Умирая, возрождаем нечто другое

      Они обсуждали это достаточно давно, когда Ойкаве было ещё девять. Тот, не подумав, побежал к маме, а она лишь ломано улыбнулась, потрепала по каштановым волосам и сказала, чтобы маленький потерпел, насладился солнцем. Маленький протянул руку к закатным лучам, посмотрел, как они переливались на коже, и не захотел.       Сейчас у него были рак и шестнадцать счастливых лет за плечами, так что Тоору не о чем жалеть. Застынуть в самом рассвете сил, избежав неминуемой смерти, при должном умении меняя возраст внешнего облика. Навсегда застыть вместе с Ива-чаном. Прикасаться к нему и не ощущать холода, летать наравне с ним, питаться одним и тем же. Перестать быть едой. Стать наконец чем-то более полноценным.       Так, по крайней мере, думал Ойкава, когда наконец осмелился предложить это. Они смотрели на звёзды и обсуждали тех идиотов из Карасуно. Луна была большая, Ойкава спал целых четыре часа, волосы Иваизуми до сих пор похожи на ёжика, а его кожаная куртка наконец приятно грела плечи.       — Нет, — тут же ответил Иваизуми, лишь посмотрев в глаза Ойкаве, и отвернулся.       — Но почему? Эй! Не отворачивайся! И не улетай, мышь вонючая! — Ойкава схватил Иваизуми за плащ, поднимаясь вместе с другом в воздух. Тот недовольно потряс пафосный предмет гардероба и, не стряхнув приставучего человека, затряс сильнее. — Не заставляй меня кричать на всю улицу, что меня убивают.       — Дерьмокава, отпусти. Ты не понимаешь, — Иваизуми досадливо поморщился и аккуратно (по своим понятиям) опустил Тоору на веранду дома, приземляясь рядом.       Рука Ойкавы по-прежнему сжимала изо всех сил плащ.       — Так объясни.       Это было так просто в его глазах, что Иваизуми был готов практически рассмеяться. Ойкава видел это, поэтому ослабил хватку — фатальная ошибка. Иваизуми с презрением на лице вырвал плащ и моментально взлетел, даже не коснувшись волос на прощанье, как делал обычно.       И не прилетал ещё неделю.       Ойкава не проходил лечение, не принимал препараты и вообще не консультировался нигде — он не мог подумать, что это будет нужно, когда с десяти лет планируешь стать вампиром. Рак для него стал толчком, который говорил, что вот оно, наконец пора. Даже сестра с племянником поздравили его, обязав навещать обязательно хотя бы раз в год, понимая, что его чувство времени собьётся. Ойкава упаковал свои вещи, договорился в клинике на первое время о крови (мать То-чана такая душка, готова на всё что угодно, лишь бы секрет сына остался секретом).       Иваизуми просто — вжууух! — и улетает.       Какого чёрта вообще.       Даже чета Иваизуми всегда спрашивала его, когда наконец он присоединится к ним. Все на него рассчитывали, потому что прибавления в кланах вампиров не было больше двух сотен лет. Все знали, что у них точно получится. Он не устраивал никаких церемоний из этого превращения, просто хотел предложить шею вместо руки. Ничего особенного. Просто наконец стать ближе.       Ива-чан — сволочь.       Когда Иваизуми прилетел через неделю, Ойкава начал принимать какие-то таблетки — лицо врача было таким счастливым, когда его ненормальный пациент наконец пришёл за лечением. Наверное, тяжело видеть, как пациенты гробят свою жизнь по собственному желанию. Ах, если бы это было действительно собственное желание.       Лицо Иваизуми такое же высокомерное и презрительное, но в карих глазах была настоящая нежность, а руки мягко касались плеч. Наверное, поэтому Тоору всё ему прощал.       — Так?.. — Ойкава перехватил чужую ладонь и переплёл их пальцы, зажимая в настоящий капкан. — Я, знаешь ли, могу обидеться.       Иваизуми фыркнул, опустился на пол и тихо сказал:       — Переживу.       В этом «переживу» было слишком много тишины и отсутствия жизни. Ну конечно. Ойкава стал разглядывать их руки — при жизни Иваизуми был загорелым, но сейчас, когда в его теле не было крови, кожа казалась то ли грязной, то ли бледно-коричневой, как смешение пенки и кофе в утренней чашке напитка, когда лень сделать красиво. И мозоли на пальцах. И такая выпирающая косточка на запястье, до которой, чтобы дотянуться, надо разорвать замок из пальцев, поэтому он потянулся второй рукой.       — Кто-то попробовал, да? — наконец сказал Ойкава, по-прежнему смотря на их руки.       Иваизуми оторопело кивнул.       Тоору было всё равно, что кто-то не смог, в самом деле, но хотел послушать, почему Ива-чану стало внезапно не всё равно.       — Вся Европа делала на них ставку. Знаешь, друзья детства, с тринадцати лет жил среди вампиров в замке, в школе толком друзей не было, два года носился только с ним и его сестрой. Он даже увлечений никаких толком не имел, иногда давал свою кровь. Такой светлый, — Иваизуми сглотнул, направляя взгляд в открытое окно и приподнимаясь над полом от волнения. — Рудольф правда хороший малый. Он знал, что и как делать. Старше меня на две сотни лет. Я видел их на одном общем приёме евразийских вампиров. Они были счастливы. Тони всего лишь на год младше тебя, Ойкава.       Иваизуми остановился, чтобы набрать в грудь воздуха. Ойкава не торопил, поворачивая их замок из рук под разными углами и впитывая, рассматривая. Скоро он навсегда попрощается со своим цветом кожи.       — Они не смогли. Он умер. Рудольф на следующий день вышел на солнце. Знаешь, в чём страх? Никто его не остановил, потому что все были знакомы с Тони. Они верили, тупо и слепо, что всё получится.       Ойкава устало вздохнул, прикрыл глаза и сказал со всем теплом на выдохе, на которое был способен:       — Я люблю тебя.       Иваизуми повернулся — кожаная куртка противно скрипнула, а плащ взлетел вверх, — и от шока поднял их обоих в воздух резко, чуть ли не стукая головами о потолок. Это было так приятно, лишать всегда умного и въедливого до мелочей и условностей Хаджиме, что Тоору улыбнулся. За что тут же поплатился ударом о потолок головой.       — Но я правда люблю тебя, Ива-чан, — проныл Ойкава, потирая затылок.       — Естественно, я знаю, — он закатил глаза, будто проверяя, не утёк ли мозг от глупости всего происходящего. — Я тоже.       — Поэтому мы не верим, — поучительно произнёс человек, — мы знаем, что всё получится. Помнишь? Мечта детства, всякое такое.       Иваизуми устало выдохнул и потёр шею, лишь этим жестом выдавая смущение. Ойкава почувствовал, как из открытого окна дует, и попытался закутать ноги в одеяло лишь одной рукой, но, увы, сила притяжения до сих пор действовала на кусок материи. Слишком сложно.       — Я не хочу, чтобы ты лишался солнца, — наконец сказал Хаджиме, глядя на мучения парня с каким-то больным обожанием. Сам он давно не ощущал холода и температур в принципе, если не настраивался специально, поэтому такое копошение его по-человечески умиляло. Ну, ту человечную часть, которая в нём была.       — Да ладно, Ива-чан, солнце не взорвётся от одного укуса, — Ойкава засмеялся, однако, глядя на Иваизуми, решил добить в лоб последним аргументом: — У меня рак, Ива-чан. С моим желанием остаться вечно навсегда, как видишь, всё в порядке. Оно очень простимулировано.       — Придурок!       — Это не простуда, чтобы я его где-то подцепил, Ива-чан! Не надо меня бить!       Ойкава получил ещё один тычок в рёбра, затем удар в плечо, но они были несильными и вызывали только смех. Он отклонил голову назад, пытаясь вдохнуть, потому что это правда было смешно (навряд ли кого-то в этом мире били за рак), и тогда почувствовал это.       Второе прикосновение к своему запястью и резкую боль в шее.       — Ох, ну наконец-то, — остатков воздуха хватило лишь на шёпот, а потом у него просто не было возможности вдохнуть, и господи-блять-прости как это великолепно.       Ойкава закрыл глаза, наслаждаясь этой пульсацией по всему телу. Его руки дрожали в захвате горячих (горячих? ох, правда обжигающих) ладоней Иваизуми, спина была выгнута так, как он не выгибал её в прыжке во время подачи, а от шума в ушах можно было оглохнуть.       Он не мог вздохнуть, что вело к грёбанному возбуждению, будто он какой-то извращенец. Глаза прикрылись сами собой; Ойкава не был способен пересчитать все неоновые вспышки, потому что их было слишком много. А шея ныла, из шеи текла кровь. Кожей чувствовать язык Иваизуми, как он глотал, как он вновь и вновь погружал клыки в кожу — это просто вау.       Теперь кровь ощущалась чем-то инородным. Она должна была вытечь из тела полностью, и тогда он наконец будет свободен, будет счастлив, получит это наслаждение, которое натянуто от паха до макушки; он наконец кончит и сможет вздохнуть.       Это было прекрасно. Это заставляло дрожать всё тело и не чувствовать ничего, кроме чувств, которые натягивали каждое сухожилие в струну, из самого костного мозга били. Шум крови в ушах превратился в оглушающий звон, и Ойкава попытался вздохнуть, чтобы наконец крикнуть, чтобы перекрыть звон, чтобы дать понять, что всё нормально, что Хаджиме должен продолжать.       Не смог.       — Как ты можешь говорить, во что веришь? — прошептал Иваизуми, на секунду отрываясь от шеи и смотря на закрытые глаза.       Чтобы обратиться в вампира, нужно соблюсти условия. Они до того легки, что за последние две сотни лет никто не пополнил ни один клан кровопийц. (На самом деле, всё эмоциональное — сложно). Первое условие — выпить абсолютно всю кровь из тела человека. Второе условие — чтобы человек всем сердцем желал быть обращённым, без единого сомнения. Третье условие — чтобы вампир желал оборота человека всей гнилой, разложившейся душой.       Удивительно, насколько велики могли быть человеческие желания, а насколько хрупки вампирские стремления.       (Насколько у них мягкие сердца, не желающие, чтобы их люди лишались солнца).       И, возможно, Тоору обладал всеобъемлющим желанием всегда быть с Хаджиме. Возможно, он потерял всю свою кровь, превращаясь в белое полотно.       Факт на лицо — глаза он больше никогда не откроет.