«Знаешь, а пирожные значительно вкуснее муки...»

В космосе очень холодно. Холодно не только коже, телу, но и душе, оставленной без столь необходимого источника энергии. Там, где нет ничего, не может выделяться тепло. Поэтому каждый, кто находится на звёздном разрушителе, заранее запасается всеми необходимыми вещами и кем-то, чтобы не было так одиноко. Для клонов это друзья-товарищи, болтая с которыми можно хоть немного убить время полёта до очередной системы, в которой разгорелось нешуточное сражение, требующее немедленного прибытия пятьсот первого легиона. Но что делать их начальству, генералу и коммандеру, джедаям, которым запрещено привязываться к кому бы то ни было? Разве, что медитировать. И только. Так холодно. А откуда взять тепло — непонятно. Девочка-тогрута, до этого спокойно сидевшая на плотном коврике, что лежал посреди небольшой тёмной комнаты, резко открыла глаза, уставившись в одну, не совсем сфокусированную точку. Попытка успокоиться успехом не увенчалась. Нет, конечно, ей уже меньше хотелось добиваться идеала в работе клонов, общаться не хотелось вообще. Ни с кем. Тем более, с приставучим джедаем, который опять весь вечер будет допытываться, почему у неё такое настроение. Какое, такое? Обычное самое настроение. А клоны сами виноваты, что не вычистили броню за те четыре дня, что прошли с последней битвы. И ничего она не придиралась. Как говорится, только чёрта помянешь, так он тут, как тут. Дверь весьма ожидаемо распахнулась, впуская, вслед за раздражёнными всполохами Силы, внешне спокойного и даже несколько уставшего юношу. Энакин Скайуокер, её мастер. Кто же ещё может «вломиться» в комнату к другому существу, задав не столько странный, сколько обидный вопрос? — Что ты творишь? Раз говорит таким тоном, оборачиваться необязательно. Что уж смотреть на излишне, для мужчины, миловидное лицо, которое он слишком сильно подчёркивает, отращивая всё более и более длинные волосы. Интересно, а на нижних уровнях его могут спутать с девушкой? — Не поверишь, медитирую. Сила волнуется. Энакин, не довольствовавшись этим ответом, преодолев неизвестно откуда взявшуюся заминку, медленно приблизился к своему падавану. Никогда ещё он не наблюдал за Асокой, чей контур был очерчен светом тысяч звёзд, мимо которых в это мгновение проносится корабль, со спины. Со спины, почти обнажённой, с едва прикрытыми плечами и частью чуть ниже поясницы. А оранжевая кожа была подсвечена мутным голубоватым блеском, что создавало весьма и весьма завораживающий оттенок. Энакин дёрнул головой, сбрасывая внезапно нахлынувшее состояние задумчивости. — Почему Рекс жалуется на то, что ты взбесилась, отняла у бойцов всю броню и засунула их в душ? — А что в этом такого? — То есть, ты действительно раздела догола толпу взрослых мужчин, каждый из которых выше тебя на целую голову, и отправила мыться? Асока громко выдохнула и наконец повернулась к мастеру лицом, краем сознания заметив, что вокруг него сложилось очень странное ощущение. Непонятная смесь напряжения, задумчивости и отчего-то возбуждения. — И? Они четыре дня ходят по кораблю, потеют, соответствующе пахнут... Продолжать? — Допустим. Но почему нельзя было просто их попросить? — Потому. И поднялась на ноги, снова создавая образ абсолютного спокойствия, и отвернулась к безостановочно мерцающему иллюминатору, пытаясь погрузиться обратно в свои мысли. Тёплые, это чувствовалось даже через плотные кожаные перчатки, руки неторопливо легли ей на плечи, аккуратно, не давя, прижимая к крепкому, так и дышашему юной энергией телу. — Асока, что с тобой? Ты как-то странно себя ведёшь. Юноша задумчиво оглядел её напряжённую фигуру, её плотно сжатые кулаки, даже плечи, и те словно пытались закрыться от всего мира, образовав некий заслон. — Тебе кажется. Жёстко, словно выплюнув эти слова, Асока резко дёрнулась, пытаясь отойти хоть на какое-то расстояние от, как она и ожидала, слишком настырного и прилипчивого джедая. — Ответь мне на один вопрос. — Ну. Энакин, слегка погладив её по покрывшейся мурашками холодной коже, скользнул ладонями ниже, к талии и, стараясь сделать это так, чтобы не заметила она, крепко прижал к себе. — Ты когда-нибудь с кем-нибудь, так сказать, спала? Она быстро дёрнулась, пытаясь отойти, чему очень сильно помешали сцепленные на её животе руки. — Ответь. Асока плотно сжала зубы. — Это не твоё дело. — С кем? — Не твоё дело. Энакин медленно, не отпуская её от себя, развернул к себе лицом и настойчиво уставился, словно гипнотизируя её. В его глазах горела какая-то странная искорка. Не жёлто-алая, как бывает во время боя, а очень необычная, серебристо-белая. Тёплая. — Расскажи, пожалуйста. Такой мягкий, добрый, нежный голос, успокаивающий. В нём сквозит свет. И тепло. Девушка едва слышно вздохнула и, прижав лоб к его шее, прижалась своим всё же хрупким телом к его, такому тёплому и живому. — С Лаксом. Два года назад. — Тебе, мм, не понравилось? Тогда. — Я так и не поняла, почему все так много говорят об этом. Особенно девушки. Это очень больно и совсем не приятно. Вообще. — Ты можешь сказать, что именно вы делали? Ну, если тебе не тяжело это вспоминать. — Мне без разницы. Тебе с подробностями? — Да. Тогрута задумчиво опёрлась покрепче на свою опору и уставилась куда-то в сторону иллюминатора тем взглядом, что появляется лишь у тех, кто заглядывает глубоко в себя, вспоминает то, что слишком часто хотел забыть. — В общем, недели через две после того, как я прилетела с Ондерона, Лакс нашёл меня у Падме и предложил встречаться. И, ну, сказал, что если мы встречаемся, то спать вместе тоже надо. И предложил этим же вечером у него заняться этим, сексом. Асока грустно вздохнула, несознательно потёршись носом об Энакина. — Ну, мне самой было интересно, и я пришла. — Сколько их было? Нежные серебристые искорки исчезли в глазах Энакина, оставив вместо себя яркие алые всполохи. — Асока. Сколько? — Только Лакс. Не нервничай, обманывать меня он и не собирался. В общем, он сказал, что уже был с девушкой и знает, что мне надо делать. Ну, мы разделись, я на спину легла, он сверху. И... Ну, в общем, мне было очень больно, и кровь полилась. Много. — Придурок... — И, я сначала пыталась терпеть, думала, пройдёт, а потом, когда совсем сильно стало, столкнула его. А он распсиховался и начал кричать, что я не имею права прерывать его, что ничего мне не больно, что я притворяюсь, что он меня заставит терпеть. Ну да, конечно, заставил он. В общем, я ему врезала и ушла. Вот и всё. Энакин грустно, криво улыбнулся, бездумно продолжая гладить девушку по пояснице. Как же можно ей объяснить, что Лакс — самоуверенный дурак, а может, и просто козёл? Как доказать, что секс — не всегда плохо, а таковым было только, так сказать, исполнение. Которого вообще не было. Какой идиот мог додуматься спать с девушкой, у которой до него никого не было, без всякой прелюдии? Он же мог ей всё порвать, хорошо ещё, что ушла вовремя! С чем можно сравнить отсутствие подготовки, чтобы не отбить девушке желание общаться ещё и с ним? — Асока, ты когда-нибудь ела пирожные? Она, ожидавшая отчитывания по поводу её морального облика или вообще, что Энакин оттолкнёт её и выругается грязным словом, удивлённо подняла голову. — Ну, да. А... — А муку? Очень странный вопрос. Кто же будет есть неготовое блюдо? — Нет, она же невкусная. А... — А если бы ты попробовала муку, ты бы сказала, что пирожные, которые готовят из неё, тоже не вкусны? Асока, на чьём лице уже появились весьма явные признаки страха, с опаской поглядывала то на юношу, то на дверь, за которую можно было бы сбежать. — Нет, наверное. А... — Так, почему ты считаешь, что если Лакс — никто в постели, то же самое будет с любым другим партнёром? — Я не... я не хочу отвечать тебе. Зачем ты меня вообще допрашиваешь? Энакин слегка наклонился вперёд, так и не отпуская её от себя, и, почти прикоснувшись к ней лбом, внимательно посмотрел в глаза, серо-голубые, как море, бушующее в шторм. — Я хочу, чтобы у тебя не было плохих ассоциаций ни с чем. И медленно, давая ей мгновение на то, чтобы отклониться, каким-либо образом сказать о своём недовольстве, опустил своё лицо ещё ниже, всё же прикоснувшись своими губами к её. Сначала лёгкие, едва чувствуемые подрагивания, нежные и выжидающие. Потом чуть более энергичные, эмоциональные. Не почувствовав явного сопротивления, как и, к сожалению, действий с её стороны, Энакин попытался немного углубить поцелуй, прося от неё хоть какую-то реакцию. Провёл языком по зубам, более острым, чем у людей, неторопливо ввёл за них, скользя по тёплым дёснам и, хоть что-то, слегка подёргивающемуся языку. Да, Асока ответила, пусть и не слишком умело, едва-едва. Она ответила ему. То медленнее, то быстрее, ощупывать языками друг друга, дотрагиваться руками лишь через плотную ткань одежды со временем становится скучно. Обоим хочется перейти к более активным действиям. Только вот Он не боится вновь почувствовать боль вместо удовольствия. Он боится, что почувствует Она. На секунду отстранившись, Энакин еле слышно просит, просит своего падавана о хоть каком намёке на то, что она согласна, что она готова. — Ты... Если захочешь, чтобы я остановился, просто скажи. Ладно? Лёгкий вздох и ответ, пусть и вялый, но Её ответ. — Да. И он, уже действуя чуть смелее, подхватывает её за талию и тянет чуть в сторону, на кровать. Продолжает целовать, целовать шею, плечи, дрожащие от пока ещё непонятного чувства губы. И медленно спускается ниже и ниже, решив не оголять её тело сразу. Только самое необходимое. Она сама расстёгивает брюки, оставшись ниже пояса в одних, универсального покроя, красных шортиках. Самые обычные, ничем не привлекательные, в этой полутьме, наполненной пока что разгорающимся пламенем страсти, они показались юноше красивее самого дорогого белья на свете. Несмотря на столь эмоциональное восприятие, он неторопливо, покрывая всю пока доступную поверхность кожи поцелуями, стягивает их и аккуратно, чтобы не забыть, откладывает в сторону. Удивительно, как сильно может различаться тело у представителей гуманоидных рас! Да, каждому нравится что-то своё, личное, но Энакин ни в коем случае не смог бы сказать, что ему неприятно смотреть на то, как выглядит его падаван без нижнего белья. Хоть и всегда думал, что его привлекают только человеческие женщины. Асока, почувствовав стыдливый холодок, промелькнувший по нежной коже уже не снаружи, а внутри, совсем внутри, в испуге резко подняла голову, успев заметить лишь светлый скауйокеровский взгляд. Мгновение, и Он опустил лицо ниже. И зачем он наклонился? Спустя секунду ответ стал очевиден. Чтобы поцеловать. Только в совсем не привычное, даже, можно сказать, неприличное место. Странное тянущее ощущение, появившееся внизу живота, постепенно нарастает, усиливается от каждого касания, каждого поглаживания. Оно заставляет бездумно дёргаться, выгибать спину, одновременно пытаясь и убежать, и остаться. Но просить его остановиться почему-то не хочется. Хочется, чтобы он продолжал целовать её «её», прижимался всё сильнее и сильнее, чтобы эти непонятные, но приятные ощущения не исчезли, а остались навеки, так и вынуждая её дрожать, как в лихорадке. Да! Она будто больна лихорадкой, от которой всё тело попеременно пронизывают жар и озноб, невыносимое удовольствие и такая же невыносимая нежная боль от переизбытка наслаждения. И в один момент, когда оно доходит до пика, Асока резко, в разы сильнее, чем до этого, дёргается, почти оттолкнув от себя партнёра. Ещё более непонятное ощущение, словно тело бьётся на тысячу осколков, и сразу же собирается в единый, но уже совсем другой организм. Она бессильно упала на подушку, краем сознания отмечая разительную разницу между поведением в постели двух её партнёров. И само собой разумеется, что Лакс в этом сравнении отнюдь не выиграл. — Ты не сказала «Стоп». Самодовольный. Слишком самодовольный голос. Ну, конечно, он доставил ей удовольствие. И что теперь? В ноги ему кланяться? Ну, уж нет. Сам полез, пусть сам себя и хвалит. С чем он прекрасно и справляется. — И что? Энакин, он-то не чувствует себя тойдарианским желе, легко приподнялся и, сделав на четвереньках несколько своеобразных шагов, застыл точно над ней, внимательно осматривая девушку как внешне, так и через Силу. Как ему показалось, никаких признаков боли, недовольства и неприятия не было. Вот и хорошо. — Продолжаем? Вот ещё большой вопрос, как будет чувствовать себя он после подобных ощущений. А мужчины достигают пика значительно легче, чем женщины. — Куда ещё?! — Туда же. И быстро, расстегнув пояс, сбросил с себя табард, отнесясь к нему при этом весьма наплевательски — просто откинул в сторону, ничуть не заботясь о сохранности собственной одежды. Вполне ожидаемо, что без части брони стало намного лучше видно его тело. В меру тренированное, крепкое, так и пышущее жаром юности. А после, когда в сторону улетела и рубашка, взгляд тогруты с полнейшей уверенностью можно было назвать голодным, плотоядным. Это заметил и Скайуокер. — Может, сама? Она удивлённо покосилась на широкий ремень, на выпуклость в районе паха, но всё же решила рискнуть и протянула вперёд тонкие оранжевые руки. Медленно вытащила узкую полоску искусственной кожи, расстегнула серебристую молнию. Бугор приобрёл явно вытянутую характерную форму, которую нельзя спутать ни с чем. Чуть подумав, Асока аккуратно положила ладони ему на плечи, скользнула вниз, мягко провела пальцами по груди, животу, и, оттянув чёрную ткань, оголила Его мужское достоинство. Она, конечно, совершенно не помнила, как выглядел орган Лакса, но, что удивительно, этот не внушал омерзения, как бывало при мысли о том, как могли бы выглядеть ниже пояса некоторые её знакомые. Взгляд её нечаянно скользнул выше, обнаружив при этом самое наисерьёзнейшее выражение лица Энакина, какое только может быть. Она каким-то шестым чувством, обычно называемым Силой, почувствовала его ожидание. Ожидание её решения, что же она скажет. Разрешит или нет? — Ты делать что-нибудь собираешься? Разрешила. Он чуть успокоенно улыбнулся и, прижавшись губами к её шее, лёг сверху. Такое непривычно чувство, как кто-то немного давит сверху, покрывая при этом поцелуями всё пространство от её щёк до груди, не обращая внимания даже на плотную ткань так и не снятого платья. Ещё страннее то, что он будто слишком сильно увлёкся, так и не войдя внутрь. Слишком. Асока бездумно ёрзает бёдрами по жёсткой простыне, стараясь как можно сильнее прижаться к половому органу партнёра. Может быть, хоть это заставит Его прекратить простые поцелуи, дополнив их большим. Тем самым, чего она боялась эти два года, ненавидя себя за малейшее возбуждение. — Чёрт! Давай уже! Замедлившись, Энакин тяжело дышит, опаляя жаром лекку девушки. Его глаза полусумасшедше бегают по сторонам, почему-то старательно обходя её лицо. — Нет. Она удивлённо дёргается, прижимается теперь к Нему ещё тяжело колышащейся грудью, округлости которой легко чувствуются даже через платье. — С какого перепугу? — Если, если я сорвусь, тебе будет больно. Не хочу этого. Нет. Не хочу. В небесно-голубых глазах начали проявляться искорки алых всполохов, мучительно злых и яростных. Нет, не на неё. На самого себя. За то, что не может взять себя под контроль, собраться. И из-за этого может сорваться секс с той девушкой, переспать с которой он мечтает вот уже три года. — Так, сдержи себя. Ты же всегда умел управлять эмоциями! Она злится. Конечно, возбудил как следует, да, что там, как следует, уже один раз довёл до оргазма, а теперь, когда она сама требует дальнейших действий, говорит «Нет». Она рычит. Пока тихо, но достаточно угрожающе, чтобы напугать, пригрозить. Он выдыхает, признаётся. — Я слишком сильно... Я хочу тебя... Очень... Особенно теперь, когда в Её глазах гуляют синие живые огоньки, даже немного развратные. Что уж там, немного! Всё лицо, особенно эти белоснежные узоры, раньше казавшиеся детскими и милыми, выражало единую концентрированную животную похоть. Такую безумную, что лучше отдать бразды правления в её руки, чем оказаться разорванным на кусочки разъярённой тогрутой. Но как же трудно далось ему это решение. — Ты. Будь сверху ты. И, подтверждая свои слова, оттолкнувшись рукой от края кровати, скатился с её тела. Его орган заметно покачивался, слегка поблёскивая выделившейся смазкой. Удивительно, но он не внушал отвращения или неприятия. Только интерес. Животный интерес. Асока, собрав внутри себя все силы, приподнялась на локтях и, перебросив через Его тело ногу, ловко уселась сверху, чувствуя твёрдую плоть, плотно прижатую к ягодицам. Так, так хочется почувствовать её внутри себя, почувствовать неравномерное скольжение, почувствовать, как всё тело бьётся на тысячу осколков. Почувствовать Его. Юноша, тяжело дыша, поднял руки и обнял Её за талию, плотно прижав к себе. — Сделай это сама...я сорвусь... Напряжение, возникшее между ними уже перешло все разумные границы, и девушка, понимая, что вот-вот, и сорвётся уже она, с усилием приподнялась, а после — медленно, опасаясь вероятной боли, опустилась на твёрдый орган. Два голоса — низкий и высокий — слились в одновременном стоне, неприглушённом, резком. Не больно. Нет, едва ли немного неприятно, но эта неприятность забивается давно забытым ощущением чего-то тёплого, упругого, растягивающего всё лоно, заполняющего его, внутри себя. Даже кровоток, эти мельчайшие капли, снующие по его артериям, почему-то дополняют её впечатление. «Он» почти незаметно пульсирует, удивляя Её и поражая. — Асока, двигайся...то вверх, то... — Я знаю. И, привыкнув к этому чувству, она начинает приподниматься, выпуская из себя орган, и на выдохе насаживаться на него. Сначала спокойно, размеренно, успевая вслушиваться в то, как он неслышно, как он думает, постанывает, вцепившись подрагивающими пальцами в её ягодицы. Со временем лёгкие для тренированного тела движения становится всё труднее и труднее совершать от подступающего наслаждения. Дыхание учащается у обоих. На виске Энакина от напряжения выступила голубоватая вена, придававшая ему болезненное, излишне сосредоточенное выражение. Он плотно сжал веки, словно удерживая что-то внутри себя. Может быть, это жёсткость, желание обладать, а, может быть, нечто другое, значительно худшее. И в один момент, когда Она почти достигла пика наслаждения, уже второго за этот вечер, он, внезапно вцепившись до боли в её бёдра, стянул со своего органа. Девушка ошалело уставилась в его бессовестные глаза, которые тот, почувствовав укор, обиду и недоумение, стыдливо закрыл, даже отвернув для верности голову в сторону, и уткнулся носом в её плечо. — Чёрт!.. Асока недовольно дёрнулась, пытаясь вернуться в изначальное положение и выскользнуть из рук джедая, но лишь едва дотянулась внутренней поверхностью бёдер до слегка обмякшего и уже не такого напряжённого органа. Кожи коснулась какая-то то ли слизь, то ли жидкость. Скользкая. — Какого?! — Прости... Сейчас... Он сейчас снова... Он легко скользнул по её спине горячими ладонями и нежно, стараясь приложить всё своё умение быть милым и обходительным, погладил задний лекку. — Асока, милая, обычно я держусь намного дольше, но сегодня, поняв, что нахожусь так рядом с тобой. С тобой! Асока, поняв это, я слишком сильно возбудился. От тебя. От твоих мягких губ. От твоей нежной кожи. От твоей горячей... Тогрута, негромко зарычав, наклонилась вперёд, к самому лицу Энакина. — Ещё раз попытаешься заговорить мне зубы, я оторву тебе член и удовлетворю себя им сама. Нагло, даже самодовольно улыбнувшись, она приподнялась на локтях и, повиливая бёдрами, отплозла немного назад, наткнувшись, какая неожиданность, на пока мягкий, но уже начавший наливаться кровью орган. Легонько потёрлась и, внезапно вспомнив нечто очень важное, медленно, даже вальяжно перенесла вес на правую руку, а левую — назад, крепко ухватив юношу за ту часть, которая и делала его мужчиной, в самом неджедайском смысле этого слова. Сначала, привыкая к новому ощущению, провела вдоль длины, слегка задев головку кончиками пальцев. А сама в это время наблюдала за Его лицом. Видимо, всё-таки стыдясь своего позора, он закрылся ментальных блоком и создал выражение абсолютно спокойствия и довольства жизнью. Лживое равнодушие, призванное скрыть настоящие эмоции.Только вот о зрачках он забыл. Или подумал, что Она не обратит внимания. Заметив и то, как внешне реагировал на её действия Энакин, и то, как бегали под тонкой кожей век его зрачки, Асока крепко сжала его орган, вспоминая, какого же он должен быть размера. Ну, что же, уменьшаться точно не будет. Она, быстро наклонившись, поцеловала его, слегка прикусив за губу. Он резко открыл глаза, встретившись с ней взглядом как раз в тот момент, когда девушка, выскользнув из его рук, вновь насадилась на его орган. — Извращенка... — Не твоё дело. — Не мо... И опять, видимо, наслаждаясь поцелуями с безвольно лежащим джедаем, закрыла его рот своим, усиленно потирясь языком в такт движениям собственного тела. То медленно, то быстро. То легко, то напористо. Всё время меняя темп, меняя направление, без остановки меняя каждую деталь своего поведения. То жёстче, то мягче. То до боли вжимаясь, вбиваясь, то едва касаясь его тела. На секунду она останавливается, тяжело дыша и бездумно оглядывая его лицо. Серьёзные, спокойные, довольные голубые глаза. Он слегка улыбается, нагло шаря взглядом по её телу. Будто и не он оконфузился несколько минут назад. Энакин прижимается губами к её шее и, мягко поглаживая по ягодицам, пояснице, несколько сильнее стискивает её тело. — Тебе не больно? Глупый, абсолютно ненужный вопрос, заданный его таким чистым живым голосом. Помнится, Скайуокер прекрасно поёт. Надо бы однажды уговорить Его спеть для Неё, — Нормально. Тёплый взгляд небесных глаз заинтересованно скользит вниз, останавливаясь где-то на уровне промежности, едва прикрытой красной короткой юбкой. Он думает, что-то предвкушает и, чтобы показать направление своих намерений, слегка переносит вес на правый бок. — То есть, можно... — Нет. Асока громко фыркнула и, оглушительно шлёпнув ладошками по его груди, резко и надрывно продолжила движение, теперь уже сама плотно сжимая зубы, чтобы не застонать, не признать своего поражения. Живо, методично, прилагая все усилия, она, вверх и вниз, скользила по Его органу, вновь чувствуя то самое постепенно подступающее удовольствие. Сначала лёгкие, потом всё более и более сильные, судороги пронизывают тело, сбивая с ритма, заставляя забыть про всё на свете. И про необходимость сдерживается — тоже. С громким полустоном-полумычанием девушка в последний раз опускается на Его тело и недвижимо застывает, не шевелясь, едва дыша. Энакин задиристо поднимает брови, наблюдая за её раскрасневшимся лицом, сдержанно колышащейся грудью, подрагивающими пальцами, чьи коготки оставили немало, пусть и неглубоких, царапин на его коже. Он слегка улыбается и, аккуратно отодвинув её руки в стороны, укладывает вялую, можно даже сказать, замученную девушку на себя. — Ну, спи, спи. Асока слегка потянулась, разминая напряжённую спину и, развернув голову набок, немного потёрлась о Его кожу. Тёплая. Она сонно прищурилась и, громко вздохнув, чуть улыбнулась одними уголками губ. — Знаешь, а пирожные значительно вкуснее муки...