Пастырь чёрных овец

Говорят, что война полезна, что она что-то вроде естественного отбора, который отсеивает слабых и оставляет сильных, закаляя их еще больше. Но еще существуют хитрые – золотая середина, которые выживают за счет собственной изворотливости и живучести. Группа худощавых подростков, словно оголодавшая стая собак, слонялась по улицам, подрезая кошельки, улыбаясь щербатыми ртами и кланяясь кричащим фрау. Цинга буйствовала в бедном районе Берлина и подростки пользовались любыми способами, чтобы достать деньги на овощи, либо сами овощи. Морриган, как самый младший, должен был подрезать увесистые кошели и уходить незаметным, не привлекая лишнего внимания, которое весьма пагубно скажется на их «темном» дельце. И вот сейчас Мор, осторожно ступая по вымощенной плиткой улице, шел за одной из таких фрау, которая, кажется, ничего не видела из-за своего пышного веера, которым периодически закрывала лицо. Парень, точно уж, ловко срезал кошель и скрылся в полутьме переулка, грязными руками отсчитывая монеты и одними губами шепча что-то понятное лишь ему одному. Денег было достаточно, чтобы купить черствую булку у пекаря и наконец отдать долг Гансу. При упоминании этого имени ребра неприятно заныли и паренек чуть поморщился, но, упрямо сведя брови на переносице, сжал заветные круглешки в руке и двинулся вперед по смердящему переулку, огибая жирных упитанных крыс, которые косились на мальчика плотоядными алыми глазками. - Вот ты и попался, малец, - пахнуло чесноком и недельным перегаром и чья-то грубая ладонь схватила за худощавое плечо, сжимая, кажется, до лиловых синяков, рывком разворачивая к себе и впечатывая в стену. Некогда чистые голубые глаза сейчас были похожи на грязные осколки льда, а острое лицо перекошено в жестокой улыбке. – Решил сбежать со всем барышем, а? Ц-ц-ц, не по-людски это, малой. В тусклом свете блеснула заточка, которую Ганс вынул откуда-то из недр поношенных штанов, и холодное лезвие обожгло бледную кожу не хуже раскаленного метала. Паника диким цветком расцветала в душе Йохема и глаза бегали по переулку, в надежде найти хоть какой-то выход из сложившейся ситуации. - Н-нет, - голос предательски сорвался, но собрав мужество в кулак, Мор угрюмо хмурится, поднимая руки в примирительном жесте, но кулак с кошелем не разжимая, - клянусь, что я обещал найти вас сразу же и сбегать не собрался, подумай сам, куда мне идти? Подозрительность ядовитой гадюкой залегла в голубых глазах, скаля клыки, с которых скатывались вязкие капли яда и Ганс сильнее надавил на кожу, отчего алая струйка крови сползла вниз по шее. - А мне почему-то кажется, что ты врешь, крысеныш, - мелкие черты лица Рихетра вызывали отвращение, а от его зловонного дыхания хотелось блевать, но Мор сильный, он выдержит, - пришить бы тебя, да и дело с конц… Фразу прервал разъяренный крик Ганса, ведь крыса укусила его прямиком в сухожилия на ноге и Морриган не колебался ни секунды. Вырвать заточку из ослабевших пальцев – плевое дело, точно такое же, как и вонзить острие в раскрытый в непонимании глаз Рихетра. Крика слышно не было, ибо Мор ловко заткнул его рот ладонью, с каким-то хладнокровием наблюдая, как некогда ненавистный враг и самый сильный из беспризорников оседает на землю, судорожно дергая руками. У страха глаза велики, верно говорят, поэтому мальчик в тысячный раз поблагодарил адреналин, вспыхнувший в крови. Заточка в плоть вошла, как раскаленный нож в масло, практически по самую рукоятку и можно было даже не сомневаться в том, что противник повержен. Наблюдать, как жизнь медленно покидает тело – завораживающе, но Мору было плевать. Главное выжить. Никто больше не отберет его еду, его деньги. Никто больше не побьет до потери пульса. Он сам по себе, он… - Именем Третьего Рейха! Стоять! – Резкий свист и грубый мужской крик вернули Морригана с небес на землю и произошедшее лавиной хлынуло на мальчишку и он медленно осел на землю, рядом с трупом. Последнее, что он помнил, это как грубые толчки приводили его в себя, а после лютый холод. В концлагеря отправляли всех, кто не поддерживал Рейх, кто был евреем и кто был преступником. Не щадили никого, ни детей, ни стариков. Дни протекали уныло, было холодно и голодно, а еще до ужаса страшно. Множества людей уводили в какие-то камеры, в которых день и ночь горел свет и было очень жарко, словно всю ночь топили печь. Деревьев, к слову, вокруг не было. Люди очень странно смотрели, словно звери, голодным взглядом, который пробирал до костей, заставляя парня жаться к стене и держаться в компании таких же худых и длинных, как аисты, детей. Морриган успели просвятить о том, что не Гестапо нужно бояться, а заключенных, ибо не очень приятно, когда тебя едят живьем, затаскивая в самый темный угол этого лагеря. - Генрих, ты отвлечешь охрану, а ты, Аврам, должен помочь ему, - ожесточенно жестикулируя руками, Яков широко раскрывает свои серые глаза, хотя кажется, куда еще шире. – Мор, ты поможешь Марии пройти сквозь лаз, у нее слишком ослабли ноги. Все поняли? Четыре человека кивнули головами и разбрелись по своим углам, стараясь успокоить бешено колотящиеся сердце. До побега оставалось всего лишь два часа. Когда же солнце скрылось за горизонтом, три тени выскользнули с территории лагеря, пройдя сквозь специально сделанный подкоп, которым занимался старик Мегель, до того, как его упекли в жаровню, словно упитанного барана. Длинные ноги отмеряли метр за метр, но Мору пришлось двигаться медленнее всех, ведь Мария, в качестве лишнего груза, безвольным мешком висела на плече и не делала ничего, кроме как стонала от боли и шептала молитву. Морригона это раздражало. Бог давно отвернулся от них, тогда какого черта она молится? Грудь распирало от страха и от чувства ликования, они смогли выбраться, Генрих и Аврам отвлекли охрану потасовкой за кусок хлеба, героически пожертвовав собой, чтобы они смогли спастись. Но, как говорится, ничего не бывает без последствий и шутница Судьба, переплетая нити, словно одноглазая Марна, не хотела выпускать подростков из своих когтистых рук. Резкий лай собак разорвал тишину и около уха просвистела пуля, сорвав грязную прядь угольно-черных волос и мальчишка закричал – звук был настолько громок, что из уха потекла кровь и в голове застыл противный звон. Тело Марии почему-то стало ощущаться еще тяжелее, чем до этого и руки ее безвольно молотили по воздуху, в такт бегу Йохема. - « К черту девчонку, она давно мертва», - ядовито шептал внутренний голос и Мор, всегда привыкший доверять ему, сбросил балласт с плеча и во все лопатки понесся вперед, петляя сквозь редкие худощавые, как и он сам, деревья, лишь чудом не попадая под пули. Впереди бежал Яков и его смольные пряди трепал ветер. Перепрыгнуть какой-то корень. Увернуться от пули. Упасть в канаву. Стоп, что? Ноги пронзило адской болью и перед глазами заплясали разноцветные круги. Боль была такой невыносимой, что Йохем не смог удержать себя в сознании, проваливаясь в спасительную темноту. Иногда он приходил в сознание, видя перед собой лишь раскрытые в ужасе остекленевшие глаза Якова, который лежал в неестественной позе и с дыркой во лбу. От преследователей Мора спасло лишь то, что он упал в густые заросли крапивы и солдаты не сунулись туда, посчитав, что мальчишка сам расшибся об острые камни. Но парень всегда был чертовым везунчиком. Из-за слабости в теле он приходил в себя и сразу же отключался, правда, успевая оценить свое состояние. Открытый перелом ноги и насмешливо выглядывающая белоснежная кость сквозь разорванную кровавую ткань. Последний раз пришел он в себя лишь под вечер, когда янтарное солнце мерно горело над верхушками низких деревьев. Желудок, словно голодный волк, кажется, ел сам себя и рваный стон сорвался с кровавых губ. Есть хотелось неимоверно, но любое движение отзывалось адской болью в сломанной ноге. Худощавое тело Якова подмыло ближе к Йохему и пустые глаза смотрели буквально в душу темноволосому, насмехаясь над ним и Мору даже казалось, будто бы уголки губ трупа дрогнули в ухмылке. Сколько он здесь? День? Два? Кровь уже давно перестала идти, а тело вяло отзывалось на импульсы. Дерьмо. Поморщившись, Мор ничем не выражающим взглядом смотрит в небо, губы кривя. Вот для этого он был рожден? Чтобы подохнуть в зловонной канаве вместе с трупом? С эти шматом мяса, который и был виноват в этом гребанном побеге, с этим аппетитным куском. Если Морриган откусит кусочек, никто ведь не отругает? Он совсем чуть-чуть, капельку… Темные глаза расширились от ужаса за самого себя. Что он только что подумал?! Какое откусить?! Сглотнув вязкую слюну, Мор против воли кидает взгляд на руку Якова, которая лежала совсем рядом. Рука его была костлявой, с узловатыми пальцами и серой кожей, но такой аппетитной. Желудок тоскливо завыл и парень против воли провел языком по губам, заставляя себя взгляд отвести от конечности и зажмуриться. Горячие слезы потекли вниз по щекам и яростный надтреснутый крик вырвался из груди, правда, слишком слабый для того, чтобы спугнуть даже ворона на ветке. Жалкий. В душе дрались два мнения: выжить хочется любой ценой, но если он съест человека – боже, даже звучит дико-, то потеряет человечность. Нужна ли ему такая жизнь? Высокая фигура стояла на краю оврага, черными глазами наблюдая за метаниями мальчишки и ветер трепал его черную мантию, обрисовывая до ужаса худое тело. Узкогубый рот кривился в ухмылке, когда Мор, отметая человечность, из последних сил вгрызся в руку Якова, разрывая кожу и жадно глотая куски. Его тошнило, выворачивало наизнанку, но он продолжал есть, цепляясь за жизнь сводящимися судорогой пальцами. Говорят, чтобы победить в войне, нужно отбросить человечность, что именно тогда возможно понять своего противника и найти его слабое место. Морриган Йохем был всего лишь обычным мальчиком, беспризорником, коих стало очень много со времен начала войны. Он, как и все, свято верил, что сам творец своей Судьбы, тешась этими наивными мечтами и земными ценностями, вроде любящего человека и собственного дома, с золотистым ретвилером на заднем дворе. Но, как бы ни было иронично, за него уже все давно было решено. Он – приемник Голода и Всадник пришел, чтобы унести мальчишку за собой.