***
Мне снятся синие бездны бескрайних океанов, глубокое ночное небо, усыпанное осколками разбитого поднебесья и окропленное ангельской прозрачной кровью. Мне снятся зелёные гиганты. Мне снится мир без единого титана. Мне снишься ты. Но мое идеальное пространство, созданное по наитию, по велению сердца, рушится на миллионы кусочков, врезаясь своими острыми краями в мои зрачки. Я дергаюсь, резко открывая глаза, будто бы от удара, но чувствую нежное касание своей щеки. В темном замкнутом помещении сыро, и ни единый луч света, даже лунного, не решается коснуться здешнего затхлого воздуха. Подскакиваю, коряво отдавая честь, криво выгибаюсь по струнке. — Капрал Леви! — хрипло выпаливаю, будучи даже не уверенным, что передо мной находится именно этот человек, но прерывистые, неожиданно осторожные движения чужой руки побуждают сердце пропускать пять-десять лишних ударов. Шершавая ладонь на секунду теряет свою опору в виде моего лица и снова резким рывком находит ее. Осознание происходящего доходит до моего сонного сознания уже после ворвавшегося в ноздри резкого запаха горького виски. Ты гладишь своим грубым большим пальцем мою щеку, еще нежную, юношескую. Твои руки, даже в темноте, прекрасны: я на ощупь помню каждый шрам и каждую мозоль от рукояти лезвия на них. Ты прекрасен весь, Ривай. — Сэр? — хрипло спрашиваю я, желая убедиться, что это все не игра моего больного разума, подсознательно молясь, чтобы это было правдой. Твои цвета голубой стали глаза блестят, глядя на мое сонное, наверняка смешное выражение лица, на растрепанные волосы и голый торс. Ты устало вздыхаешь и проводишь всеми четырьмя пальцами по моей щеке. Слишком нежно даже для пьяного тебя. — Расслабься, Эрен, — шепчешь ты хрипло. Твой бас эхом пробегается по позвоночнику, попутно цепляя каждый нерв, и импульсом врезается в сердце. — Что-то случилось? — спрашиваю я, невольно касаясь руки капрала, прижимая ее ближе к себе. Как можно ближе. — Эрен, сколько нам осталось? — спрашивает он, утыкаясь своим холодным лбом в мой. Я хмурюсь, соображая, и вдруг мышцы сводит от осознания: — Вы больше не хотите видеться, сэр? — спрашиваю я и задерживаю дыхание, сжима ладонь начальника сильнее. — Нет, — на выдохе. — Сколько нам осталось жить, Эрен? День? Два? — шепчет он, глядя мне прямо в глаза. Он сидит на самом краю моей жёсткой постели, забросив ногу на ногу, а в потемках его глаза выглядят даже более зловеще, чем обычно. Между его бровей залегла темная складка — ты слишком часто хмуришься, Ривай. — Что вы имеете в виду? — Зови меня по имени, Эрен, — злишься. — Сколько нам выделено времени? — спрашиваешь, открыто глядя мне в глаза, сильнее сжимая мое лицо. — Я так устал… Ты тяжело вздыхаешь и устало опускаешь глаза на свои идеально начищенные сапоги. — Леви, — шепчу я, боясь спугнуть это полуночное откровение, вдруг напавшее на тебя. — Йегер! — прикрикиваешь ты, а до меня не сразу доходит, почему ты ругаешься. — Ривай, — на выдохе прямо в твои тонкие, обветренные губы. — Когда титан наконец сожрет меня, что ты будешь делать, Эрен? — тихо проговариваешь ты, пальцами второй руки сплетаясь с моими. Мое сердце вновь допустило ошибку: остановилось на доли секунды, обрекая меня на ментальную и клиническую смерть, которую, казалось, я не переживу еще раз. — Будешь ли ты и дальше бороться? — Что вы такое говорите? — взревел я, подскакивая на месте. — Вы не умрете! Вы не можете! Я не позволю! — кричу я, а на глазах, кажется, появляются слезы. Ривай, Микаса и Армин — все, что у меня осталось. — Я уничтожу каждого, кто посмеет покуситься на вашу жизнь! Брюнет, кажется, еле заметно улыбается, мерцая фарфоровой кожей во тьме ярким пятном, а потом плотнее прижимается ко мне лбом: — А что буду делать я, Эрен, если тебя не станет? — говоришь, запинаясь, поднимаешь тусклые глаза и снова хмуришься. Я робко открываю рот, силясь произнести то, что еще и не родилось даже в моем подсознании, но выдаю лишь тяжелый выдох разочарования. «Я не знаю, сэр» — Обещай мне одно, парень, — проговаривает он, сжимая мои костяшки до хруста, — не умирай. Не умирай, Эрен! — кричит он и резко бьется своим лбом в мой. — Не бросай меня здесь, — шепчет, поджимая холодные губы. В голове не укладывается: как сильнейший воин человечества, надежда целых поколений, такой беспрекословно сильный мужчина дал слабину? — Обещаю, — шепчу, смаргивая отчего-то проступившие слезы. — Мы пережили слишком многое, чтобы теперь вот так сдохнуть. — Верно, сопляк, — снова поднимаешь глаза и как-то размыто ухмыляешься, а потом тонко касаешься моих губ в призрачном, но нереально чувственном поцелуе. — Я не вынесу все это дерьмо без тебя… Но если хоть одна живая душа узнает, что я это сказал, я проломлю тебе череп, — угрожающе шипишь, но глаза излучают почти физическое тепло. Я заливаюсь смехом, сжимаю твое предплечье, а ты вдруг резко вжимаешь меня в жесткий матрац, нависая теплым покрывалом сверху. Ты одариваешь мои губы своим теплым, пропахшим алкоголем и табаком дыханием, покрывая шею, всю в мурашках, поцелуями и кое-где алыми пятнами. — Обещай, — шепчешь сквозь смазанный поцелуй, — что, даже если все вокруг будет полыхать адским пламенем, ты продолжишь терпеть этот кошмар со мной, — подчиняешь, проводя холодными пальцами с короткими острыми ногтями по шее, заставляя меня дергаться, как в эпилептическом припадке, выгибаться. — Обещаю. — Обещай, — стягивая свободные домашние штаны с моих худощавых ног, — что даже если все умрут, ты не умрешь, — останавливаясь глубоким, настрадавшимся взглядом на моих глазах. — Пожалуйста, — еле слышно. Так странно это слышать от тебя. В этих сумасшедших, серебряных, честных глазах сейчас столько чувств. Если приглядеться, там можно отыскать и любовь. Любовь к такому маленькому, жалкому, бесполезному, трусливому, незаметному и самому обычному мне. Любовь такого идеального, беспрекословно терпкого, незаменимого, единственного тебя. В такие моменты я считаю себя самым счастливым в этом полном разносортного шлака мире человеком. Мне хватит и суток, чтобы уехал шифер без такого теплого дыхания, сильных мозолистых рук и этих серо-стальных глаз. — Обещаю. Я останусь с тобой, Ривай, — шепчу, надеясь вложить в эти шесть слов все, что только хранится где-то глубоко в моей душе, и переложить в твою фарфоровую коробку ребер. У меня получилось? Порывисто целуешь, ослабевая и позволяя оседлать себя, не разрывая поцелуя. Касаешься холодными пальцами сжимающегося в нетерпении колечка мышц, а меня подбрасывает, как ударом в двести двадцать. Да. — Леви! — выкрикиваю, выгибаясь, прижимаясь своим животом к твоему. Ты все еще полностью одет, но промежностью ощущаю бугорок в районе ширинки твоих светлых брюк, а всем телом — колотящееся быстрее обычного заледеневшее некогда сердце. Шипишь: патологически не выносишь, когда зову тебя так. Толкаешься пальцами глубже, а я до хруста позвонков сгибаюсь пополам. — Ривай, — шепчу и жмусь ближе к твоему такому откровенному сердцу. — Я никогда тебя не оставлю. Клянусь.***
Твое тело пробивает конвульсия, мышцы сводит, металлическим жгутом перетягивает горло. Ты трясешь мое тело за плечи, бьешь не сильно по бледным щекам. — Нет! Ты обещал! Ты обещал жить! — злишься, сильнее лупишь по щекам. — Леви, — сочувственно проговаривает Ханджи, кладя ладонь на твое острое плечо. — Сгинь! — огрызаешься, дергаешь всем телом, скидывая руку майора с себя. — Он обещал. Он не может! Твои руки трясутся. Задерживаешь дыхание, когда ошметки моего бездыханного тела перестают испускать титанический горячий пар. — Поднимись, солдат! — бьешь кулаком в мою грудь с переломанными ребрами и искромсанными в салат органами, теряя некогда нерушимый контроль над эмоциями. — Эрен! Эрен! — кричишь, злясь, и глаза сверкают влагой. — Эрен… — шепчешь, сжимая мою ладонь, уже лишенную всех пальцев. Ты не подпускаешь ни Микасу, ни Армина — никого к моему телу, присваивая владение им себе. По сути, так оно и было. И сердце, и тело — все твое, Ривай. Все твое, даже будучи закопанным под два метра сухого глинозема. Внутри тебя все импульсивно сокращается, вырываясь наружу в виде тяжелых прерывистых вдохов без выдохов. «Дыши, пацан!» — приказываешь мысленно, надавливая на мою грудную клетку, бесполезно. Я краешком сознания вспоминаю острые черты твоего лица, тела, каждый шрам на исполосованной спине, исчерченных мозолями и потертостями грубых ладоней, которыми ты раз за разом пытался обхватить все мое тело и душу одновременно. И каждый раз у тебя получалось. Я пытаюсь вспомнить цвет твоих волос — чистая смоль; вспоминаю форму твоей родинки на бледном правом плече; цвет глаз — … как выглядят твои глаза? Раз за разом силюсь вспомнить, но выходит только «Обещай!» черным по белому на обратной стороне век. «Капал! Леви!» — выкрикиваю подсознательно. Ты сдаешься, харкаешь на свое положение в обществе и едва слышно скулишь, прижимая мое ежесекундно холодеющее тело к своему, покрытому собственной и чужой кровью. «Не сберег» — лишь это мечется в твоей бестолковой черепушке. — Я обещал, что не брошу тебя, Ривай, — чуть слышно хриплю, силясь хотя бы на миллиметр оторвать верхние веки от нижних. Ресницы слиплись запекшейся кровью, каждый вдох — лезвием во все тело разом, но твой серо-стальной взгляд, как гребаная анестезия. «Точно. Серые» — думаю я, прежде чем снова отключиться на несколько дней, сохраняя в памяти твое лицо.***
— Придурок, — ругаешься ты, как только я открываю глаза и замечаю бледные тона и духоту местного лазарета. — Леви, — шепчу счастливо, на сколько только хватает сил. Ты снова шипишь и злишься, откладывая потрепанную книгу на прикроватную тумбу. — За каким ты полез туда? — бесишься. — Вы скучали по мне, Капрал? — задаю вопрос, рискуя получить по щам и уповая на снисходительность к больному. Долго молчишь, сверля мое почти обездвиженное тело своим алмазным взглядом. Наконец вздыхаешь, будто расслабившись морально, и наклоняешься ко мне поближе: — Смертельно.