Каждое зеркало

Каждое зеркало — рана. Сочится, сочится сквозь них Питер Бишоп. Мелькает, то тут, то там. Кажется отблеском солнца, иллюзией света и тени, отражением другого человека. Не было его никогда, нет и не должно быть. — Не должно! — кричит в Зеркало Наблюдатель. — Должно… — эхом доносится оттуда. Лысый человек злится, хоть это и не его чувство. Но пачкать руки? Нет. Пусть кто-нибудь другой, пусть тот, кто все это допустил, окрасит зеркало в красное, плеснет алым с той стороны. Пусть… Сквозь трещины в расколотом зеркале течет густая багровая жидкость. Уолтер берет ее на анализ. — Кажется, Белый Кролик не смог пройти обратно, — смеется он. Смеется, пока не узнает, что Белый Кролик мог бы быть его сыном. *** Каждое зеркало — обман. Нет за ним другого мира, как кажется детям. Нет там другого мальчика, который пишет правой, хотя всегда писал левой. Нет книжек с забавными названиями, которые любит Алиса. Каждое зеркало — тюрьма. Проходишь, бывает, мимо зеркала, и кажется, что есть там кто-то, кроме тебя самого. Там, на заднем плане, выглядывает из-за шторы. Возвращаешься, рассматриваешь все подробно — пусто. Пока тебя не было поблизости, тюремщики уже убрали из твоей видимости сбежавшее отражение того, чего никогда не существовало. Кого никогда не существовало. — Смирись! Тебя больше нет! — требует Наблюдатель. — Есть… — шепчет отражение Питера в ответ, и Наблюдатель вздрагивает, потому это уже не эхо, это прорыв иной реальности, иной временной линии, прорыв Зазеркалья, а вместе с ним в этот мир придет память о том, чего не было. И что было. И кто виноват. И… — Будет война, — говорит Наблюдатель в зеркало-тюрьму. — Люди здесь узнают о них, а те — о вас. Будет война. Ты видел, чем она закончится. Смирись. — Нет, — отвечает Питер, и зеркало дребезжит от его голоса. Да, он — Бармаглот, разрушитель реальности. *** Каждое зеркало — боль. Каждое отражение Питера смотрит на людей, которых он знал когда-то. И которые знали его. А теперь они его не замечают. Никто не махнет приветственно рукой, никто не крикнет: «Эй! Бишоп!» Мимо него проходят, его нет. Это больно, но на деле Питер не знает, что больнее: когда его просто не замечают или когда, заметив, орут «Привидение!» Или же когда, обнаружив его присутствие в зеркале, просто отворачиваются. Люди так хотят, чтобы их реальность была непоколебима, чтобы в нее не заглядывали гости из прошлого, которого не было. Но Питер все равно стучится сквозь отражения. Это похоже на охоту на Снарка, а Снарка ведь лучше не ловить… Но он ищет в надежде, что однажды кто-нибудь повернется к нему, посмотрит в глаза и протянет руку, чтобы вытащить его отсюда. *** Каждое зеркало — правда. Наверное, это нечестно. Наверное, ему должно быть стыдно, что сейчас он может заглянуть в любую комнату, в любой закуток, лишь бы там была зеркальная поверхность. Он не подглядывает. Он наблюдает. Ох, нет! Не наблюдает. Что угодно, только не наблюдает. Хорошо, Алиса. Он смотрит. Он старается поймать чужой взгляд дорогих ему людей. Он хочет, чтобы они посмотрели в ответ. Чтобы они увидели его. Но они не видят. Потому что лишь для него зеркало — правда, за которым он узнает все больше и больше о мире — о мирах — где существовал когда-то. Для остальных зеркало — лишь кривое отражение реальности. *** Каждое зеркало — смерть. Питер знает это, как и знает, что однажды вырвется отсюда. И людям вокруг придется его вспомнить. Кому-то придется потесниться, чтобы в реальности появилась его линия. Кому-то придется умереть. Многим. Очень многим, если учесть, что будет потом. Буджум! Но все это не имеет значения. По ту сторону зеркала действует иная логика. По ту сторону зеркала смерть ничего не значит. По ту сторону смерть — лишь искажение отражения. — Остановись! — будут требовать Наблюдатели, когда он шагнет сквозь зеркало следом за взглядом внимательных глаз, любимых глаз, верящих глаз. Приходит время Бармаглота.