Мысленный контроль

Владыка Барад-Дура сидел в библиотеке башни за письменным столом, заваленным свитками, посвящёнными наблюдениям за человеческой психологией, с явным желанием начать биться головой об стол. Возможно, Хурин был прав, когда самоотверженно заявлял Мелькору о том, что, видя лишь тьму, невозможно постичь тайные желания человеческой души. Возможно. Потому что никакой формальной майарской логике мысли кольценосцев не подчинялись. Нет, он, конечно, предполагал трудности, когда выбирал тех, чьё служение выгоднее или же удобнее для него, а не тех, кто казался ему наиболее адекватным. Но он не мог себе даже вообразить, чем это обернётся. Им было освоено новое достижение: охренивание как стиль жизни. - «Есть или не есть вот в чём вопрос?» - Кхамул уже пятнадцать минут решал насущный для него вопрос, что делать с попкой огурца. С одной стороны она могла горчить, а вот с другой… вспоминалось голодное детство, когда мать кормила его всем, что движется, включая муравьёв. Только в юношестве, когда его колено пришло к власти, парень смог отъесться досыта. Теперь же голодное детство, буквально, возопило к нему, говоря о расточительстве оставления за собой объедков. Что тема для второго важная и актуальная Саурон понимал уже хотя бы потому, что мысль назгула звучала невероятно чётко. При формировании локальной сети, связующей кольца меж собой, Майрон сделал допущение при котором, громкость, чёткость и отчётливость мысли для его восприятия зависела от непосредственной важности этой самой мысли для него и самого кольценосца. Абсолютная власть над шушерой и мелочёвкой ему была не нужна. Его бы это только отвлекало, мешая оперативно решать более глобальные проблемы. Хватало и того, что его цели, желания и устремления для назгулов были приоритетны, а действовать вопреки его воле они не могли. К тому же мыслить за кольценосцев, даже если б он это мог, он видел вредным, как и подавлять основную канву их собственных мыслей. Чем больше у него на руках будет информации, мнений и вариантов чужого поведения, тем более идеальное, в первую очередь для себя, конечно, он примет решение. На кой, спрашивается, ему такие мысли? Девятый тут недавно пытался прикинуть зависимость падения собственного статуса в обществе прелестных нуменорских дам от интенсивности почёсывания, постоянно зудевшей задницы. А шестой, как самый нравственный, решал в какой последовательности наказывать за оказываемое сопротивление эльфиек, встретившихся ему на пути. Сначала сжечь во славу Тьме, а потом изнасиловать или наоборот? Майрона, откровенно говоря, удивляло то, к чему он склонялся. И ладно б ему просто нравилась некрофилия, в лице соития с обгорелыми трупами. Так нет же, ему было легче сразу лишить жизни, тем более путешествие в Мандос не виделось ему концом света, чем травмировать хрупкую психику эльдиэ изнасилованием. Свой вклад в дело тёмной стороны при этом он видел в том, что после такого мало кому захочется встретиться с сумасшедшим назгулом, допускающим такие логические огрехи в последовательности своих действий. Однако логику Саурона напрочь ломал третий. Его уникальная для призрака кольца гуманность заключалась в том, что некромантией и захватом чужих тел тот пользовался исключительно по приказу Властелина. Своих, если дело не касалось орков, в них он не видел творческого самосознания, ему было жалко. А на чужих необходимо было давить волевым напором, а этого кадр, практически, не умел. И это всё притом, что убить кого-то, для него было раз плюнуть. Седьмой будучи «юным» натуралистом-живодёром ставил эксперименты над орками. Ничем физиологическим они, вообще, не отдавали. Назгул быстро заметив, что те, в основном, шевелят мозгами лишь с мощного пинка Владыки Мордора, решил пробовать формировать для них обстоятельства так, чтоб решать какую-либо проблему им приходилось, чуть ли не ежечасно. А потом с нездоровым интересом наблюдал, что они всё-таки делать начнут. При этой неутешительной картине страдания какой-то хернёй, радовал Моргул. Король-Чародей на досуге предпочитал совмещать приятное с полезным. А именно ломать чью-либо личность хребтом и об колено и судьбы мять, как пластилин. Вмешиваться в такие пустяки Майрон не видел смысла. Выслушивать их тоже. Как-то изменить систему колец он не мог. Чтобы попробовать это сделать, необходимо было иметь на руках все. Его не спасало даже то, что текущее назгулы уже начинали воспринимать как существование, а не как жизнь. Пусть их эмоции и изглаживались, привычное отношение к происходящему оставалось. И на него можно было только влиять, направляя в необходимое самому себе русло. Тут оказался полезным опыт управления армиями непосредственно собственной волей, что позволяло на время сгладить противоречия, образуя кратковременное единство, слаженность и порядок в войсках. И что, спрашивается, делать с подобной бытовухой? Негатива она не вызывает, назгулы бы это поняли, и поведение своё скорректировали. Но вот, что делать-то, когда поведение окружающих, пусть даже подконтрольных тебе существ, столь непонятно, что отказываешься верить в то, что сотворил вас, по сути-то, один и тот же Творец?