Семь женихов мисс Бредли

Пухленькая румяная девушка сняла с кудрявой головы шоколадно-коричневый берет, повесила его на подставку для шляп и начала расстегивать крупные пуговки своего новенького серого тренчкота. — Здравствуйте, Долли, скажите тетушке, что я пришла, — весело закричала она. Долли явилась на ее зов и пораженно застыла, глядя на гостью и хлопая подслеповатыми выцветшими глазами. — Мисс Сьюзи, — наконец сказала она слабым голосом. — Да что ж с вами такое? Неужто вы хворали? Что ж вы нам не написали? Или не телеграфировали даже? — Что ты, Долли, с чего ты взяла, что я болела? — Сьюзи звонко засмеялась. — Я здорова и счастлива как никогда. А ты, Долли? — Но… волосы… что ж вы тогда, если не болеете, так коротко их обрезали?.. — Долли для убедительности потрогала собственный чепец, который топорщился на затылке. — Разве же так можно? А юбка какая! Это же ужас что, а не юбка. Горничная шарахнулась к стене. — Это что ж теперь, такая мода? — заохала она, качая головой. — Стыд-то какой! Сьюзи рассмеялась еще веселее, но тут же, сделав серьезное лицо, заговорила: — Никакого стыда здесь нет, Долли, эта юбка, по нынешним временам, очень длинная. Зато в ней удобно ходить. Тебе, Долли, тоже надо такую юбку пошить. В ней по лестнице подниматься одно удовольствие. — Не выдержав, она снова расхохоталась. — Побойтесь Бога, мисс Сьюзи, чтоб я такую юбку надела, да ведь я же тогда со стыда сгорю. Под ней нижняя хоть одна есть? — Ни одной! — Сьюзи несколько раз подскочила на месте, стуча об пол ботинками на пуговицах и вдруг закружилась. — Вот, сама смотри, ни одной! И хорошо! Ну поди же скажи тете Дебби, что я пришла. — Да я ведь должна же вам помочь переодеться! Ох, ну и барышни пошли! — качая головой и охая, Долли пошла в гостиную. Сьюзи последовала за ней. — Мисс Бредли, к вам мисс Стивенс, — услышала из-за дверей Сьюзи. — Вы ее примете? — Конечно, приму, пусть идет, — голос у мисс Бредли был громкий, приятный, совершенно лишенный старческой надтреснутости. Сьюзи вошла в гостиную и, как в детстве, замерла на пороге, оглушенная изобилием вещей, вещиц и вещичек, заполняющих комнату. Вдоль всех стен тянулись шкафчики, столики, полочки и комоды, укрытые широкими кружевными салфетками и салфеточками с мелким причудливым узором. Все эти ярды и ярды кружев тетушка Дебби когда-то вывязала собственными руками, да и теперь не оставляла этого занятия. Глаза ее, хотя она и не признавалась, подводили, но руки отлично помнили, какое движение сделать для того или иного узора. Немалую часть гостиной занимал грузный темный диван и несколько кресел, все обложенные пестрыми подушками, которые тетушка Дебби вышивала своими руками. На одном из кресел лежал пушистый крупный кот дымчато-серой масти — обожаемый хозяйкой Честер. Сьюзи не застала его в живых, но знала историю этого кота и его любимого кресла. Когда он был еще котенком, то увлеченно точил о кресло когти, так что пришлось четыре раза менять обивку. Что интересно, он не трогал ни стулья, ни диван, ни другие кресла, ни обои. Честер не пытался сбить безделушки или покосить картины, не охотился на чучела и во всем вел себя как самый примерный питомец, но именно это кресло он то ли полюбил, то ли, наоборот, люто возненавидел. Постепенно, однако, Честер облюбовал это кресло для своего послеобеденного сна и никому не позволял его оттуда согнать. К пятнадцатилетию — возраст для кота преклонный и даже дряхлый — он совсем перестал ходить, и больше уже никто не покушался на законное место престарелого джентльмена. Когда же через семь лет он скончался, неутешная тетушка Дебби распорядилась сделать из него чучело и поместить на столь любимый им предмет мебели. Стены — где не было гардин и штор — занимали вышитые картины — натюрморты, букеты, бабочки. Между ними разместились разнообразные карандашные рисунки и акварели, в основном местные виды: ближний пруд, роща, луг, несколько соседних домов днем, поздно вечером, на рассвете, на закате, зимой, летом, осенью, в ясную погоду, в пасмурную, во время дождя, после снегопада et cetera, а также несколько портретов — приятели, слуги, родственники, соседи, многих из которых уже давно не было в живых. Каминная доска тоже была занята всевозможными вещами: тремя чучелами колибри, статуэтками из слоновой кости и целым садом восковых цветов. Сьюзи подметила, что с прошлого ее визита их стало еще больше: прибавилось несколько темно-розовых лилий. В одном из углов притулились две этажерки, заставленные, как ни странно, игрушками: на одной размещалась мебель, необходимая для кукольного домика, а на другой — многочисленные куколки, игрушечные магазины и даже Ноев ковчег со всеми обитателями. Сколько Сьюзи себя помнила, эти две этажерки так и стояли в гостиной, заполняя пустоту и вызывая тоскливую зависть маленьких гостей. Навстречу Сьюзи вышла хозяйка этой пестрой комнаты, ее добрая тетушка Дебби. Она всегда была худощава, а к старости и вовсе иссохла, но не утратила безукоризненной осанки и изящной походки. Ее белоснежные волосы были тщательно причесаны и убраны под тонкую сетку. Легкое платье из тонкого муслина украшали изящные узоры и простые белые манжеты, аккуратный воротничок и скромные жемчужные бусы. Ее тонкую талию, стянутую корсетом, охватывал тяжелый бронзовый шатлен, увешанный всевозможными полезными вещицами: ключами, флаконом солей, несессером, монетницей, визитницей, веером на ручке, часиками на цепочке и даже карандашом в маленьком футляре. Когда тетушка Дебби перешла на бег, встречая племянницу, все эти безделушки забрякали в такт ее стремительным шагам и закрутились вокруг нее на длинных цепочках. Когда-то одна из тетушкиных племянниц — не то кузина Летти, не то кузина Бетти — улучила минуту и связала все эти безделушки между собой, пока тетушка Дебби сидела за рукоделием и разговором. Та хотела встать с места и не смогла, так ей опутали ноги натянувшиеся цепочки. Ох и влетело тогда кузине! — Сьюзи, дорогая моя, наконец-то ты приехала, и словами не передать, как я по тебе скучала, — тетушка Дебби крепко обняла Сьюзи и прижалась высохшей желтой щекой к ее розовой гладкой щеке. — Я тоже очень, очень скучала, — ответила Сьюзи и потянулась к тетушке, вдыхая легкий запах духов, который всегда ее окружал. — Сьюзи, но что с тобой? Как ты выглядишь? Это же просто поразительно! — затараторила тетушка Дебби. — Я бы ни за что не узнала тебя. Да неужели ты без корсета? — Конечно, тетя Дебби, — Сьюзи сдержанно улыбнулась. — Я же никогда его не носила, корсет вреден для здоровья. — Вреден, — повторила тетушка, качая головой. — Бывало, мы по многу лет носили корсеты, и ничего дурного с нами не происходило. Но что ты сделала со своими волосами? Ты что, была больна и остриглась? Или ты нуждалась в деньгах? Но почему, объясни, почему ты ко мне не обратилась? Неужели ты думаешь, что твоя тетушка не помогла бы тебе? Бедная моя дорогая Сьюзи! — вздохнула тетя Дебби и схватилась за одну из своих цепочек. Вытащив из небольшой сумочки платочек с вышивкой, она промокнула глаза. — Да что вы, тетя Дебби! — Сьюзи испуганно замахала руками. — Я совершенно здорова, и с деньгами у меня отлично, я получаю стипендию для способных студенток, а после окончания университета скоро и место получу. Наш ректор обещал порекомендовать меня в одну очень хорошую клинику. А волосы я остригла, потому что мне от них жарко и неудобно, к тому же короткие волосы легче спрятать под шапочку, да и причесываться так получается быстрее и проще. Сейчас половина Англии стрижется, и ничего страшного в этом нет, правда, тетя Дебби! — Хорошо, хорошо, Сьюзи, ты лучше присядь, отдохни хоть немного, сейчас Долли принесет нам чаю, сконов и бутерброды. Тетушка почти силой усадила племянницу на диван среди пестрых вышитых подушек и продолжала сокрушаться: — Ты совсем спала с лица, а всё твое учение, всё твои труды. Тетя Дебби грустно покачала головой и тяжело вздохнула. — В наше время девушкам твоего возраста не приходилось так тяжело работать, — проговорила она, взбивая подушку, на которой была вышита громадная пестрая колибри с длинным клювом. — Право, нынешняя жизнь просто ужасна, все куда-то спешат, куда-то торопятся, а девушки совсем забыли, что они девушки и, кажется, воображают себя юношами. Мы могли спокойно жить в родительском доме и заботиться о своей семье. А теперь все, кто могут, ищут то места в университете, то места на службе, то еще какого-то места. — Но тетя, если всю свою жизнь сидеть дома, то можно и со скуки умереть, — сказала на это Сьюзи. — Со скуки? Да что ты, Сьюзи, порядочной леди, которая заботится о своем доме и предана своей семье, скучать некогда. На досуге можно развивать свои таланты и заниматься науками и искусством. Так что, поверь, чтобы не заскучать, вовсе нет необходимости искать место. — А ваша кузина? Разве она не работала гувернанткой? — напомнила Сьюзи с улыбкой. — Вы говорили, тетя, она много лет провела, давая уроки. — Давая уроки, да, но быть врачом, изучать медицину в университете — это просто ужасно. Там же собирается Бог весть какой сброд, Сьюзи. — Сброда хватает везде, — пожала плечами Сьюзи. — И на приеме, и в конторе, и где угодно. — Пожалуйста, не надо пожимать плечами, так делают только горничные, — чуть строже, чем прежде, заметила тетя Дебби, но тут же засмеялась: — Да, Сьюзи, ты совершенно права. Я и в высшем свете видела немало сброда, но на них, по крайней мере, можно было воздействовать словом. Вошла Долли и поставила на столик поднос с обильным угощением. — Кушай, Сьюзи, ты совсем осунулась, — тетя Дебби, вздыхая, налила ей чаю с молоком. — Так вот, я говорила о том, что, когда мы сталкивались с разного рода неприятными особами, повесами, хлыщами или дурными молодыми людьми иного рода, то могли лишь сказать одну простую фразу: «Не имею чести быть с вами знакома». И волей-неволей они вынуждены были отступиться, а что теперь? Для тех наглецов, которые будут окружать тебя в конторе, этих слов, полагаю, недостаточно. Несчастные девушки беззащитны перед их грубостью и навязчивостью. — Для тех наглецов у несчастной девушки найдутся другие слова, — Сьюзи взяла крохотный бутерброд с кресс-салатом и откусила кусочек. — Какая вкуснотища! Как я давно их не ела! Правда, слова будут такие, которых раньше девушки не говорили, но… — она взмахнула рукой, — помогают только они. — Ах, Сьюзи, Сьюзи, какой же ты становишься… — тетя Дебби не договорила. — Вульгарной, тетя? — прямо и спокойно спросила Дебби. — Простите, но мне некуда деваться, как говорится, с волками жить, по-волчьи выть. Она взяла чашку и отпила крепкого чая с молоком. — Ох, Сьюзи, Сьюзи, так ты ни за что не сможешь достойно выйти замуж, бедняжка, останешься на всю жизнь старой девой. — А что, тетя, вполне завидная участь, правда? — Сьюзи снова засмеялась. Она вообще любила смеяться, особенно вместе с тетушкой. — Вы же тоже никогда не были замужем, правда? И, кажется, никогда по этому поводу не горевали, пребывая в благословенном девичестве. Но тут она смутилась и добавила: — Но, знаете, тетя, мне кажется, что в Англии теперь будет очень много старых дев, гораздо больше, чем прежде, и я буду среди них. После войны женихов не найдешь, кого убили, кого покалечили, а я не очень красивая, так что предложений ждать не приходится. Тетя Дебби улыбалась, слушая эту странную, полупечальную, полувеселую тираду. — Знаешь, Сьюзи, — наконец заговорила она, — конечно, если девушки добиваются многие кавалеры, у нее больше надежды найти подходящую партию. Но это еще ни о чем не говорит. К примеру, Эмми, моя старшая сестра, до тридцати лет прожила, никого не заинтересовав, а на тридцать первом году ей сделал предложение один молодой священник, который, представь себе, искренне и взаимно ее полюбил. А у меня было великое множество и кавалеров, и приятелей, и даже женихов. И что же, я как была мисс Бредли, так ею и осталась и не стала ни миссис Такой, ни миссис Этакой. — У вас были женихи, тетя? Но вы никогда о них не рассказывали, — Сьюзи отвлеклась от румяной лепешки с тмином и внимательно посмотрела на тетю. — Вы рассказывали, как выходили замуж ваши сестры, как женился ваш брат, даже про гувернантку рассказывали, но про себя никогда. Почему, тетя? — Мне всегда казалось, что моя судьба совсем не интересна, по крайней мере, не настолько, чтобы кому-то о ней рассказывать, — задумчиво сказала тетя и налила себе еще чаю. — Благовоспитанная дама не должна считать себя интереснее и лучше других. Хочешь еще бутербродик? Бери, Сьюзи, ешь хорошенько. — Но тетя, я ведь в детстве так любила ваши рассказы, — Сьюзи совсем забыла и о сохнущих бутербродах, и о стынущем чае. — Да, я помню, а остальных было не заставить меня слушать, — грустно засмеялась тетя. — Я бы и сейчас с удовольствием что-то послушала. Особенно про вас, — добавила Сьюзи. — Ах ты маленькая плутовка, — тетя Дебби ласково засмеялась и погрозила племяннице пальцем. — Ну хорошо. Кушай бутерброды, потом возьми себе лимонного крема и слушай меня. Сьюзи взяла еще один маленький бутерброд и обратилась в слух. — Первый молодой человек, который домогался моей руки и моего сердца, был на три года меня моложе. Мы встретились на именинах одной из моих сестер, когда одна из моих тетушек привезла в гости свою семью и детей. Я была тогда причесана примерно как ты, только волосы отпускала подлиннее, а платье у меня было белоснежное, совсем без оборок, открывающее икру до середины. — Тетя, да оно было короче моего! — возмутилась Сьюзи. — И вы еще станете утверждать, что я неприлично одета, что в ваши годы девушки наряжались скромно? — Это было очень милое и скромное платье, вполне подходящее для одиннадцатилетней девочки, — ответствовала тетя Дебби. — Тетя! — Сьюзи возмущенно подскочила. — Ну что вы меня разыгрываете, я думала, вы правда расскажете про свою настоящую любовь, а не про детские глупости. — Ах, Сьюзи, ты просто еще не выросла, вот и относишься пренебрежительно к детству, а ведь именно это мое детское чувство, как мне иногда кажется, было самым настоящим из всех. Ему было восемь лет, и он был красивый, как магазинная кукла: с золотистыми локонами, в голубом бархатном костюмчике и с маленьким хлыстиком, которым любил постукивать по сапожкам. Он предлагал мне стать его женой прямо сейчас и жить в его детской, обещал прятать меня от старших, пока мы не станем взрослыми, и приносить мне половину своего обеда и все сладости, чтобы я не умерла с голоду. — Просто «Крошка Доррит», — сказала на это Сьюзи. — Там Артур тоже хотел держать у себя в комнате Флору. И чем же все кончилось? — На тех именинах он отдал мне свой кусок сладкого пирога, и я приняла его жертву, которая казалась мне свидетельством истинной любви. — Жертву, — смеясь, повторила Сьюзи и принялась за лимонный крем. — Не смейся, моя дорогая, не смейся, для маленького мальчика это действительно была жертва, и великая. Так вот, я приняла знак его любви, выслушала его любовную клятву, поклялась ему в ответ, а потом мы расстались. Он обещал написать мне, но так и не имел возможности это сделать, а я так тосковала по нему… Даже мои родители и сестры заметили, что я не в себе, и меня показывали доктору. — А про любовь свою вы не рассказали? — Сьюзи едва заметно улыбнулась. — Что ты, что ты, Сьюзи, ведь меня бы тогда засмеяли, — тетя Дебби налила сливок в чай. — Я молчала и скрывала свою тайну, а потом через полгода он приехал в гости на рождество. Все время этот милый мальчик сторонился меня и наконец тайком передал мне записку. Это было ужасно. Представь, этот молодой человек не так давно начал учиться в школе и там понял, что ошибался. Не я, а дочь директора оказалась любовью всей его жизни. Он горько каялся, просил прощения и умолял вернуть слово. Вот ты смеешься, а для меня это была настоящая трагедия. — Но что же вы сделали, тетя? — Сьюзи действительно не могла удержаться от смеха. — Должно быть, вы решили ему отомстить? — Отнюдь, Сьюзи, наоборот, я постаралась простить его, как подобает христианке, написала ему письмо и заверила, что он может считать себя свободным и располагать собой, как ему угодно. — В таком возрасте, тетя, я не знала подобных эпистолярных формул, — Сьюзи лукаво посмотрела на тетю Дебби. — А вот я знала, — тетушка гордо улыбнулась и пододвинула племяннице лимонный крем. — Наша гувернантка очень заботилась о том, чтобы мы учились хорошенько и как можно скорее узнали все, что положено знать леди. А вот что мы узнаем то, чего леди знать не положено, ее уже не волновало. Так что на ее уроках мы учились писать письма, а вечерами потихоньку читали романы. — Тетя, чему вы меня учите? — с наигранным ужасом воскликнула Сьюзи. — Как это — чему учу? Я учу тебя, моя дорогая племянница, как не надо вести себя порядочной девушке. — Приучать мужчин, что они могут со спокойной совестью меня бросить и ничем за это не поплатиться, воля ваша, тетушка, это не по мне, — заметила Сьюзи, отодвигая от себя пустую чашку. — Ну хорошо, тетя, расскажите же еще, какие у вас были женихи. — Что же ты такая нетерпеливая? Все вы куда-то спешите, торопитесь… Хорошо, слушай, только сейчас я позову Долли. Тетя Дебби потянула за сонетку, и через минуту появилась Долли. — Возьми посуду, — распорядилась хозяйка, — можешь пока отдыхать. — Тетя, ну не мучайте меня, расскажите же наконец! — Хорошо, следующий молодой человек был старше меня на два года. — Тетя Дебби с улыбкой откинулась на спинку дивана. — Ему было тринадцать? — уточнила Сьюзи. — Нет, девятнадцать. Он сделал мне предложение по всем правилам, я согласилась. — Вы его любили? — Сьюзи, что ж ты меня все время перебиваешь? Я не совсем любила его, но он мне нравился, потому что был красивым и обходительным, и я надеялась в будущем его обязательно полюбить, как и должна жена. По крайней мере, я очень старалась. Мы рассчитывали, что будем помолвлены в течение пяти или семи лет, а затем уже вступим в брак. Но через две недели случилось нечто такое, отчего мы были принуждены разорвать помолвку. — Тетя, — ахнула Сьюзи, — но почему? Что такого сделал этот молодой человек? — Подай мне ящик для рукоделия, он вон там, на полочке, а то у меня руки тоскуют без работы. Сьюзи по давнему опыту знала — если тетя Дебби решила помучить слушателей, просить бесполезно. Пришлось сходить к полке, принести ей громоздкий деревянный ящик и долго, терпеливо дожидаться, пока тетя, шаря по отделениям, вытащит начатое кружево и булавки. — Итак, наступило воскресенье, и я, как всегда, отправилась в церковь. Мой жених последовал вместе со мной. На следующей неделе все повторилось, но еще через неделю он предложил мне в субботу вечером посетить его дом. Я отказалась, потому что этот праздник, несомненно, затянулся бы до самого позднего часа, а мне совсем не хотелось проспать утреннюю проповедь или даже просто быть в церкви сонной и рассеянной. И не нужно смеяться над этим, Сьюзи, — продолжала она, пока в ее руках мелькали нитки, — тебе это может показаться ханжеством, не спорю, но я не лицемерила. В этом возрасте я действительно была очень щепетильной в вопросах веры, даже, как теперь понимаю, слишком щепетильной. — И что же ваш жених? Он не одобрил вашу щепетильность? — поторопила Сьюзи. — Ах, если бы только это! Если бы он просто сказал, что я слишком строга в вопросах веры, посчитал бы такую строгость фарисейской, может быть, сослался бы на собственные убеждения, я бы могла его понять, но то, что он сделал, что он сделал… Тетя Дебби вытащила из одной из сумочек своего шатлена флакончик солей, неспешно развинтила крышку и принялась осторожно нюхать соли, стараясь прийти в чувство. — Он засмеялся! — наконец сказала она. — Подумать только, засмеялся и сказал: «По крайней мере, вы станете такой же грешницей, как я, дорогая мисс Дебби». — Звучит легкомысленно, пожалуй, даже кощунственно, — Сьюзи сложила на коленях руки. — Но неужели вы разорвали помолвку только из-за этого? — Разорвала помолвку не я, а вся моя семья, — пояснила тетя Дебби. — Я не могла не рассказать родителям о подобном происшествии, и, конечно, они не могли согласиться, чтобы моим мужем стал такой легкомысленный, пустой и опасный человек. Впрочем, я не жалела о нашем разрыве. Вернее сказать, жалела поначалу, первые два года, потому что боялась, что больше никого не заинтересую и так и останусь в девицах. Впрочем, потом я поняла, что сохранять девичество не так уж страшно, пожалуй, меньше свободы в мелочах, но зато гораздо больше независимости в главном. Вам, молодым девушкам, теперь, конечно, предоставлено очень много воли… — А сам молодой человек? Жалел? Что с ним сталось? — быстро спросила Сьюзи. — Скорее всего, он тоже нисколько не пострадал, — тетя Дебби опустила голову и подняла свое рукоделие, пристально его рассматривая. — Хм, если пустить узор чуть дальше, получится очень подходящая накидка. Надо будет его потом дорисовать, а пока, пожалуй, я на этом и остановлюсь. Она быстро и бережно сложила кружево и продолжала: — Потом он уехал, и о нем очень долго не было ни слуху ни духу. А через семь лет, представь себе, он вернулся в Англию, женатый на какой-то француженке. Так что я поняла, что поступила совершенно правильно, когда с ним рассталась. — Она стала перебирать ящичек с рукоделиями. — Хм, куда же я его дела… — Тетя, вы назвали всего двух молодых людей, разве это так уж много? — подала голос Сьюзи. — Или их было больше? — Больше, конечно, дорогая моя, и значительно. Хотя следующий молодой джентльмен даже не успел заключить со мной помолвку. Признаюсь, я не испытывала к нему глубоких чувств. Он казался мне слишком строгим, слишком сухим, слишком ученым. Когда мы беседовали, говорил только он, а я кивала и поддакивала: боялась показаться глупой и несведущей. — Все-таки показались? — несмело спросила Сьюзи. — О нет, все было куда как необычнее, — задумчиво сказала тетя Дебби, вынимая вязание и пристально его рассматривая. — Да, пожалуй, если убавить вот тут, получится именно то, что мне нужно. Право, о таких причинах разрыва даже не пишут в романах, а стоило бы, тогда они были бы много разнообразнее, занимательнее и правдивей. Так вот, однажды, когда Генри зашел в гости к моему отцу, разумеется, ради меня, а наш дом как раз посетила одна из моих сестер, не та, которая вышла за священника, не Сара, а другая, Бекки, жена адвоката, у которой было шесть сыновей и ни одной дочери. Впрочем, тогда у нее было только три мальчика, и с ними, разумеется, пришла и няня. Младший мальчик заскучал, и няня стала петь ему балладу, кажется, о феях или о чем-то в этом роде… Сначала Генри слушал просто терпеливо, но затем он так напустился на Нелл, что довел бедную старушку до слез. И заметь, Сьюзи, его совершенно не возмущало, что баллада языческая, он бранил Нелл за то, что она поет детям о том, чего на свете нет и быть не может, что она растравляет их воображение вместо того, чтобы учить чему-то полезному, и что дети при таком воспитании обречены на сумасшествие. Хорошо, что мы с Бекки вовремя услышали и вступились за бедняжку Нелл. — А что же ваш Генри? Он рассердился, что вы ему противоречите, да? — попробовала догадаться Сьюзи. — По правде сказать, — тетушка Дебби смущенно улыбнулась, — я тогда не нашла в себе смелости возразить человеку, который мог стать моим будущим мужем, и потому не спорила с ним, а утешала Нелл. Бедняжка была так потрясена, так рыдала, да и неудивительно, она сорок лет служила нашей семье, и все были ей довольны, а тут явился какой-то неведомый джентльмен и оскорбил ее. А наша Бекки всегда была остра на язык, она, как мне рассказывала, могла переговорить даже своего мужа. А он был адвокатом, и хорошим адвокатом, так что, сама понимаешь, Сьюзи, говорить он умел. — Тетушка, так что же было дальше, ну рассказывайте же! — Дальше Бекки объяснила ему, что Нелл растила не только этих детей, но и ее самое, и всех ее братьев и сестер, и никто из них при таком воспитании не сошел с ума. Генри, помнится, тогда еще спросил, воспитывала ли Нелл меня, а когда выяснил, что я была ее любимицей, сразу засобирался домой и с тех пор носа к нам не казал. Говорят, он так и не женился, зато стал ученым с европейской славой и получил кафедру чуть ли не в Кембридже. Что ж, все к лучшему, и для меня, и для него. Года два или три я пребывала в забвении, однако потом на мою голову свалился жених с будто бы очень серьезными намерениями. — И что же, тетя, в итоге выяснилось, что серьезных намерений у него не было? — Сьюзи заметила, что тетя замолчала и низко наклонилась над вязанием. Как она умудрялась одновременно разговаривать, считать петли и еще думать о чем-то своем — Сьюзи не представляла. — Можно сказать и так, — неопределенно протянула тетя Дебби. — По правде говоря, я до сих пор не понимаю, каковы были его намерения, однако ему не суждено было стать моим мужем. Он и его друг были приговорены к тюремному заключению. Был ужасный скандал, моя бедная мать не выдержала и сошла в могилу, а я даже не понимала, что произошло. Отец рассказывал, что моего бывшего жениха и его друга судили не за нарушение человеческих законов, а за бунт против законов божеских. К сожалению, я так и не поняла, что мой отец имел в виду. Сьюзи улыбнулась. — А ты, кажется, поняла? — с подозрением осведомилась тетушка Дебби. — Ну, — протянула Сьюзи, — я могу сделать некоторые предположения. Я ведь все же без пяти минут медик, как-никак. — Лучше не стоит, — тетя Дебби аккуратно надвязала несколько петель, — сказать по правде, я всегда думала, что о грехе и пороке ничего не нужно знать, кроме того, что это грех и порок. Когда я была молода, я знала только то, что мой бывший жених совершил нечто ужасное, а пострадать за это должна была я, потому что после такого скандала не стоило надеяться на замужество. Впрочем, по крайней мере, все мои сестры и брат к тому времени уже создали свои семьи, и я радовалась за них. Да и к тому же кто должен был покоить старость отца, как не младшая дочь? — Какая же вы самоотверженная, тетя, — искренне сказала Сьюзи. — Иногда я вами восхищаюсь. — Дорогая моя, в том, что ты зовешь самоотверженностью, не было во времена моей молодости ничего экстраординарного. Просто нас учили думать о других, быть довольными тем, что мы имеем, и не забывать о своем долге. Жаль, что теперь, кажется, девушки совсем позабыли и то, и другое, и третье. — Что вы, тетя Дебби! — с жаром откликнулась Сьюзи. — Девушки и теперь самоотверженны и помнят о своем долге, и при том не только по отношению к своей семье, но и ко всей Англии. — Мы тоже исполняли долг перед Англией, когда были примерными дочерьми, послушными женами и мудрыми матерями, — тетя Дебби говорила мягко, но добрая улыбка исчезла с ее лица. — Впрочем, не будем, не будем об этом говорить, мы и так нечасто видимся, Сьюзи, ни к чему еще омрачать наши встречи такими спорами, правда? — Правда, тетя, — Сьюзи посмотрела на работу в руках тети. — А кстати, что вы вяжете? — Кошелек, — просто ответила она. — Хочу подарить его одной своей старой приятельнице. Тебе нравится? — Не знаю, — Сьюзи рассмотрела странный ажурный мешочек, слегка наклонив голову.— Но, наверное, главное, чтобы он понравился ей, правда? А что, тетя, после того гом… того преступника тебе действительно не делали предложений? — В том-то и дело, Сьюзи, что я обманулась. После этого у меня было еще три поклонника, и с каждым из них, не случись несчастья, я могла бы составить прекрасную партию. Вот, скажем, первый из них, удивительно благородный человек, хотя и эксцентричный, настоящий джентльмен. Мы были помолвлены, мне приготовили приданое, через месяц должна была состояться свадьба, и он, представь себе, исчез неведомо куда. — Ах, негодяй! — воскликнула Сьюзи. — И вы еще называете его благородным человеком! Да последний бандит больший джентльмен, чем он! — Сьюзи, Сьюзи, не торопись с выводами, — тетя на минуту оставила работу и погрозила племяннице пальцем. — Да, он исчез незадолго до свадьбы, он не явился в назначенный день, обо мне потом говорили не один месяц, однако же он поступил так из самых благих побуждений. Он вложил почти все свое состояние в акции, а когда их курс рухнул, оказался почти разорен. — Ну и где же здесь благие побуждения, я не понимаю? — спросила Сьюзи, ожесточенно тиская подушку с вышитым на ней домиком в окружении цветов и живой изгороди. — Сьюзи, оставь ее в покое, это же моя любимая! — Тетя Дебби отобрала подушку и начала ее взбивать. — Всю измяла, всю испортила, вот не буду тебе за это рассказывать, почему Гордон так поступил! — И не надо, — безмятежным тоном ответила Сьюзи. — Я и так догадываюсь, в чем дело. Наверное, он заодно со своими деньгами вложил в акции еще и деньги вашей семьи, вот и не посмел посмотреть вам в глаза. Тетя Дебби попалась на удочку. — Ты ошибаешься, Сьюзи, и сейчас раскаешься в своем заблуждении! — быстро заговорила она, совсем забыв о своем рукоделии. — На самом деле он просто не хотел обрекать меня на нищенское существование, когда обещал счастливую жизнь в довольстве, и именно поэтому он и покинул меня. Не правда ли, это очень благородно. Сьюзи промолчала, заплетая в косички бахрому на покрывале. Она была убеждена, что это совсем не благородно. Думать, что девушку отпугнет его бедность, — то же самое, что предположить, будто ее привлекают только его деньги. Совершенно не джентльменская точка зрения. — А вот мистер Пристли действительно оказался недостойным имени джентльмена, — продолжала тетя Дебби, вздыхая. — Гордон хотя бы написал мне, а мистер Пристли даже перестал раскланиваться с нами на улице. Мы с отцом терялись в догадках, а потом мой деверь, муж Бекки, объяснил что к чему. Как раз тогда вышел закон, чтобы женщины сами распоряжались своим обособленным имуществом и заработками в браке. А я недурно рисовала, и мистер Пристли, вполне вероятно, был не против, чтобы я продолжала продавать акварели, и будучи его женой. К тому времени я уже вышла из нежного девического возраста и стала многое понимать. Я была не то чтобы богата, но своими картинами неплохо зарабатывала, а мистер Пристли был хоть и респектабелен, но довольно беден. Видимо, он рассчитывал пользоваться плодами моих трудов, а когда убедился, что это уже невозможно, решил приискать себе что-то более подходящее. — Нашел? — с усмешкой осведомилась Сьюзи. — Разумеется, нашел, почему бы и нет, — тетя Дебби наконец отложила свое вязание и прикрыла глаза. — Я была за него очень рада. — Рады? — возмущенно спросила Сьюзи. — Я бы непременно постаралась испортить ему помолвку. Хотя бы ради его будущей жены. Уж лучше остаться старой девой, чем связаться с таким хитрым корыстным негодяем. Хорошо, что этот закон вышел вовремя. — Мы думали по-другому, Сьюзи, — тетя Дебби спрятала вязание в ящик. — Пожалуй, можно отдохнуть на сегодня, — она вытянула тонкие белые руки и несколько раз сжала в кулачки. — Помоги мне сложить мое рукоделие, а я пока расскажу тебе о моем последнем женихе. Тетя Дебби снова вытащила кружевной платочек и принялась вытирать слезы. — Мне уже тогда было за тридцать, мой отец скончался, и я жила одиноко, но сестры и их дети часто наезжали ко мне. В моем возрасте я могла уже себе позволить чуть больше свободы и завязала крепкую дружбу с одним очень славным человеком. — Он был молод? — спросила Сьюзи. — Он не был стар, — ответила тетя Дебби. — Только на четыре года меня старше. — А красив он был? — Я бы сказала, он был приятен. И не лишен обаяния. У него были удивительно ясные глаза, очень приятный голос и светлая улыбка. Но нравился он мне не за внешность, а за его прямодушие, деликатность и доброту. Мало-помалу мы полюбили друг друга. Я надеялась, что скрою это, — я ведь привыкла владеть собой — но, видимо, это было выше моих сил, а может быть, и человеческих. Мои сестры разоблачили нас и стали прилагать все усилия, чтобы я и … — тетя Дебби остановилась, — впрочем, неважно, как его звали… чтобы я и этот человек почаще оставались наедине так, чтобы это не вызывало домыслов, а нам позволяло поговорить. И в один прекрасный день он открыл мне свою тайну. Он полюбил меня от всего сердца, а я призналась ему, что и я люблю его. Но мы не могли пожениться, — горько воскликнула тетя Дебби. — Право, даже не знаю, прилично ли мне такое рассказывать, но… — тетя Дебби понизила голос: — Он был женат, и притом на женщине самой дурной и распутной. Он пытался с ней развестись, но ничего не смог сделать и добился только разъезда. Да даже если бы они и были разведены, разве я бы посмела принять его предложение! — А почему нет, тетя Дебби? — спросила Сьюзи. — Это ведь уже не двоеженство. Закон позволяет подобный брак. — Закон позволяет. Но моя совесть — ни в коем случае. Одним словом, мы порешили, что будем ждать, пока он не освободится. Хотя, правду сказать, мне было совестно с нетерпением ждать смерти человека, пусть даже дурного, распутного и грешного. Может быть, то, что случилось потом, было для меня наказанием. Мы ждали и ждали, пока умрет эта женщина, а потом мой бедный друг тяжело заболел и скончался. Перед смертью он сокрушался только об одном — что в ином мире уже не сможет назвать меня своей. Тетя Дебби вздохнула, взяла в руки вышитый платочек и принялась вытирать слезы, которые потоком бежали по ее щекам. — Простите, тетя, — тихо сказала Сьюзи. — Я вас расстроила, и все из-за моего чрезмерного любопытства. — Ах, Сьюзи, что ты, — тетя вздохнула и сложила платочек. — Конечно, мне больно при мысли о том, как ушла моя надежда на счастье, но даже о том, что у меня была эта надежда, приятно вспоминать. Вам, нынешним девушкам, это не так просто понять. Вы все торопитесь, хотите поскорее достичь счастья и не понимаете, что даже ждать его — уже великая радость. Каждую минуту жизни можно наполнить счастьем, если только уметь его видеть, и не нужно ни тосковать о прошлом, ни мечтать о будущем. Нужно просто жить. Когда он умирал, я обещала, что хотя не могу носить по нему траур, но полутраура не сниму до конца своих дней, а он мне это запретил и сказал, что я должна жить и радоваться жизни, а не хранить его память. Сьюзи молчала. Молчала и тетя Дебби. Ее глаза смотрели в дальние дали, не видя ни пестрой комнаты, ни племянницы, ни чего бы то ни было. — Ты не останешься переночевать? — спросила она вдруг. — Твоя комната всегда для тебя готова. — Я бы рада, тетя, но мне уже нужно ехать, иначе я завтра не успею на занятия, — ответила Сьюзи. «А может быть, остаться ненадолго? — мелькнуло у нее в голове. — Если даже один раз пропустить, ничего страшного не будет. Тем более профессор Родни понимающий, не придирчивый. И тетя Дебби ведь никогда не просила остаться ночевать. Что с ней сегодня?» — На занятия действительно нельзя опаздывать, Сьюзи, — тетя Дебби говорила медленно, будто через силу. — Если так, конечно же, поезжай. Счастливого тебе пути. Учись хорошенько и не забывай, что свои обязанности надо выполнять как следует. Мы вот этого никогда не забывали, а вот нынешние девушки… Право, иногда грустно смотреть, как некоторые поступают, совершенно не отвечая за себя. Хотя, конечно, о тебе этого сказать нельзя. После таких похвал Сьюзи не решилась сказать, что остается. *** На кладбищах всегда зябко и хмуро, даже в теплый весенний день, и потом долго нельзя согреться даже у горящего камина, потому что холод поселяется внутри, а не снаружи. Сьюзи смотрела на языки пламени сухими глазами. Тетя Дебби ведь звала ее остаться на ночь, будто знала, что ей осталось всего несколько часов. Может быть, если бы Сьюзи пробыла с ней до утра, то заметила бы какие-то странности и оказала помощь. Но она не осталась. И теперь некому хлопотать над кружевами, приятельница не дождется своего кошелька, и никто никогда не услышит тетушкиных задушевных историй. Хотя… Тень улыбки мелькнула на усталом лице Сьюзи. Она отошла от камина и присела к столу, где лежали бумага и письменные принадлежности. Она прикрыла глаза, воскрешая в памяти тетушкин звучный голос, немного подождала, задумалась — и начала торопливо писать.