Это стоило всего

Только сейчас Джеймс понимает, насколько по этому истосковался. Его тело будто не верит собственной коже, собственным мышцам, то и дело сигнализирующим о глубоких касаниях. Но Наташа явно знает, что делает. Сжимает сильно, тепло, то здесь, то там, бессистемно, но не пропуская, не оставляя без внимания ни одного участка. Джеймс не знает, как это назвать. На массаж, это он хоть и смутно, но помнит, совсем не похоже, но и лаской тоже не назовешь. Она будто будит, тормошит уснувшее тело. И Джеймс не может понять, как он на это реагирует. Бурно, это уж точно. Вот только мозг тонет, захлебывается ощущениями, сознание плывет, но он все равно чувствует чужие руки словно сквозь мягкую преграду. Наташа прижимается всем телом, целует, она так близко, а все равно будто сквозь одеяло. Слишком давно он не испытывал ничего подобного. Слишком давно никто не касался его, не причиняя боли. Да и так почти не касался. Контакт не для снайпера. Он скрыт от взглядов, не то что от прикосновений. Ощущения растушовываются, наползают одно на другое, жгут и без того пылающий разум, все пытающийся пробиться, напиться их, взять как можно больше, сейчас, и Боже, как хорошо! Только еще немного! Ну же! Пожалуйста! Он понятия не имел, насколько его телу необходимо хоть что-нибудь ощущать. Конечно, он чувствовал многое. Жару или холод. Иногда туманную и дождливую влажность. Даже снег. Его касалась вода и самые разные, ох, сколько же их было, жесткие, надежные поверхности. Иногда даже слишком. И боль. Он чувствовал боль всех оттенков и яркости. Иногда так долго, что казалось, в жизни больше попросту ничего и не будет. Он знал ее слишком близко, чтобы придавать значение. Обращать внимание или хоть как-то менять свои планы. Чужие. Чужие планы-приказы. Наташа закусывает мочку уха, и воспоминания блекнут, смытые яростным удовольствием. Не больно. Так ярко, но точно не больно. Так не бывает. Но ведь Наташа способна на все. Джеймс дергается неловко от неожиданности и наконец-то воспринятого полностью ощущения, рвется из наручников, слыша, как опасно трещит не выдержавшее такого напора изголовье кровати. И как Наташа смеется. Радостно, чисто. Интимно. Джеймс почти не понимает значение этого слова, но сейчас уверен, что это оно. Иначе, почему ее смех рассыпается дрожью по всему его телу? - Не могу больше,- жалуется он и сам замирает. Как давно он чего-то не мог? Как давно это имело значение? – Ох, не останавливайся. Наташа целует его в губы и отстраняется. Приказывает: - Посмотри на меня. Он послушно распахивает глаза, но не может сказать, что точно видит. Только что проснувшиеся нервные окончания путают его, заставляют представить, каков на ощупь каждый идеальный изгиб сильного тела, какие на вкус ее губы. Он сморит и будто видит тепло, видит восхитительную гладкость кожи, нежное касание волос. Он стонет и жмурится. Этого слишком уж много. - Что это? – спрашивает он, наконец, не зная, что ему думать. – Почему так больно? И голодно? Этот вопрос поставил его в тупик с первого же ее прикосновения. С первого легкого объятия. С моментального узнавания. Наташа. Все дело в ней? Но даже давно, в их первые ночи, когда он еще не был Призраком Гидры, он не чувствовал такого смятения. Потери контроля. Едва ли не потери сознания! Да и можно ли назвать сознанием то дрожащее, зыбкое желе, в которое оно превратилось?! - Сенсорная депривация, - серьезно и совершенно непонятно объясняет Наташа и грустно смеется. В этом смехе тоска и сочувствие, и Джеймсу хочется убежать, чтобы не спросить, почему. - Что? – уточняет он машинально и сам себя не слышит, потому что самая прекрасная во всех мирах женщина с силой сжимает его запястья и притискивается так близко, что в мозгу не остается места ни для чего больше. – Сенсорная? - Ага, - отвечает она и отстраняется. Джеймсу хочется застонать от досады. Да он и стонет, вдруг не способный себя удержать. Как же он сейчас благодарен наручникам! – Тебя слишком давно никто не касался, - она целует в плечо, дует на влажную кожу, выбивая новую дрожь, - ты не чувствовал ничего интересного. Мир забыл про Зимнего Солдата. На время. Зимний Солдат и сам о себе забыл. Джеймс вздрагивает от ее слов и всем телом ластится к ней, насколько может. Наташа изящная, ее слишком мало, но она все равно умудряется греть, почти обжигать. Да какое там почти? Она движется, она ласкает, она шлепает, заставляя кричать. И когда вообще он кричал до этого момента?! От боли. На чертовом кресле. Кричал, когда его мозг медленно поджаривали, заставляя терять остатки себя. И он мстительно не сдерживается. Вскрикивает открыто, как Солдат не умел. Не имел права уметь. Зато может Джеймс. Может чувствовать в полную силу. Может получить, черт! Наташу! И чего только это ни стоило! Всего. Это стоило всего, что угодно. Наташа, прикрыв глаза, наконец, впускает его в себя, движется плавно, мягко сжимает, так, что Джеймс готов благодарить судьбу за каждый удар, каждое мгновение боли и отчаяния. За все, что она отняла. Плевать. - Я так давно… - шепчет он, и голос срывается, не давая закончить, - это... - Вот только про возраст сейчас не напоминай! – шипит его подарок судьбы, и о, Боже, все еще может смеяться. Джеймс вжимает затылок в подушку и закусывает губу. Наташа горячая, и да, она это умеет. Умела всегда. Заставить забыть все слова, потерять память и разум. А сейчас его собственное тело, истосковавшееся так, как он и не думал, что можно, подыгрывает, тоже не добавляя способности мыслить. И он просто стонет: - Еще. Пожалуйста! - Все, что захочешь, - ответ приходит со сбивчивым придыханием. Теперь она с ним, во всем этом дурманном, яростном мареве, в удовольствии, забытом, необходимом, почти мучительном. Джеймсу кажется, это больше не для него одного. Она чувствует то же. Дышит тяжело и двигается все быстрее. И хочется обнять ее, коснуться, вспомнить руками, губами, всем телом. Хочется больше! Хочется так, что тонкая рейка изголовья кровати окончательно не выдерживает. Наташа смеется опять, стонет тихо, ныряя в его объятия. Слишком неловкие из-за все еще сковывающих запястья наручников, чужие какие-то. Да и руки у Джеймса дрожат и не слушаются. - Сейчас, - говорит он зачем-то, ведь чувствует, что ничего уже не остановить, - я сейчас... - Я с тобой, - всерьез, и как она вообще еще может всерьез, отвечает Наташа. – Сейчас. Давай. Вот прямо… И, наконец, все стихает.