///
До экзамена оставалось три дня, и Маринетт с Котом проштудировали почти все темы, преодолели-таки тепловые явления, и Нуар все-все старался показывать на опытах, чертяка, и Маринетт до цветных всполохов перед глазами рассыпается, плавится всегда под чужим теплом, как лед на солнце. — Ну что-о, теперь перейдем к электричеству, — щелкнул пальцами напарник, а Маринетт расстроенно застонала. — Я эту тему в том году вообще не понимала. — А я здесь для чего? Сейчас мы во всем разберемся. Внезапно Нуар оказывается совсем рядом, и сейчас острее, ближе, чем раньше во время битв (но тогда он с ЛедиБаг, а не Маринетт), и этого недостающего миллиметра хватает, чтобы чувствовать сумасшествие. И когда он встречает взглядом тихий кивок, берет запястье Маринетт, прикладывая к своей груди, где пулеметной очередью дробит-дробит-дробит без продыху. И эта дрожь утопающего переходит к Маринетт, щекочет ребра, они тонут уже вместе. Выбрасываясь с оглушительными прибоями на берег и от морской соли едва в состоянии дышать. Кот уже совсем-совсем близко. И Маринетт закрывает глаза, только когда чувствует чужие влажные губы на своих, и тогда мир теряется. Нуар холодными перчатками охватывает ее за поясницу, обжигает солнечно оголенные участки кожи гладким спандексом, а она вспотевшими ладонями оглаживает скользкие плечи. Соприкосновения такие, что вены искрят, разгораясь от взглядов сквозь ресницы и заставляя всё тело сжиматься. Едва-едва отрываясь от Маринетт, Кот прислоняется к ее лбу и выдыхает горячим облачком прямо в губы: — А это, принцесса, называется электризация… Она кивает, как зачарованная, и тот, не сдерживая хитрющего хохотания, уворачивается, щелкает ее по носу и отпрыгивает подальше — мало ли. Маринетт возмущенно прожгла взглядом Кота и почти инстинктивно схватила со стола учебник физики, отчего Нуар нервно сглотнул. Ну ничего, сейчас они углубятся в старые темы. Со всем разберутся, ничего. — Сейчас тебе будет э-электризация, — вскрикнула громко. — Сейчас мы с тобой изучим силу притяжения, Кот Нуар! Она сама очнулась только в момент встречи учебника с макушкой Кота, но и опомниться не успела — шипящий от недовольства напарник уже проскочил в другой угол. Внутри плескались какие-то очень глупые ощущения: искристый азарт в уголках губ, приятная слабость в ногах и трепещущее безумие на кончиках пальцев. Поэтому Маринетт, ухмыляясь, снова стукнула несносного Нуара по голове, игнорируя громкое «ау, Принцесса!». — Это сила притяжения, Кот, — торжественно обьявила она, — в руках справедливости. Запоминай, ты с этим точно еще столкнешься. — За что ты так со мной, — надул губы Кот, состроив как можно более расстроенное лицо. Неужели правда обиделся? И как только Маринетт склонилась, чтобы заглянуть в лицо Нуара, то была схвачена и повалена на софу. Кот, придавивший ее своим весом, наклонился так низко, что слегка дотронулся кончиком носа до лица, отчего чувства зашлись в диком галопе. И Маринетт казалось, что только его стук и удерживает ее в реальности, с Котом, слишком для нее невыносимым, что аж трещинами по стеклу и обломками неба в груди. — Если напряжение разделить на сопротивление, — беспокойно шепчет Нуар, когда Маринетт нервно завозилась, — то мы найдем… Он прикоснулся губами к ее нижней губе. Внутри Маринетт ослепительно сверкало и мерцало, грозилось рассеять вздохами комет и рассыпанных звезд, и вечерний сумрак умолял их не медлить, быть ближе запредельно. -…то мы найдем силу тока, — и тогда Маринетт сняла с уст его взволнованный выдох и обхватила шею Кота, спасаясь от урагана. Их собственного урагана. — А я тут недавно одно аниме посмотрел, — начинает бормотать Кот в ее волосы, когда они расслабленно лежат вместе спустя час — или секунду? — и делят блеск в глазах пополам. И Маринетт усмехается — значит, ближайшие полчаса напарника будет не заткнуть. Уже скоро они обнаружили себя за просмотром, и пришлось все время успокаивать без двух минут рыдающего Нуара, уткнувшегося ей в шею, в чем, конечно, был хитрый расчет — можно было случайно раз десять поцеловать там у кромки волос разгоряченную кожу. — Так давай же напишем на руках наши имена, чтобы не забыть их, когда проснемся, — драматично вздыхает Кот и хватает маркер со стола, берет ладонь Маринетт, будто невзначай оглаживая костяшки пальцев. Маринетт смеется, когда Кот начинает старательно выводить на ее ладони «Я люб…», и так щекотно, легко и по-дурацки, что хочется эту самую фразу вывести поцелуями на губах Кота, хоть и сразу становится стыдно за мысли и за жар, растекшийся под одеждой. Только за Нуара, самого здесь бессовестного, не стыдно, потому что на него уже никаких душевных сил нет — только лететь на крики пламени и обжигаться сквозь ветер. — Хорошо, что мы живем в одно время, и осколки комет на Париж не падают, — улыбается Кот. Но Маринетт думает, что кометы уже к чертям разбомбили весь мир, и каждая комета, которую запускает с неба напарник, врезается всегда в нее. Экзамен она сдала хоть не на отлично, но на вполне высокий балл, и, видя очень радостного напарника, который был ужасно собой и ею доволен, была готова выучить всю физику от начала до конца.///
Когда Маринетт узнает правду, то звон стоит в ушах такой, будто злодей ударил по голове со всего маху раз двадцать. Но то хотя бы можно было залить литром зеленки, приложить лед, и прошло бы, забылось. А тут… к сердцу лед не приложишь, потому что растает сразу, ведь оно сгорает каждый день в хрупком счастье. Вечером Тикки смотрит на нее печально, словно тоже ощущает, как темный сумрак укрывает пробирающим холодом, норовит забраться под кожу ознобом, но молчит. Трансформация проходит безмолвно, и так же безмолвно Леди выскакивает на балкон, подрывается с места и несется. Несется к их тому самому месту, куда всегда бежишь, как корабль в шторме к маяку. Кот, естественно, там. Он смотрит на ЛедиБаг молча и грустно, хотя она еще не сказала ни слова. Кто бы мог подумать, что в одной из подворотен после битвы с марионеткой Бражника она увидит зеленую вспышку и исчезающую с болюче знакомого лица черную маску. — Кот, — привычное слово на языке оседает по-другому, — почему мы не сгораем после полуночи? Слова порывистые и нечеткие, как неаккуратные разводы акварели, зато оттенка самого верного, тонущие в обугленном небе, расшитым краденным золотом. Напарник подходит и едва не берет за руку по привычке, и от этого особенно саднит внутри. Но потом шелестом дотрагивается до ее руки и смотрит прямо в глаза. — Потому что за минуту до полуночи все красное от пуль. Правда о личности Кота долго и коряво, не вписываясь в повороты, входила в жизнь Маринетт, через ее сопротивление (которое всегда преобразовывала в силу тока одна хитрая морда), но тем не менее вошла, затерев нынешними эмоциями старые раны. Кот стал появляться еще чаще, предчувствуя, гаденыш, что она отходит потихоньку, оттаивает, и потому улыбается так особенно, как никогда прежде — как Кот и Адриан сразу, и эта улыбка все внутри взбудораживает и переворачивает вверх дном, и заставляет скакать по комнате с писками и криками. — Я вообще привыкну когда-нибудь? — спрашивает саму себя Маринетт, смотрит на напарника, который бегает за своим хвостом уже двадцать минут, и сомневается уже во всем. Кот, наконец, устает, падает и притирается макушкой к ее плечу. Наверное, с ним и привыкать ни к чему нельзя — это всегда бег на предельной скорости, каждый раз другие вечера и новые улыбки. И будет ложью, если она скажет, что не влюбилась до одури в абсолютно каждый и единственный миг. В один из грустных дней отъезда Адриана на показы мод на Маринетт свалилась сотня смс от Альи и Нино, требующих ее немедленно явиться к Сезер домой, потому что пицца сама себя не съест, и фильм сам себя не посмотрит. И Дюпэн-Чэн пошла. Спустя час с лишним Маринетт уже бессильно лежала на куче подушек, объевшаяся и ленивая, а в голове уже начал мелькать Адриан, и так хорошо было в самом деле, тепло, хоть и его рядом не было. Друзья тем временем продолжали внимательно смотреть фильм. Но тут последний кусок пиццы утаскивает Нино, который опять наивно посчитал, что это останется незамеченным действом. Но кто надо, конечно, заметила. — Ах ты ж вонючий сельдерей, — пораженная и преданная вскрикивает Алья и бросается на возлюбленного коршуном, готовая растерзать и разорвать. Нино очухивается и как можно быстрее запихивает в рот пиццу, чтобы уж точно Сезер до нее не успела добраться. Они оба сваливаются на пол, и начинается борьба, и в итоге до пиццы Аля уже не дорывается, и довольный парень лежит на полу и поглаживает живот. — А ты была пиццей в прошлой жизни, — вдруг лопочет едва слышно Нино, и Алья, плохо разбирая слова, затыкает его подушкой. Маринетт пробирает от всего родным искристым смехом, укрывающим мягким одеялом уютом, что весь мир расплывается в обьятиях, и можно дотянуться до сгоревшего за горизонтом солнца. — А Адриан, наверное, в прошлой жизни был селедкой, — вдруг выдает Сезер непринужденно, которой в голову ударила газировка, и ловит шокированный взор подруги. — Не знаю, мне так кажется. Ну и пусть селедкой, думает Дюпэн-Чэн, зато живут они в любой жизни в одном океане. Когда Адриан долгожданно возвращается, то мир весь разжигает голову концом света и началом родной темноты. Осточертевшие километры стираются до нуля, до расстояния в полувдох. Они от этого едва стоят на ногах, падают куда-то вниз и вверх, почти смаргивая слезы, которые высыхают на ветру в хрустальном осеннем позднем вечере, и щеку холодит привычная гладкая маска. Стоят они как во временной петле и не могут понять, идет время или все же нет. — Я все боялся тогда, что мне все приснилось, — признается зачем-то Кот. — Что приеду, а тут осколки комет. — Дурак, — стучит ему по спине Маринетт, завязывал бы уже со своим аниме, но вслух этого не говорит. Говорить сейчас словно опасно, и только Нуар может шептать так, что без сомнений нужно и нежно, что молнии струятся в крови. — Это я из-за тебя уже как осколок кометы, хоть в космос улетай, господи. Дюпэн-Чэн хочется какого-то дурмана в сердце и внутривенной безмятежности, и она шепчет слова трансформации и облачается в алый костюм. ЛедиБаг тянет напарника за собой, и они спрыгивают с ее балкона прямо в безбрежную ночь. Прохладная ночь стекает легким ознобом в горло, так, что хочется прижаться к кому-то горячему. Леди ускоряется, бежит так, будто на кону ее и Нуара жизнь — от этого почему-то до странности счастливо. Внезапно ее подхватывают на руки прямо на бегу, и перед глазами возникает пылающее лицо Кота, хитрющее-хитрющее. Он бежит с нею на руках до самого моста в центре города. Они пролетают над последней крышей, и Леди видит, что под ними абсолютная ночная пустота. Но Кот не останавливается. Они оба взвизгивают, кричат, потому что плюхаются прямо в Сену, в морозящую воду, пищат и захлебываются, обнимаясь под водой, под залитым мраком небом. Они выныривают и выскакивают на берег промокшие до костей, но беззаботные и придурошные. От осознания собственной нелепости пробирает на истеричный смех. — Алья сказала, что ты в прошлой жизни был селедкой, — задумчиво проговаривает героиня Парижа, обрушивая хихиканьем тишину. — А ты тогда кошкой, — растягивает в ухмылке губы Кот, — которая ела селедку тоннами. Маринетт и Адриан глядят друг на друга и негласно обещают — после конца света, после комет, после осколков и океанов они все равно будут здесь, под вуалью осенних ночей, расцелованные огнями, засыпанные звездным листопадом и влюбленные настолько, насколько хватает сердец.///
— Да ничего ты не понимаешь, — возмущенно машет руками Адриан. — Ты Козерог, я Скорпион, видишь? Посмотри, тут все написано! Маринетт, знаете ли, в глупые гороскопы и всю эту чепуху не верит и не собирается, с ее-то жизнью супергероини на пророчества звезд полагаться не приходится. Но Адриан готов с пеной у рта доказывать их правдивость, тыкать в таблицу совместимости в новых буклетах и, воздев руки к небу, восклицать, что он уже только на одни небесные светила и надеялся, когда дело доходило до ЛедиБаг. Ей от всего этого смешно и весело, и вообще она и без звезд знает, что от взоров Кота ей жарко, царапающе и ласково, что она готова то же самое в стократных размерах отдавать. — Видишь, идеальная совместимость! — снова заговорил Кот с сахаром в голосе, ведь даже звезды в курсе их отношений и готовы быть свидетелями их свадьбы. Маринетт хмыкает. — А вообще знаешь, какой у тебя прогноз на этот месяц? Вот, слушай… — Нуар раскрывает журнал на нужной странице и громко зачитывает: — «В этом месяце Козерогов ждет море любви и счастья, ведь наконец-то…» «Ведь наконец-то после полуночи револьеры молчат, а имена на ладонях не забываются с рассветом, с которым всегда все заканчивалось». Дюпэн-Чэн хочется, чтобы это было не гороскопом на месяц из журнала, а прогнозом на всю жизнь, ведь, черт, как обворожительно и чарующе звучит, особенно голосом Кота — словно обещание вечное. - Мне предсказана удача в любовных делах в этом месяце. Тебе не помочь что-нибудь украсть? - ужасно каламбурит Кот, двигая бровями, и рука тянется одновременно и к лицу, и к сердцу, и к Нуару, боже мой. - Да ты меня и так уже всю ограбил, - смеется она заливисто и легко, что теряет связь с миром. Земля, алло, Маринетт Дюпэн-Чэн еще здесь? Нет? Неудивительно. Она отбирает у него журнал и прячет под футболку, ехидно показывает язык и выскакивает на балкон. Адриан выпрыгивает следом и рывком прижимает к себе, почти как на линии огня. Да так по сути и есть — с ним всегда как на линии огня, под оглушительными пулями. Но украденный журнал выпадает, и мир вспыхивает северным сиянием, как только губы на губах, руки в руках, как только задорный смех в догорающее небо, которое манит к себе, а закат разливается под закрытыми глазами. Имена не забываются, как и законы физики, после полуночи восходит солнце, и осколки комет взрываются после каждого вздоха. Что и требовалось доказать.