Громче тишины

      Что я чувствую?       Громче предательства и тишины       лишь ненависть.       Как давно она загорелась меж нами? И меж нами ли?       Твои ли руки режут меня без ножа, жгут без огня, вяжут мысли и движения без веревок? Как выжить рядом с тобой, как не пасть от руки? Не гляди же, чумной, дай сбежать!       И болят глаза, помнят образ твой — что вспышка в кромешной тьме, отпечатался болью на сетчатке. Ох, за что мне даны были твои пальцы? За что они давят горло?       И трепещет робко и учащенно жилка под подбородком — от одного твоего взгляда, ты им скользишь, будто лезвием.       А теперь собери кровь с клинка языком да улыбнись жертве.       И травы поют, стелясь вниз — от города к реке, целуют босые ноги. Я бегу, ранясь о камни и стекла, бегу, пятная зеленый ковер кровью, даю земле испить соленой влаги из раскаленных жил.       Ты ли клялся мне в верности? Ты ли обещал согреть?       Клятвы твои — листья осенние, истлели, упав мне в ноги. И только в душу впечатались камнями стылыми, безжалостно и надолго. Поздно ли опомнился, рано ли?       Солнце щербато скалится надо мной, белесая луна плетет колыбельные, ветер облизывает шею, а вода — щиколотки. Конец ли это, тишина ли это?       Или просто счастье?       На беду ты вышел навстречу! И понял все — тебе хватило и тени взгляда, тени взгляда на мою далекую тень.       А теперь мчишься ко мне, тянешь руки, кричишь остановиться, проклинаешь, а вокруг развевается вечный плащ — и странно напоминает мне        то ли хитон, то ли подвенечный наряд,       то ли саван.       Злой ангел!       Смешно ли сказать, я уж думал, что не услышу от тебя ни слова! Слишком долго ты хранил безмолвие — а оно хуже драки, мести, убийства, но, признаюсь,       лучше, чем «прощай».       Ты бежишь, влюбленная змея и сбитая птица, но ты не умеешь ходить по воде. Река раскидала нас врозь. Не схватить тебе моей ослабшей руки, ты на той стороне.       А я вышел гулять по льду.       Но сейчас лето пышет, как печка, да поют кузнечики в окровавленной траве.       — До встречи! — кричу с улыбкой.       Нет льда — сгодится стекольная рябь воды.       И я иду.       …Хрипит воздух в моей измученной груди. Жгучие слезы — твои — падают мне на лицо, клеймят позором и болью. Ты оказался сильнее. Ты вытащил.       Прости.       Я снова закрываю глаза.       И ты обновляешь клятвы, стискивая мою ладонь, и слова эти вонзаются, как булавки, входят в податливое сердце, как нож, раз за разом. И тебе не надоест.       …Через сколько они растают? Сколько держаться им, дольше ли предыдущих?       Но я даю тебе целовать меня, вжимать в песок, травы или простыни, ненавидеть и        снова воскрешать.       Я тоже тебя ненавижу.       Наверное, именно поэтому вытащу из пасти властей, сниму с шипастого Многогранника, исцелю, если тебя отравит болезнь.       И только мы с тобой зовем это чистейшей ненавистью.       Ты поднимаешь голову, отрываясь от мерцающего экрана ноутбука.       Твои глаза напоминают колотый лед — тающий острый холод, способный и обжечь пальцы, и оцарапать.       — Кстати. Еще хоть раз, и я ухожу, суицидник чертов.       Я слабо пожимаю плечами, не в праве ответить, не в силах возмутиться или ухмыльнуться в лицо, знаю ведь, цепь наша — в обе стороны, да сплетена из артерий и жил, не лопнуть ей, не убив нас обоих.       О, и это вернее всех моих выходок. Почти не смертельных. Ведь до сих пор я знаю, где лежит грань и какая черта оборвет мои линии.       — Уже собрал чемодан?       — Не понял, что ли? — И твои губы чертит косой оскал, когда ты сам же себе и киваешь, медленно так:       — Не понял… — оскал перетекает в умиротворенную, но страшную улыбку. — Куда ты так рвешься, туда и я. Могу без чемодана.       Каркающе смеешься.       А по моим зашитым венам расползается жидкий азот.       Я сжимаю руку напротив сердца, вдавливая кулак в ребра.       Там теперь тоже раздробленный лед, не дающий дышать, не дающий ударить тебя, змей, прямо иссеченной рукой,       не дающий сорваться закипающим — верно, со злости — слезам.       А ты уже плавно прижимаешься всем телом, легко — что касание пера — целуешь в шею.       Ненавижу.       — Я тебя тоже. Очень. — И ласково трешься щекой.       Ты держишь меня за локоть, помогая подняться. Искусанные губы онемели от боли.       Но я все еще пытаюсь кривиться в нежной улыбке.       В тот вечер я выбил тебе сустав, заламывая руки. Ты разбил мне нос и исцарапал плечи и бока до шрамов.       Впрочем, это не помешало нам хорошо провести время. Так даже лучше.       ...Но, будь добр,       не тяни с новым предательством.       А то вдруг мы начнем называть вещи своими именами?