Возвращение

***

ВОЗВРАЩЕНИЕ 1. Прийти на то же самое место. 2. Вернуться в то же самое состояние. 3. Вернуться назад. 4. Призвать к ответу. − Сэмюэль Джонсон «Словарь английского языка» Кенсингтонский дом доктора Уотсона был современным и респектабельным. Красный кирпич выглядел совершенно новым, как будто на нем не оседала лондонская сажа. Украшавшие портик колонны сверкали такой же белизной, как и обрамлявшие окна ставни. Ставни и колонны были идентичны ставням и колоннам зданий с обеих сторон. Тем же самым могли похвастаться здания по обе стороны от них, формируя целую улицу из настолько похожих друг на друга домов, что Холмс всегда проверял и номер дома, и имя на двери, чтобы не ошибиться. − Добрый вечер, мистер Холмс, − сказала горничная, взяв его шляпу и пальто. − Доктор Уотсон сейчас в гостиной. − Гостиная, − повторил Холмс, позволив слову прокатиться по языку. Гостиная... Да, в таком доме обязательно должна быть гостиная. − Да, сэр. Она − справа. Идя по коридору, они миновали уже исследованный Холмсом кабинет, поднялись по лестнице и оказались на новой для него территории. Вот уже несколько лет как Уотсон оставил Бейкер-стрит, но выше первого этажа Холмс до сих пор ещё не поднимался. Для двух старых друзей уже стало привычкой, если не ритуалом, проводить один вечер в неделю, наслаждаясь бренди и предаваясь ностальгии. Это неизменно происходило на Бейкер-стрит, где можно было гораздо лучше ощутить дух «былых времён». Сегодня вечером, однако, по каким-то тайным − или, по крайней мере, необъяснимым − причинам Уотсон настоял, чтобы они встретились здесь. Гостиная была почти в два раза больше гостиной на Бейкер-стрит и, казалось, страдала от нашествия кресел. Кресла вдоль стен, кресла перед камином, кресла, дрейфующие по ковру, будто ведомые странными противоречивыми потоками. Стены были оклеены обоями с большими живописными хризантемами, смотревшими на Холмса как головы восточных львов. Здесь и там можно было увидеть знакомые безделушки: медного слона, который последовал за Уотсоном домой с войны; портрет генерала Гордона в строгой рамке; на полках − книги с красными обложками, на боках которых блестели названия «Знак четырёх» и «Этюд в багровых тонах». И там, прислонившись к полке, стоял единственный близкий Холмсу человек − Уотсон. Он стал старше, чуть-чуть располнел, но это всё равно был он: те же самые руки, та же самая улыбка, тот же самый сомнительный вкус в выборе запонок. Их руки встретились в рукопожатии, которое продлилось дольше обычного, перерастая пусть не совсем в объятие − это было бы странно − но, тем не менее, в нечто, близкое ему. Ладони скользнули на предплечья, пальцы сжали, глаза взглянули в глаза. − Ну, Уотсон, у вас великолепный дом. Но не думаю, что я видел его полностью, − мягко отстранившись и отведя взгляд, сказал Холмс. − Спасибо. Хотя следует сказать, что он принадлежит не мне, а Cox & Co. Или будет, если я по-прежнему стану отказываться от своих пациентов в пользу ваших дел. − Я буду только счастлив возместить вам утраченную выгоду, − серьёзно сказал Холмс, хотя слишком хорошо знал своего друга, чтобы ожидать от него согласия. Лишь небрежно махнув рукой − мол, не о чем говорить, − Уотсон взял из буфета бутылку и два бокала. На этот раз был виски, а не привычный в таких случаях бренди. Сегодня вечером требовалось что-то более крепкое. Он вручил бокал Холмсу прежде, чем сесть около камина. − Бросьте, что за разговор!.. Лучше скажите мне, как обстоят дела с расследованием о подделке? Устроившись в мягком кресле, Холмс вздохнул: − Боюсь, я сделал оплошность. Не в деле, заметьте, я его раскрыл и передал его сегодня Хопкинсу... Но всё же я сожалею. − О, Боже... о чём? − Ах, если бы я сам знал, о чём именно! − то, как это воскликнул Холмс, означало «мне так стыдно об этом рассказывать». − Достаточно сказать, что он совершил некую тривиальную ошибку в логике, а я высказался об этом слишком... нетривиально. − И это плохо закончилось? − Думаю, что я вселил в него страх божий перед человеком. − Ну, все мы знаем, кто его бог. Холмс изо всех сил старался выглядеть спокойным, но в уголках его губ пряталась озорная усмешка, которую он утопил в большом глотке виски. Он не осмелился посмотреть на Уотсона, иначе они оба потеряли бы самообладание и расхохотались. Между тем и Уотсон исподтишка наблюдал, как смех был готов сорваться с дрожащих губ Холмса. Он почти забыл, как это чувствуется, когда провоцируешь у Шерлока Холмса приступ хохота вместо его обычного беззвучного смеха. Возможно ли тосковать по дому в собственном доме? − Скажите мне, доктор, − сказал Холмс, − как ваши пациенты? Вопрос заставил Уотсона медленно выдохнуть, чтобы не рассмеяться. − О... Хорошо. Ну... на самом деле не очень хорошо. Когда с ними всё в порядке, я их не вижу. Обыкновенные. Вывихнутая лодыжка, лёгкая лихорадка тут и там, подагра, нервы и так далее. − Вы предпочитаете пациентов, которые больны чем-то интересным, − поддразнил его Холмс. Теперь была очередь Уотсона ухмыльнуться в свой напиток. − Я скажу вам, что предпочту, − суровым тоном начал он, − я предпочту пациентов, которые меня слушают. Я не смогу сказать, сколько раз в день я повторяю свои инструкции «Миссис Фелпс, не давайте большой нагрузки вашим ногам. И не ешьте так много гусиной печени». Согласно кивнув, женщина спрашивает: «Но, доктор, я должна танцевать на военном балу моего сына на следующей неделе, а паштет в Адмиралтействе такой изысканный!» − О, мой дорогой Уотсон, вы должны продать практику и работать со мной. Тогда у нас обоих было бы меньше поводов для досады и ворчания. Уотсон странно отреагировал на эту фразу: на его лице промелькнула тревога, он словно хотел что-то сказать, но сам этого испугался и промолчал. Холмс подумал, что невольно допустил какой-то промах, может быть, высказался слишком прямо, и поспешил перевести разговор на другую тему: − Кстати, как там ваши заметки о деле Фрисланда? В ответ − пожатие плеч. Словно Уотсон сейчас вообще боялся заговорить, чтобы не сказать то, что он хотел удержать при себе. Он налил себе второй бокал виски. Или это был третий? − Вы думаете, что опишете это? − Хмм... Вряд ли. − Почему нет? Думаю, это было бы очень волнующим чтением. Здесь разговор врезался в кирпичную стену, которую не мог проигнорировать даже Холмс. Ещё одно пожатие плеч. Откинувшись на спинку кресла, Уотсон допил виски одним глотком. Как он мог объяснить, что ничего не писал, начиная с того ужасного последнего рассказа? Что писать о смерти друга было само по себе смертью. Что с тех пор слова иссякли, и поля бесплодны. Что жена презирала его за угрюмое настроение и за неутихающее горе. И как он мог описать чувство, когда увидел своё имя в статье, заголовком к которой было слово Р-А-З-В-О-Д? Как мог высказать свое одиночество? А затем внезапно он столкнулся с призраком в своём кабинете. Но это был не призрак, а вполне живой Холмс. Живой и полный сил, стремящийся вернуться к предыдущему положению дел. Как будто их жизни были снукерными шарами, которыми можно было играть снова после промаха. Уотсон был сломлен и чувствовал себя обманутым, но если быть честным, он так же стремился к возвращению. Мечтал о нём. Молился за него. В течение последних шести месяцев они участвовали в этом деликатном танце, кружа вокруг друг друга и всё больше и больше сближаясь. Вперёд и назад. Приливы и отливы. Рука на спине, когда они не одни, прикосновение ног в кэбе, шутки в компании. А сегодня вечером − дом доктора вместо Бейкер-стрит, гостиная вместо рабочего кабинета, виски вместо бренди. Они оба очень хорошо понимали, что это означает и куда они направляются. Но ещё было не время, ещё не было всё полностью осознано обоими. Пока ещё. Сейчас расстояние между ними, которое они так старательно сужали, казалось, снова расширилось до пропасти. Часы на каминной доске медленно отмеряли болезненные минуты. Холмс сидел, мучаясь из-за своей оплошности, а Уотсон позволял это ему. − Простите меня, доктор, − сказала горничная. Никто не услышал, как она вошла; руки задрожали, и кусочки льда из наклоненного бокала упали на ковёр. − Да, Люси? − Я прошу прощения, доктор, но если вы больше не нуждаетесь во мне этим вечером... Её взгляд метнулся к каминным часам. Перчатки − в одной руке, а пальто − в другой. А за дверью несомненно скрывался её чемодан. Девушка куда-то спешила. − Нет, нет. Конечно, можешь идти, Люси. Горничная ушла так же быстро, как и появилась, и напряжённость, которая угрожала задушить их, начала рассеиваться. Они глубоко вздохнули, словно скидывая с плеч невидимый груз. Остатки льда они одновременно кинули в камин, чтобы понаблюдать, как он тает и испаряется. − Если я не ошибаюсь, − начал Холмс, − она спешила куда-то. − Да. Она уезжает к семье на несколько дней... она − единственная дочь у матери, поэтому я стараюсь обходиться без неё два-три дня в месяц. − Очень по-джентльменски. − Ну... − Вы остаётесь дома один, не так ли? − спросил Холмс. Да, именно так всё и должно было произойти. Уотсон поднял голову, чтобы встретить взгляд Холмса, и их танец начался снова. − Да, − согласился Уотсон. Он заглянул в стакан, собираясь с духом, а потом спросил: − Вы хотели бы увидеть весь дом? − Да, если вы не против показать его мне. Вперёд и назад. Приливы и отливы. Кошка и мышь. Они встали. Уотсон сказал, что эта комната − гостиная. Холмс огляделся с преувеличенным любопытством. Четырнадцать кресел сказали всё; фортепиано, на котором, он уверен, никто не играл; пальма, которая выглядела немного засохшей. − Очень хорошо, − заключил Холмс. − Я не очень часто провожу время в этой комнате, − добавил Уотсон в оправдание, сорвав увядший пальмовый лист и бросив его в огонь. Затем пришла очередь столовой. Никто не потрудился включить здесь лампы, поэтому свет из гостиной бросал зловещие тени между ножками стульев и по поверхности стола. Около одной стены было пустое место, где, возможно, стоял буфет. − Всю хорошую посуду забрала Мэри. − Ясно. − Я хочу купить новую. Идём дальше. Думаю, что вы уже видели то, что внизу: кухня, мой кабинет, врачебный кабинет... − Да. − Мы пойдём наверх? − Как говорится, другого пути нет. Уотсон пошёл впереди. Посреди лестницы он остановился и повернулся, почти столкнувшись с Холмсом. Он откашлялся, нервничая и от этого буквально вибрируя, как натянутая струна. − Вы уверены, что хотите посмотреть и эту часть дома? Наверху только спальни. Холмс улыбался очаровательно и лукаво − так, что даже самый стойкий человек попал бы под обаяние этой улыбки. − Вы же знаете, что я человек любопытный. Уотсон снова откашлялся, чувствуя, что его голос внезапно хрипнет. − Тогда пойдёмте. Сюда. Поднявшись по лестнице, они пошли по коридору, заглядывая в комнаты. Открыли дверь и в ту, которая когда-то принадлежала Мэри и сейчас была такой же пустой, как стена в столовой; розовая гортензия на обоях была единственным напоминанием о её присутствии. Потом они прошли через ванную комнату с ванной с медными трубами и кранами с горячей водой, которыми Холмс не мог не восхититься. Миновали запасную комнату, которая могла бы быть детской, но теперь использовалась как чулан, где хранились старое армейское оружие Уотсона и лишняя мебель. И добрались до двери в конце коридора, что вела в комнату, которая не могла принадлежать никому, кроме владельца дома. Дверь не заскрипела, как скрипели двери на Бейкер-стрит. Комната была большая и выходила окнами в сад. Комната для врача и джентльмена с хорошей репутацией, а не для бедного ветерана, который когда-то был вынужден снимать вместе с кем-то квартиру. Тем не менее, Холмс узнал характер этого места. Здесь были полки с аккуратно расставленными книгами, витал запах хорошего табака и сандалового дерева. Был безупречный туалетный столик и незастеленная кровать... Холмс ощутил ком в горле. Можно ли было чувствовать себя в чужой квартире как дома? В гостиной пробили часы. − Я... уже полночь, − пробормотал Уотсон и после секундного колебания предложил: − Вы, конечно, можете остаться здесь на ночь... если слишком утомительно возвращаться на Бейкер-стрит в этот час. − Возможно, вы правы, − ответил Холмс, который никогда не боялся появиться в Уайтчепеле или Олд-Никол* в любое время, даже когда у него в кармане было пятьдесят фунтов. − Я не очень люблю бродить по улицам так поздно. Может быть опасно. Улыбнувшись, Уотсон прислонился к дверной раме. − В прошлый раз, когда я попросил, чтобы вы остались, вы перелезли через садовую стену. − Не сегодня вечером; я никогда не делаю ничего подобного в этих брюках, − ухмыльнулся Холмс. − И... Ну... Я не хотел бы быть дураком дважды. Именно здесь Уотсон понял, как они близки. Друг к другу, да, но и к концу танца. Его глаза проследили лицо Холмса, найдя новые морщинки среди знакомых черт. Он тоже стал старше. Его кожа в некоторых местах стала тонкой. Слишком много курения. Слишком много бессонных ночей. − Уотсон? − Хмм? − Вы помните ту ночь в графстве Суррей, когда мы занимались расследованием смерти доктора Ройлота? − Я помню. Вы помните тот дом в Оксфордшире с кроватью, которая скрипела? − Я помню. − Теперь была очередь Холмса покраснеть. − Вы... вы.. то есть, вы думаете, сегодняшняя ночь будет похожа на те ночи? − Нет. Она будет другой. − Подняв руки, Уотсон прикоснулся к лицу Холмса, тронул кончиками пальцев чёрные, пока ещё без проседи, волосы. Большой палец задел его щёку. Пальцы скользнули вниз по шее и под воротник. Холмс накрыл своей ладонью руку Уотсона, а другой рукой коснулся спины, притягивая к себе. Когда они поцеловались, это было похоже на вдох после долгого пребывания под водой. В их воссоединении были и нервозность, и мучительная жажда, и самозабвение. Уотсон забыл о судороге в колене, которая случалась, если оно находилось слишком долго под неправильным углом, а Холмс − о постоянном анализе происходящего. Медленно они приспособились друг к другу. Между вздохами послышался смех. Каждый дюйм кожи был одарен лаской. Шрамы, старые и новые, видимые и невидимые, покрыты поцелуями. Это была слишком личная близость, при которой не оглядываются ни на существующие правила, ни даже на предыдущий опыт. А когда они лежали, просто обнявшись и поглядывая друг на друга, чувство возвращения домой настигло их обоих. − Любопытная вещь, − размышлял вслух Холмс, − Каждый раз, когда я не мог заснуть, я представлял вас рядом с собой. И теперь, вот оно, пожалуйста, вы со мной рядом, но я не устал ни в малейшей степени и сна ни в одном глазу. − Это помогало? Когда вы меня представляли? − В большинстве случаев. Уотсон хмыкнул: − Я, возможно, был там во плоти, вы знаете. − А если я попрошу? − Возможно, − ответил Уотсон. − Или вы думаете, что ваше место здесь? − Возможно, − повторил Уотсон. − Это, конечно, прекрасный дом, − прошептал Холмс. − Нет, это не так. Он слишком большой и полон призраков. Холмс обнял Уотсона крепче и вздохнул, наслаждаясь его тёплым сонным запахом. Он на мгновение задумался, оценивая возможности и не желая повторять свою ошибку. А затем во второй раз за ночь он спросил: − Джон, вы вернётесь на Бейкер-стрит? Потом был долгий разговор. И теперь они могли говорить откровенно, ничего не утаивая и не опасаясь быть непонятыми. Их жизни были не снукерными шарами, как предполагал Уотсон, возможно, они были немного похожи на лес, который даже после пожара вновь даёт молодую поросль, и сначала робко, но постепенно все следы выжженной земли исчезают и дают простор новой жизни. Уотсон повернулся Холмсу, коснулся его лица и наконец ответил на тот самый вопрос: − Конечно, вернусь.