Бессмертная ошибка

4 атера 4001 г. С.Р., ночь, Союз вольных городов Терсит, г. Иданико, таверна «Колати».

«…не имея постоянного пристанища и вынужденный скитаться по миру, я всё чаще сталкиваюсь с вопиющим невежеством народов Рейсмара касательно судьбы руни, чьё имя было стёрто с божественных скрижалей, а именно – Камула, известного также под именами Нильмандэль Гэалиндил, Чёрный Змей Рейсмара, Проклятый и Проклинаемый. Всё верно, ваши глаза не лгут вам – я смею причислять его к пятёрке руни, высшим богам, поскольку рождён он был вторым после Урфина, опередив Кетавеля, Эльхоту и Сонна. Но как же так, спросите вы меня, ведь всем известно, что вторым после Урфина появился на свет Нейнос, первый ученик и глашатай Предвечной Смерти. Что ж, так в один голос утверждают жрецы, однако на самом деле всё было по-иному. Если вы, любезные читатели, проявите толику благосклонности и долготерпения, я докажу вам это на правах живого свидетеля случившихся событий и приближённого к Чёрному Змею (именно по причине последнего я вынужден скрыть от вас своё настоящее имя). Для этого я размотаю нить времени, взяв за основу случившееся недавно и не успевшее ещё изгладиться из людской памяти, и шаг за шагом проведу вас в глубины прошлого, поведав тем самым подлинную историю земного мира и небесного пантеона. Я говорю, конечно же, о случившемся в 3720 году от сотворения Рейсмара освобождении Камула из оков и кровопролитной войне, что он развязал против всех живущих на этом свете. Многие задаются вопросом, как это могло произойти – ведь он был надёжно заперт в созданной богами темнице в горах Креста и для его освобождения потребовалась бы масса энергии, которой у поверженного руни не было и быть не могло. Требовалась помощь извне, поддержка чародеев, какой-либо могущественный артефакт. Однако Келла-Вестинг решительно отвергает данные предположения, аргументируя это не только известной враждой между магическим сообществом и религиозными последователями, но также тем фактом, что сотни колдунов и тысячи артефактов не хватило бы, чтобы разбить оковы Чёрного Змея. И если первое можно подвергнуть сомнению, то второй аргумент более существенен. Но что же тогда произошло? Признаюсь, меня изумляет, почему вот уже без малого три сотни лет никому в голову не приходит очевидный вывод. Разумеется, я имею в виду вторую инициацию мьённи. Многие читатели, конечно, не знают о мьённи ничего сверх того, что те являются плодом любви бога и смертной женщины и обладают некоторыми способностями, переходящими им по наследству от небесного родителя. В частности, люди не догадываются о двух инициациях, что должен пройти мьённи на пути к небу. Позвольте же поведать вам о них – вкратце, ибо это лишь один факт из того множества, что мне ещё предстоит осветить. Итак, первая инициация происходит в момент зачатия. Принимая облик человека, бог оплодотворяет женщину, отдавая ей часть своей божественной энергии. Эта энергия зреет и растёт вместе с ребёнком в её чреве, и, к великому несчастью, приводит к смерти матери во время родов – смертное тело просто не способно вместить небесную силу, даже незначительную её часть. Данная инициация – неосознанная, и мьённи выступает здесь лишь сосудом для божественной энергии своего отца. Вторая же инициация совершается мьённи уже осознанно, и в данном случае он, напротив, отдаёт свою силу, жертвуя ею во славу небесного родителя и признавая тем самым свою покорность и готовность служить ему присно и до скончания веков. Для её совершения мьённи требуется артефакт, нечто, чего касалась рука бога, имеющий на себе отпечаток его божественной сущности. Когда приходит время, в голове мьённи звучит зов, неудержимо влекущий его к себе – это обращается к нему небесный отец. Дотронувшись до артефакта, мьённи слышит божественный голос. «Готов ли ты служить мне, готов ли отдать за меня плоть, кровь, жизнь и душу?» – вопрошает он. И мьённи волен как принять это предложение, так и отказаться от него. Он может отвергнуть свою судьбу, может отдать свой небесный дар бессмертия и могущества, остаться с толикой прежних сил и прожить свою жизнь как обычный смертный человек, одарённый некоторыми талантами. Но так, конечно же, поступают немногие, слабые духом и трусливые сердцем. Тех же, кто согласился, ждёт суровое испытание – небесная энергия, накопленная мьённи, устремляется к богу, возвращаясь к нему сторицей и наполняя его невероятной силой. Это сопровождается физическими изменениями тела мьённи: дети Урфина лишаются человеческих глаз, неспособных видеть небесный свет, у детей Ремуальда-кузнеца отбирается левая, слабая рука, выступающая помехой на пути к достижению необходимого мастерства, дети Камула отдают часть своей плоти на груди, чтобы извечная тьма, коей управляет Чёрный Змей, могла беспрепятственно войти в их сердце, наполняя его невообразимой силой. К чему же я рассказываю вам, драгоценные читатели, столь неприглядные и ужасающие подробности? Что ж, я отвечу: сил, которые отдает мьённи во время второй инициации, было бы достаточно для того, чтобы Камул сумел разбить свои оковы и вырваться на свободу. И я имею смелость утверждать, что именно это и случилось в 3720 году от сотворения Рейсмара. Вы спросите меня, кто же был тем мьённи, что согласился верой и правдой служить своему чудовищному отцу? Как, очевидный ответ ещё не пришёл вам на ум? Тогда скажите мне, чьё имя неразрывно связано с Нильмандэлем Гэалиндилом, чьё воинское мастерство и колдовской дар стали мрачной легендой, чья безжалостная кровожадность погубила больше душ, чем все войны до того, взятые вместе?.. Конечно же, речь идёт о Серебряном Полководце, Гине Аэлнессе. Именно его сила даровала Чёрному Змею свободу, и свидетельством тому служит зияющая дыра в его груди – неоспоримое доказательство свершившейся второй инициации…» – Не спится? Сильные пальцы Пелла, натренированные игрой на лютне, легли на плечи Соли, и тот, легко вздохнув, откинулся на спинку стула, потирая воспалённые глаза. Потом чуть наклонил голову, подставляя под болезненные, но приятные прикосновения тыльную сторону шеи. И почему он думал, что писать прозу легче, чем немудрящие песенки про выпивку и джолл?.. Соли с раздражённой жалостью покосился на покрытый кляксами и каракулями лист, едва заполненный текстом на две трети – очень плохим текстом, способным лишь запутать читателя вместо того, чтобы донести до него истину. С такими темпами об окончании этого труда можно не мечтать в ближайшие… в ближайшую вечность, не иначе. – Скоро рассвет, – туманно отозвался он. – Отнюдь, – возразил Пелл и, запечатлев лёгкий поцелуй где-то в районе пятого позвонка Соли, отошёл к окну, едва взглянув на расползшиеся по бумаге буквы – Соли-Жаворонок, по слухам, начал свою карьеру барда в Ларике, и с той поры писал на ларикейском, которого сам Пелл не знал. Подхватив с подоконника початую бутылку строфи, он сделал несколько больших глотков и протянул ёмкость начинающему историку. – Ночь ещё в самом зените. Будешь? – А я когда-нибудь отказывался? – Соли хмыкнул, взял бутыль и как следует к ней приложился. Строфи, терситский терновый ликёр, привычно обжёг язык, маслянисто прокатился по горлу и упал в желудок, оставив после себя привкус трав и жжёной коры. – Ложись, нам завтра рано вставать. На миг в комнате повисла наполненная удивлением тишина. Соли поглядел на Пелла в упор, а после кивнул на кровать. Обратив взгляд в указанное место, тот заметил лежащую на полу дорожную суму Соли, собранную и застёгнутую. Возле неё, бережно обмотанная отрезом ткани, покоилась старенькая лютня Жаворонка, с которой он расставался только во время сна. – Чем тебе Иданико не угодил? – изогнул брови Пелл – предпосылок к спешному отъезду бардов из города совершенно не было. – В «Колати» неплохие комнаты, да и хозяин, насколько я могу судить, нам благоволит. – Тебе, – подчеркнул Соли, однако на сей раз это была лишь суховатая констатация факта, а не его обычная ревность. – Но это неважно. Ни «Колати», ни Иданико ни при чём, просто… – он замялся и сделал ещё глоток, косясь на Пелла из-под опущенных ресниц. Несмотря на то, что их с Пеллом совместные приключения длились вот уже больше полутора лет, Соли всё ещё не мог до конца открыться этому скуластому, рано поседевшему, как и он сам, музыканту с прищуром лисы. Возможно, причиной тому была подозрительность Жаворонка, развившаяся за долгие годы, или же их первая встреча, которая быстро вылилась в грандиозный скандал, а после столь же быстро перетекла в не менее грандиозную попойку. Снискав себе славу неплохого барда и обретя известность в широких кругах рейсмарского общества, Соли под псевдонимом «Жаворонок» время от времени сталкивался со своими подражателями: их появление обуславливалось тем, что о внешности Соли, за исключением цвета его волос, мало кто имел правдивое представление. Однако Пелл среди них оказался самым наглым: даже когда Соли, лично представ перед ним, потребовал объяснений, Пелл продолжал настаивать, что именно он – знаменитый бард Соли-Жаворонок, а пухлощёкий коротышка, который пытается качать права – всего лишь дерзкий самозванец. Не собираясь дожидаться, когда спор музыкантов перейдёт от слов к действиям, хозяин таверны вежливо попросил их обоих убраться вон; Соли и Пелл ушли, не переставая переругиваться, потом забрели в какую-то забегаловку, напились и наутро проснулись в объятиях друг друга. Ничего романтического, впрочем, в этом не было: влажная от росы земля заднего двора, где их сморил похмельный сон, и мусорные бочки, стоящие неподалёку, напрочь портили всю атмосферу. Уже много позже, спустя несколько месяцев совместных странствий… – Просто что? – прервал его воспоминания Пелл, устав ждать ответа. – Ничего, – Соли отвернулся от него и кулаком потёр глаза, а после отпил ещё немного строфи. – Засиделись мы здесь, только и всего. – Но что в этом плохого? – с лёгким раздражением фыркнул Пелл, дёрнув плечами. В последнее время переезды стали его тяготить: Соли замечал это и всякий раз порывался объяснить свою неудержимую тягу к странствиям, однако всякий раз что-то его останавливало. Вот и теперь он промолчал, не в силах подобрать слова, чтобы успокоить Пелла. Рассказать ему правду? Утешить сладкой ложью?.. Но выбрать Соли не успел и на этот раз. По полу комнаты вдруг пронёсся ледяной ветер, точно прилетевший сюда с горных вершин севера. Внутренности Соли стиснула чья-то ледяная лапа, и Жаворонок вжался в спинку стула, чувствуя холодную испарину, покрывшую его лоб. Он повернулся к Пеллу – тот, побледнев, медленно сползал по стене, прижимая ладони к груди, точно пытаясь не дать сердцу вырваться наружу. Огоньки свечей на столе дёрнулись, задрожали и потухли; запахло дымом и горелым воском. Пытаясь сглотнуть, Соли кое-как поставил бутылку на стол и, опираясь дрожащими руками на спинку стула, заставил себя подняться. Оцепенение вязало его тело невидимыми путами, но он знал, что Пеллу сейчас гораздо хуже, и побрёл к нему, с трудом переставляя ноги. Не дойдя нескольких шагов, Соли кожей ощутил за спиной чужое присутствие и повернулся, ничего не видя из-за заполнившего комнату чернильного тумана темноты. В ушах раздавался лёгкий звон; из-за него он не слышал ни звуков таверны ниже этажом, ни голосов загулявших прохожих на улице, ни прерывистого дыхания Пелла, лишь дробный перестук собственного сердца. И когда в этот рваный ритм вклинился знакомый грассирующий голос с ясненским акцентом, слишком громкий для повисшей в комнате тишины, Соли вздрогнул, оступился и едва не упал, устояв на ногах лишь каким-то чудом: – Заставили же вы нас побегать, владайне Соли. Если бы даже у говорившего не было акцента, по одному этому «владайне» можно было опознать Ингола – только он, единственный из пятёрки эршанов, самых близких учеников и слуг Чёрного Змея, любил употреблять это ясненское обращение к месту и не к месту, считая его, по всей видимости, универсальным, и изменял этому правилу только по отношению к Камулу. Впрочем, когда это было… – Я могу… зажечь свет? – с трудом шевеля языком, проговорил Соли на дельвском, на котором и обратился к нему незваный гость. Он провёл ладонью по воздуху в поисках стола, который должен был быть где-то неподалёку. Когда его пальцы коснулись уголка, Жаворонок цепко за него ухватился и сделал несколько маленьких шагов вперёд. – Свет? – судя по тону, Ингол искренне удивился. – Конечно, владайне, что за вопрос. И эршан замолчал в вежливом ожидании. Продлилось оно довольно долго: Соли понадобилось не меньше десяти минут на то, чтобы нащупать свечу на столе, отыскать в кармане спички и поджечь фитиль. Разгорался он неохотно – исходящая от Ингола аура тьмы препятствовала этому, так и норовя потушить робкую, едва различимую искру. Однако в конце концов узкий и бледный язычок пламени затрепетал в воздухе, рассеивая комнатный мрак, и Соли, преодолевая нервную дрожь, обратил лицо к нежданному гостю. Прошло уже почти десять лет, но Соли, как ни пытался, не мог найти на лице Ингола печати неумолимого времени – он выглядел точно так же, как при их последней встрече, не постарев ни на день. Тёмные, чуть вытянутые к вискам глаза по-прежнему смотрели на мир нарочито-расслабленно, тонкие усы и бородка были всё также аккуратно подстрижены, и даже длинный и узкий нос остался таким же длинным и узким. И отчего-то Соли совершенно не сомневался в том, что изменения не коснулись и остального – сильного тела, принёсшего в своё время хозяину титул лучшего клинка Ясны, острого языка, способного поставить на место любого зарвавшегося наглеца, изворотливого ума, позволяющего войску Камула триста лет назад одерживать блестящие победы одну за другой. – Зачем… – голос Соли прервался, и он кашлянул, а после нервно откинул со лба упавшую на него седую прядь. – Зачем я вам понадобился? – Какой глупый вопрос, – тон Ингола, впрочем, был весьма благодушен. – Мы нашли его и искали вас, чтобы сообщить эту прекрасную новость. – Нашли? – Соли переступил с ноги на ногу. Он страшно, до помрачения рассудка не желал слышать ответ на свой вопрос – но в то же время какая-то тёмная, скрытая до поры часть его души страстно жаждала этого, проклиная Ингола за медлительность. – Кого? Ингол посмотрел на Соли взглядом моралиста, услыхавшего непристойную шутку – строго, с каким-то невыразимым упрёком, – но всё же снизошёл до очевидного ответа: – Вашего брата, конечно. Нам удалось выведать информацию у одного из приближённых дэаскирского императора. Оказывается, всё это время владайне Гин находился на севере, у ай`иночи. Кто бы мог подумать… – Кто бы мог… – эхом откликнулся Соли, таращась на свечу пустым взглядом. В его голове не на жизнь, а на смерть дрались неистовая радость и промораживающий до костей страх, который в голос вопил о том, что нужно бежать, и как можно скорее. – И что… – У нас есть план, – Ингол, стоявший до тех пор неподвижной статуей, взмахнул руками и подался вперёд, оказываясь к Соли почти вплотную. Полы его тёмного плаща разошлись в стороны, и в свете свечи тускло блеснула рукоять сабли, что висела у эршана на поясе. – Отличный план. Мы освободим владайне Гина, а после – Отца Камула, и тогда… Взгляд Ингола вдруг метнулся куда-то за спину Соли, и тот, мгновенно похолодев, отпрянул назад, разводя руки в стороны в жалкой потуге защитить Пелла. И это сработало – по крайней мере, Ингол не сделал попытки выхватить саблю из ножен и вместо этого покосился на Соли – как показалось последнему, с некоторым любопытством. Судя по всему, эршан сложил два и два и пришёл к очевидному выводу, что сидящий на полу человек вряд ли понимает по-дельвски и, следовательно, большой угрозы не представляет. – Но для осуществления плана нам нужны вы, владайне Соли, – закончил эршан. – Прошу вас, идёмте со мной. – Я не… – В этом случае я не стану вредить тому, кого вы так самоотверженно защищаете. Издёвку в его голосе не заметил бы только глухой. Соли стиснул зубы и обернулся на Пелла. Тот всё ещё сидел на полу и вяло шевелил губами: людям, тем более неподготовленным, трудно было совладать с тёмной аурой учеников Камула. Бросать его в таком состоянии было просто подло, однако альтернатива выглядела в разы хуже, а другого выхода Соли просто не видел. Он поставил свечу на стол, схватил исписанный своими ночными откровениями лист бумаги и, подойдя к Пеллу, опустился перед ним на колени. Когда тому удалось сфокусировать взгляд, Соли протянул ладонь и коснулся впалой щеки кончиками пальцев. – Мне нужно уходить, – с сожалением прошептал он, вновь перейдя на терситский. – Я не надеюсь, что ты поймёшь, и потому не прошу прощения. Но мне жаль, очень… жаль. Соли скомкал лист и сунул его в безвольную руку Пелла. Потом накрыл его ладонь своей, заставляя сжать пальцы, подался вперёд и мягко коснулся губами холодных губ. Пелл не ответил, и спустя мгновение Соли отстранился, поднявшись на ноги. Игнорируя истекающий любопытством взгляд Ингола, он вытащил из-под кровати свою загодя приготовленную походную суму, закрепил на спине лютню, проверив прежде, плотно ли примотана к ней защитная ткань, и хмуро поглядел на эршана из-под полуопущенных ресниц. – Идём, – бросил он, не скрывая своего мрачного настроя. – Надеюсь, твой план по вызволению Гина будет лучше, чем этот. Ингол усмехнулся, мягко коснулся ладонью плеча владайне – а в следующий миг тьма куполом распахнулась над их головами и упала вниз, поглощая своей бестелесной, беззубой пастью. Когда она рассеялась, в комнате не осталось никого, кроме Пелла, который сидел у стены и шевелил губами. Но молитвы свету на этот раз не приносили ему ни малейшей толики утешения.