Аристократ и простолюдин

Эта шлюшечья яркость осыпается с каждым неловким движением, мешается с удушливой пудрой в едином пахучем облаке, взлетающем в воздух при каждом резком движении. Облепленные тушью ресницы слиплись, став по-дурацки мультяшными, рисованными. Клоунскими. Его губы измазаны в дешевой помаде и белые зубы на их смазанном фоне кажутся контрастно яркими, раздражающее красивыми, и от взгляда это не укрывается. Смыть бы всю эту краску к чертовой матери. Стереть это смазливое, насмешливое личико напомаженного франта. Вернуть бы его обыденно-бледную, упрямо-златоглазую моль. Мангл чувствует его взгляды, кокетливо подмигивая пустой глазницей и шелестя остями о стены бухты. Он окружен ворохом кучеряво-кружевных тряпок, почему-то напоминая какого-то аристократа из Франции шестнадцатого века, снизошедшего до наказания провинившегося простолюдина. И Фокс..Невольно чувствует страх, неловко поджимающий внутренности. Его лицо–такое же как у него, Фокси, лицо–сейчас неузнаваемо-опасное, словно у паучихи-каракурта и шевелящаяся масса рёбер и манипуляторов, оплетённых гибкими проводами, лишь добавляет этого сходства. Сейчас у Мангл есть повод для радости. Он загнал лиса в ловушку. Фокс скалится, обнажая клыки в безумно-инстинктивной усмешке и прижимается спиной к стене, укрытой двуцветным плиточным покровом, чей холод неумолимыми змейками просачиваются сквозь тонкую ткань изорванной рубашки. Мангл раздражённо шипит покореженным динамиком и вторая эндо-скелетная голова бесчинствует вместе с ним, поблёскивая золотом второго глаза в пространстве излишне большой для него глазницы. И Фокс осознаёт, что чёртов альбинос догадывается, на ком сейчас болтается ранее обыденная для старого Пирата ткань рваного, но достойного капитана семи морей сюртука. Догадывается об одном измученном синеглазом вокалисте, к которому было запрещено прикасаться. Его вжимают в стену, бьют о бетон-и-плитку с силой, излишней в подобной ситуации. Излишней, но ярко отражающей внутренние эмоции заполошно-взвинченого альбиноса. Щупы лезут под одежду нагло, жёстко, местами разрывая ткань на куски и ошмётки. Они пробираются в прорези синтетического покрова и возятся, возятся сотнями змей в механизмах и системах, вынуждая давится горьким воздухом и кусать кровящие, иссушенные губы, вынуждая тонко подвывать в зеркально-похожий оскал, а затем –в упрямо-горький поцелуй. На вкус помада как воск, как разочарование, отдающее на языке пустышкой и его собственной кровью. На языке тает косметическая горечь и жирная липкость, по губам мажет броская краска, оседая на щеках и щетинистом подбородке брусничными разводами. А Мангл растягивает поцелуй, растягивает их обще-лисье сожаление, размазывает его по чужой щеке, целует в шею, под подбородок, за ухо. Он размазывает, пошло и сладко, эту яркую броскость, марая чужую кожу в липкой несмываемой грязи, будто специально– широкими полосами. Одежда Фокса трещит, но держится под нетерпением близнеца–но сам Пират уже не выдерживает, елозит, гнётся под касаниями холодных щупов, под клыками недовольного эндоскелетного черепа, под горячими поцелуями белёсого провокатора. Рубашка задрана до непотребства, связывая и без того опутанные, спеленатые руки, стягивая их ещё сильнее. На тощем теле можно все рёбра пересчитать–они рвутся сквозь кожу, опасно натягивая её острыми угловыми осями, они блестят в глубоких нештопаных ранах, словно оси старых колёс. Когтистая, единственная рука оглаживает впалый живот, выступающие тазовые косточки, проводит по блядской дорожке до кромки ремня и по-хозяйски сжимает член сквозь ткань, вырывая сиплый судорожный вздох из шрамированной глотки. Альбинос скалится, оттягивая розовую пошлую бабочку, словно она душила его. Мангл не собирается подготавливать его –иначе какое это наказание? Он просто дёргает изорванные штаны вниз, стаскивая их окончательно с эндоскелета изуродованных лап, и отворачивает Фокса к стене, впечатывая лицом в стену, фиксируя в положении раскрытой шлюхи–с откляченной задницей и разведёнными чуть-ли не на шпагат ногами. Щёки пирата обжигает стыд, а лоб–ледяная плитка. Чужая ладонь скользит по спине медленно, издевательски-медленно, скатываясь на поясницу и, с помощью щупов, раздвигая поджарые половинки. Пальцы поглаживают косточки копчика, вцепляются когтями в бёдра–тянут, ближе, ещё. Губы на шее–как пародия на извинение. Этот ублюдок, этот сучий сын знает, что ожидание выматывает, выкручивает, выжимает сильнее, чем любое насилие. Лиса уже просто трясёт, колени дёргаются свести ноги, хоть как-то прикрыться, а по телу льётся пот, скользя по коже, собираясь во впадинках напряжённых мышц. Фокси тихонько подвывает, грызя губы острыми клыками до крови, до боли, почти готовый умолять, чтобы это всё закончилось. Пират поднимает голову, оборачиваясь.. А потом срывается на вопль, когда чужой член заполняет его изнутри, разрывая мышцы и тараня тонкие стенки. Мангл шипит, стискивая зубы и наваливаясь на судорожно зажимающееся, до его боли, тело под ним. Лицо Фокси проезжается по плиткам, сдирая кожу о сколы и" кровоточа" чёрной маслянистостью на чёрно-белую равнодушную поверхность. Альбинос толкается часто, быстро, цепляясь за чужие бока и разрывая, дорывая синтетическую мягкость на бёдрах. Его губы, зубы порхают по напряжённым плечам, сведённым, словно крыльям, лопатками, задерживаются на шее, марая все вкруг себя красно-чёрной смесью жидкостей и следами укусов. А вторая голова, поблёскивая эндоскелетом, обгладывает сведённые, стёртые запястья, отрывая куски плоти, обливаясь чёрной "кровью" и противно чиркая об крюк и его основание. *** Кажется, Пирата несколько раз прикладывает об стену–иначе откуда во рту этот мерзский привкус? Из носа хлещет жидкость, мешая дышать, сливаясь с текущей из рассеченного лба и изгрызенных запястий, заливая судорожно при открытый рот и стекая по подбородку вниз— на шрамированую грудь, на пол, на щупы Мангл. *** Близнеца хватило ненадолго и тот вскоре спустил на развороченный, порваный анус и поясницу предшественника, размазывая семя пальцами по коже. Он не выпускает его ещё некоторое время, любуясь как по ногам, чертовски красивым ногам стекает кровь вперемешку с его тёмной, маслянистой спермой. На щеке затихшего лиса, как тавро, застывает поцелуй–лёгкая целомудренная бабочка чувств, и старый пират падает на пол, застывая там сюрреалистичной статуей, безумной инсталяцией не менее безумного художника. Альбинос исчезает также быстро, как и появился, разрушая только-только устоявшуюся тишину, бросая свою жертву в одиночестве за сине-пыльными звёздчатыми шторами и табличкой "Sorry!Out of Order!". Как подстреленого зверя за прутьями клетки... *** Тихий шорох за границей сознания–синий глаз светится в проёме бухты, пока его владелец кутался в тяжело позвякивающий пиратский сюртук. И Старый Пират растягивает разбитые губы в улыбке, видя скачущую на дне чужой сине-морской глазницы неверие и страх за чью-то рыжую шкуру, чувствуя зарывающиеся в волосы искалеченные, лишённые фаланг пальцы. -Привет, Фредди. " Привет, моё ласковое безголосое чудо".