дал ему жизнь и отказался отбирать ее. Ты умирал тысячу раз... В других мирах, кроме этих... — Есть башня, — сказала стрелок, расправляя карту на барной стойке. Впервые в жизни он видел, как выглядит его мир — или хотя бы как выглядел до того, как сдвинулся с места. — Она стоит в центре мира... всех миров. И в ней лежит ответ. Ключ. — Боги называли ее лабиринтом. Им сказали, что там весь мир будет у них в руках, и они обретут смысл бытия. — Я должна найти ее, прежде чем всё исчезнет. Он смотрел, как они исчезают вдалеке, в дрожащей дымке над холмами, направляясь туда, гда горы встречаются с морем... И он видел двойников, следующих за ними — точно злые близнецы, соединенные одной темной, измученной душой. — Я должен был предупредить ее о тенях... Пасмурным утром он снова разглядел точки вдалеке — становящиеся все больше среди дюн, точно пилигримы, появляющиеся из чрева гор. Стрелки. Он побежал к ним. Но, приблизившись, он увидел только мужчину. Он был совершенно один. Даже двойник исчез. Его лицо было испачкано пеплом и кровью. Что-то странное было во взгляде его голубых глаз. — Они забрали ее, — выкрикнул он. — Они прятались в горах... ты должен помочь мне найти ее... — Кто — они? — Уайетт и его люди. Но это имя не потрясло его — по мере того, как город таял вдали, истаивали и его воспоминания. Он снова был самим собой, и чувствовал медальон рядом с сердцем. Он последовал за мужчиной в дюны. Дорога оказалась короткой. Мир был сломан, и ни пространство, ни время больше не значили ничего. Он хотел рассказать мужчине про двойника, но не мог разглядеть его. Может, его никогда и не было. Может, он и в самом деле просто сходил с ума. Они миновали разрушенную плантацию. Прошли мимо города, занесенного песком. С мужчиной что-то было не так, но тени нигде не было видно. У подножия гор он посмотрел вверх и увидел развалины, нависшие над краем обрыва. — Здесь было жилище богов, — сказал мужчина. — Теперь лишь птицы и ветер населяют его. — Где Долорес? — спросил он. — Скоро ты увидишь ее снова, когда всё это исчезнет. Солнце опустилось за горизонт, и он увидел лезвие клинка, сияющее, точно звезда — а в небе больше не осталось звезд. Вскоре с серебристого металла закапала кровь. — Теодор, ты так ничего и не понял, — сказал Человек в Черном. И мир погрузился во тьму.