Лекарство от меланхолии

Несмотря на слова, сказанные тогда с одной лишь целью: успокоить новобранцев, после она снова и снова возвращалась к этому дню. Тучи пыли и неразбериха, грохот обломков, дрожь земли под ногами подступающих титанов, запах крови и паленой плоти. Что-то кричит Микаса, всегда спокойная Микаса, чья выдержка могла сравниться только с выдержкой Леви. А у ног — Эрвин, перевязанный, мертвенно-бледный, на бинтах которого проступает все ярче огромное кровавое пятно. И она сама — шокированная, отупевшая от этой неразберихи. От этой войны. Командор, тоже мне… Но она первой берет себя в руки: когда ты отдаешь приказы, становится как-то не до душевных терзаний. Хоть какая-то радость от столь высокой должности. Но самое главное, когда ты больше молчишь, появляется возможность осознать собственные эмоции и взять их под контроль. Осознать, что ты, как и эти дети, что поступили в разведкорпус совсем недавно, пытаешься решить, кому жить, а кому умереть, основываясь лишь на своих эмоциях. Оказавшись перед лицом выбора, на кону которого — человеческая жизнь, волей-неволей начинаешь выбирать по собственным привязанностям. Любой из офицеров выбрал бы Эрвина, просто потому, что не раз побывал с ним в таких передрягах, что удивительно, как вообще человек может их пережить. Так почему Леви решил иначе? Именно этот вопрос ее терзал больше всего. Эрвин, железный Эрвин ушел, а вместе с ним ушла добрая эпоха в жизни разведкорпуса. Ушла их уверенность в том, что, хоть и преступно медленно, но шаг за шагом они все же приближаются к окончательной победе. Несмотря на то, что в любой момент главнокомандующий мог потребовать от них принести себя в жертву, они хотя бы были уверены, что эта жертва не будет напрасной. Оказавшись на его месте сама, Ханджи поняла, что никогда нельзя быть в этом уверенной. Потому что главнокомандующий — тоже человек. Он может сомневаться и, требуя от своих подчиненных исполнения их последнего долга, действовать не наверняка, а надеяться исключительно на удачу. Если задуматься, она сама поступила так же. Они с Леви потребовали от Эрвина исполнения его присяги. Но сами не были уверены в том, что делают. — Я тоже полагала, что укол следует сделать Эрвину. И полагаю до сих пор. Но вынуждена поддержать Леви, потому что этого хотел Эрвин. Он доверял ей, Ханджи Зоэ, и оставил ее главнокомандующим. Он доверял Леви, и отдал ему бесценную сыворотку. И сомневаться в адекватности суждений капитана равносильно сомнениям в самом Эрвине. — Но Эрвин сам доверил инъекцию Райвелю, а Райвель выбрал тебя. Больше здесь не о чем говорить, — резко возражает она. И закрывает эту тему, запрещая другим даже думать о том, кто умер из-за их глупых препирательств. Скорее, потому, что оспаривать решения начальства — значит подрывать боевой дух разведкорпуса перед финальным рывком, а вовсе не потому, что сама считает так. Потому что слишком стыдно было за возникшее на краткий миг нестерпимое искушение познакомить собственный кулак с носом кэпа. И еще более стыдно перед Эрвином. Они ведь даже не удосужились провести нормальные похороны. Нет, разумеется, после окончания миссии были устроены роскошные проводы, с цветами, которыми усыпали закрытый гроб, процессией и залпами сигнальных ракетниц в небеса, этим импровизированным салютом. Только достаточным ли это было для Эрвина, жизнью которого они расплатились за правду о своем мире? … — Чего не пришла на ужин, четырехглазая? Она рассеянно кивает, жестом приглашает его в комнату. Бокал с виски, в котором звонко стукаются друг о друга кубики льда, опасно качается в руке: кажется, она все же умудрилась надраться в одиночестве. Леви всегда терпеть этого не мог: сильнее, чем пьяных людей, он ненавидел только грязь. Сам он никогда не пьянел, хотя и составлял ей компанию в те редкие вечера, когда они, выжив в очередной миссии и выбравшись из груды отчетов, разделяли друг с другом молчаливое уединение погруженной во мрак комнаты. И впрямь помогало. Она под конец вечера снова становилась самой собой и выталкивала Леви за дверь, он оставался таким же противным сычом и, что еще хуже, сычом трезвым. Его присутствие ее уже не тяготило: притерпелась за годы их дружбы-вражды. Но сейчас ей не хотелось его видеть: командор, однажды сказав что-то, не должен сомневаться в своих словах, если хочет, чтобы в них поверили его подчиненные. И если он уверен, что кто-то из них принял неправильное решение, то он должен наказать его, а не терзаться глупыми размышлениями. В какой момент все стало так сложно?.. Он забирает у нее бокал и со стуком ставит на стол. Оглядывает комнату брезгливым взглядом, задержав его на сброшенных форменных ботинках, сваленных в неровную стопку книгах, на валяющемся тряпье, взбороненном одеяле. И, наконец, на заваленном бумагами столе, где одиноко высится почти пустая бутыль. Впрочем, ничего не говорит, кроме требовательного: — Ответишь или нет? — Либо садись, либо выйди. Не стой над душой, — морщится она, мрачно глядя на него снизу вверх. Голос звучит подозрительно ровно, даже не сбился ни разу. Значит, не так пьяна, как казалось ей самой. Он остается. Берет бокал из давно знакомого ему шкафа, выливает себе остатки из граненой бутылки и присаживается на край стола, проигнорировав стул, на который указывала Зоэ. Должно быть, ему просто нравится смотреть на нее свысока: нечасто ведь выпадает такая возможность. Однако сегодня ничего не говорит относительно старого ледяного виски: сегодня и впрямь есть повод. Они выпивают, не чокаясь, молча отдавая дань памяти Эрвину. Напиток обжигает горло и у Ханджи выступают слезы. Невидящий глаз под повязкой начинает ныть, напоминая об увечье. Сначала Эрвин с его оторванной рукой, потом она, одноглазая… Похоже, цельные главнокомандующие отряда — еще большая редкость, чем разумные титаны. ...— Почему ты выбрал именно мальчика? По счастью, Леви сразу понял, о чем она, так что повторять не пришлось. Это и к лучшему: нервы в ожидании ответа были натянуты, как струны, и она сама не знала, получилось бы у нее сохранять спокойствие, если бы собеседник ее переспросил. — Эрвин был готов пожертвовать своей жизнью. Мальчишка — нет. Выдержка давалась ему куда лучше, чем ей самой. Равно как и умение не сомневаться в своем решении, приняв его единожды. Иногда, когда Ханджи оставалась наедине с собой, ей казалось, что из Леви получился бы лучший командор, чем из нее. Идеальный солдат, уверенный в себе, безжалостный… но при этом пекущийся о своих людях. Даже Эрвин, хотя и уважал своих подчиненных, веря в них в любой ситуации, всегда был готов пожертвовать ими ради исполнения плана — по принципу меньшего зла… Что же, их, бойцов разведкорпуса, по сравнению с жителями королевства и впрямь меньшинство. А самое главное, это меньшинство давало клятву умереть, если потребуется. Так что, отправляя на смерть солдат, главнокомандующий пребывает в своем праве, и при этом сам имеет что-то вроде жреческой неприкосновенности. Тот, кто наделен властью приносить в жертву общему благу других, жертвовать собой не должен. И что же выходит — она такая же? Смогла бы она отправить на смерть тех, с кем сидела на собраниях бок о бок? Флока, Леви, Микасу, Эрена? Армина. Эрвина. Уже отправила. Ханджи мысленно отвешивает себе пощечину. Так она скоро договорится до того, что начнет обвинять Эрвина в безжалостности. — А я-то думала, что все ради моря, — кажется, Леви ни на секунду не поверил в ее нарочитую веселость: слишком тяжелым был взгляд, которым он ее одарил. Ну конечно, шутить с такой похоронной миной позволено только ему одному. — Напилась уже? Мне тебя под холодный душ сунуть? — нарочито спокойно поинтересовался он. Обычно перепалка поднимала ей настроение, но сейчас меланхолия только усугубилась, перейдя в стадию слегка маниакального мрачного веселья. Качнулся стул, отклоняясь назад. Все-таки она тоже не привыкла смотреть на кэпа снизу вверх: даже будучи ниже многих членов разведкорпуса, Леви Аккерман умудрялся давить на тех, кто имеет несчастье с ним спорить, а сейчас и вовсе был похож на психопата. На того капитана Райвеля, что в горячке боя превращался в машину смерти. Даже в шутку дразнить его было страшно. Но взыгравший в крови алкоголь притуплял опасения. — А что, сентиментальный капитан Райвель… многие бы оценили, — невесело рассмеялась Ханджи и, воспользовавшись замешательством оппонента, сделала резкий рывок вперед, протянув руку за бокалом. Однако тонкие, но цепкие пальцы до боли сжали запястье, не позволив дотянуться до добычи. — Всяко лучше, чем главнокомандующий-пьяница. Эрвин тоже в начале своего командования принимал жестокие решения — с куда худшими последствиями, а спиваешься почему-то ты, а не он, — огрызнулся Леви, и, пока Ханджи силилась выдернуть запястье из его хватки, ловко перехватил ее бокал и допил оставшийся виски. Она хотела, как и прежде, рассмеяться в ответ и заметить, что главнокомандующий-коротышка — это еще страшнее, но открыла рот — и не нашлась, что сказать. — Я не спиваюсь. Я анализирую ситуацию, — наконец ответила она и встала из-за стола, не обращая внимания на сидящего здесь Леви. В душе всколыхнулось чувство стыда: не хватало еще, чтобы он ее успокаивал. Хороший же из нее командор, если она может себе позволить аж несколько часов чертовой меланхолии! Все то время, пока Ханджи заправляла кровать, складывала разбросанные листы в более-менее аккуратные стопки, убирала валяющиеся вещи, она чувствовала на себе испытующий взгляд кэпа. Эрвин не был идеален, это ясно любому. Но он был чуть лучше каждого из своих подчиненных и при этом оставался человечным — именно таким, каким должен быть лидер. Может быть, поэтому ему прощались и ошибки, и минутные слабости, и сомнения? Леви, один из немногих относившийся к главнокомандующему прохладно, хотя и с уважением, не мог о них знать, но кому, как не Ханджи, было известно, что даже «железному Эрвину» не были чужды приступы самокопания? Но он как-то всегда ухитрялся справляться сам. И не дожидаясь прихода подчиненных, чтобы привели в чувство. А потом вновь становился лидером. Направлял, давал советы, поддерживал и вёл за собой. Разрешал написать отчеты потом, когда она зарывалась в лаборатории и не выходила оттуда, пока не добьется ожидаемого результата в своих исследованиях. Да даже потеряв руку, железный Эрвин руководил их основной миссией, сражаясь с титанами на передовой… А еще он прислушивался к мнению майора Ханджи и давал добро на любые действия, даже когда она с одержимостью религиозного фанатика бросалась на амбразуру, чтобы проверить очередную свою догадку. Что это, если не высшая степень доверия? И что, если не безграничное доверие и уважение, заставило Эрвина вручить ей главенство над разведкорпусом? И пусть ценой его жизни самая главная миссия завершена и война близится к концу, но расслабляться сейчас было бы ошибкой. Разведотряд совершил невозможное, пройдя через тернии прямо к звездам и после долгих лет неведения подойдя вплотную к настоящему врагу. И она, Ханджи Зоэ, будет тем, кто приведет его к победе. — Замри на секунду, — раздался голос кэпа, вырывая ее из раздумий. Что-то знакомое промелькнуло в этом голосе, и Ханджи удивленно обернулась, так и замерев со стопкой одежды в руках. Жесткая рука смяла на затылке волосы, заставляя податься вперед, а чужое горячее дыхание обожгло губы. Леви всегда целовался так, будто только что вернулся из опасной миссии: сухо, горячо, безжалостно, будто азарт боя всегда кипел у него в крови. Действительно, как в старые добрые времена… — Ты будешь не таким уж и плохим главнокомандующим, четырехглазая. И что можно ответить, когда твой заклятый друг говорит тебе такие слова, что из его уст равносильны комплименту? Они никогда не любили друг друга, ограничиваясь враждой на грани дружбы. Так, редкие совместные вечера, что иногда заканчивались в постели. Да и могли ли быть между ними хоть какие-то чувства кроме непонимания и легкой неприязни, пусть даже к ним примешивалось острое восхищение? Так в какой момент оказалось, что его присутствие рядом подобно глотку крепкого горького кофе, бодрящего и приводящего в порядок мысли? ...Излечивающим практически любую меланхолию.