Психофизиологическая проблема (The Mind-Body Problem)

Он думает. Расположенное на диване и неподвижное, его тело вытянуто во всю длину и расслаблено. Ладонь к ладони, кончики пальцев прижаты к губам — поза поклонения перед единственным возможным божеством — мыслью. Его разум следует за ходом дедукции так же, как поток реки тянется вдоль своего русла, как кровь протекает по артерии. Мысли, придерживаемой её курса, больше некуда деться. Он думает. Не наводнение, не кровотечение, но устойчивый поток, направленный сквозь силлогизм [1]: большая посылка, меньшая посылка, вывод; большая посылка, меньшая посылка, вывод. Логика подобна сердцебиению. Если a истинно и b истинно, то c — истинно. Как только вы отбросите невозможное. Вот свидетельство, след преступления; вот преступление, признак преступника; вот сам преступник. От свидетельства к преступлению, от преступления — к преступнику. Свидетельство, преступление, преступник; свидетельство, преступление, преступник: дедукция подобна сердцебиению. Свидетельство всегда материально. Отпечаток пальца, след ноги, прядь волос. Свидетельство есть улика тела [2], тело является сосудом мотива, мотив — утверждённое желание. Мы все оставляем позади частицы себя. Если на орудии убийства обнаружен светлый волос, а у подозреваемого светлые волосы, тогда подозреваемый и есть убийца. Если сторожевой пёс лает на незнакомцев, но не стал лаять на убийцу, значит убийца ему знаком. Если жертва была избита с применением неестественной силы, а на пальцах жертвы обнаружена шерсть обезьяны, тогда обезьяна и есть убийца. (Это не невозможно.) Свидетельство есть улика тела, но его тело там не присутствует. Только его разум. Тело — это транспорт. Тело несущественно. Оно не имеет значения. Но… если тело есть свидетельство, тогда тело и есть всё, что имеет значение. Тело на полу является центром места преступления, тем, что должно быть прочитано подобно уравнению или географической карте. Тем, что требует дешифровки. Тем, рядом с чем нужно опуститься на колени, коснуться, понюхать, внимательно изучить и прислушаться к тихому откровению и изложению фактов. Объект интерпретации. Тело — то, что подвергается исследованию, источник всех знаний. Без тела нет выводов. Без тела нет мнения. Он проверяет своё тело на наличие свидетельств. Он объективен, в конце концов, а его тело является объектом. Живот скрутило и урчит желудок. Это значит, что он голоден, потому что не ел. Спину свело судорогой и она поскрипывает. Это значит, что он окоченел, потому что не менял положения. Глаза зудят, а голова пульсирует болью; он устал, потому что не ложился спать. Но на самом деле он не ощущает всего этого — он наблюдает. Это всего лишь свидетельства. Свидетельства подобны сердцебиению. У него ноющая эрекция, и это значит, что он хочет Джона, потому что любит его. Но вторая посылка — ложная: желание невозможно, ведь он женат на работе, ведь тело — это всего лишь транспорт. Ведь он не устроен таким образом. Ведь мысли больше некуда деться, и он думает. Но его тело — расположенное на диване, неподвижное, вытянутое во всю длину и расслабленное — его тело мыслит другим, не таким, как он, образом. У него эрекция, и эрекция отвлекает его. Она препятствует мыслям. Разъединив сложенные в молитвенном жесте ладони, он обхватывает её через брюки, желая, чтобы та исчезла. Но рукой он ощущает, насколько твёрд, и это тоже свидетельствует о чём-то. Невозможно сохранять объективность в шуме столь субъективных ощущений. Ему придётся избавиться от неё, чтобы вернуть возможность мыслить. Это утомительно, но необходимо. Он расстёгивает рубашку: бледная кожа стройного торса контрастирует с тёмно-фиолетовым шёлком (ведь он действительно очень разборчив в некоторых вещах). Он расстегивает брюки, зарывается рукой внутрь и обхватывает член, сжимая. Тот дёргается в ладони, и удовольствие подобно воде растекается вверх по животу. Он ждал слишком долго, игнорировал слишком долго, и теперь ему кажется, что основная часть крови затопила район таза, волнами раскачиваясь под его ладонью. Иногда он презирает эту часть своего тела. Её не всегда получается скрыть или проигнорировать, она не подчиняется его воле и выкидывает необдуманные вещи, не входящие в его собственные намерения. Однако руке нравится это. Нежная, ласковая и любящая, она словно тоже ему не принадлежит, отдельная от его ясного, взыскательного разума. Это рука музыканта, она творит музыку. Рука любит его. Она гладит нежно, от основания и выше, вызывая у него дрожь. Оттягивает уздечку, целует кончик, где собралась блестящая влага, скользит большим пальцем по головке нежно, словно языком. Теперь мысли исходят от его члена, от области таза, из глубин живота. Они наполняют его воображение возможностями так же, как свидетельства на месте происшествия позволяют представить возможные преступления. Если я обниму его, его голова окажется прямо под моим подбородком, а волосы будут пахнуть летней травой. Если я оберну его лицо ладонями, оно идеально уместится в них, а мой рот наполнится слюной, когда я буду целовать его. Если я сниму с него одежду, он обнимет меня, и я буду любить его. Поэтому он представляет, что это рука Джона касается его. Рука, которая обязана быть нежной, ведь она принадлежит Джону. Только рука Джона может быть такой ловкой и сильной — рука доктора и солдата. Только рука Джона могла бы так хорошо знать этот путь: от основания к головке, от корня к венчику, плавное скольжение крайней плоти, лёгкий захват коронки, мягкое терзание ствола. Джон знал бы, как струится кровь, как она вздымается, сосредотачиваясь в одном месте; знал бы причину её пульсации в паху, и то, куда ей стоило бы направиться. Кровь бы последовала за рукой Джона. И рука бы почувствовала, как кровь переполняет его, делая его таким твёрдым, что он начинает скользить, словно сталь под бархатом. Жар, возбуждение, пульсация и напряжение — вот что ощутила бы рука Джона, прикоснувшись к нему. Словно со стороны он слышит, как всхлипывает, и испытывает к себе внезапный всплеск нежности. Мой член в его руке, размышляет он. Мой член в твоей руке, да, да, почувствуй меня, вот как я чувствую себя — возбуждённым в твоей руке, руке, которая любит меня, моей руке, которая любит тебя, вот как ты чувствуешь себя в моей руке… С нахлынувшим головокружением он обнаруживает, что поменялся с Джоном местами и чувствует то, что чувствовал бы он. Член Джона в его руке, как если бы его собственный принадлежал Джону. Он прикасается к Джону или является им? Является им или обладает им? Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой — мне… [3] Имя любимого тихим стоном срывается с его губ, короткая песнь тоски: «Джон…» Это звук его тела, и он звучит как два голоса сразу. Разум и тело, субъект и объект [4], моё Я и Другое [5], расщеплённые однажды на разные стороны оппозиции, теперь спутались, разрушившись и затерявшись в гемодинамике, в нажиме и скольжении его руки, которая в равной степени принадлежит и Джону. Ни субъект и ни объект, ни Я и ни Другое, ни разум или тело, лишь эта сладкая тягучая необходимость и приливной напор блаженства. Напряжение подступает снизу, яички сильно подтягиваются, каждая мышца пресса напряжена, воздух покинул лёгкие. Сперма вырывается из него, как вода из надтреснутой трубы, как кровь — из надрезанной артерии, и образовывает очаровательное перламутровое озерцо в ложбинке солнечного сплетения. Он не собирается его вытирать, ведь оно может принадлежать Джону и, следовательно, достойно хранения. Он лежит, утомлённый, глаза широко распахнуты, голова свежая и ясная. Как только вы отбросите невозможное, а это желание не может быть возможным… Но что, если эта посылка — ложная? Что, если любовь — логическая ошибка, и ошибка — лучше истины? Что будет, если переписать силлогизм? Что, если желание — истинно? Если a — истинно, а b не может быть истинным, то c всё ещё может быть истинным. Если вы допускаете невозможное. Тело — это свидетельство, а свидетельства не лгут. Он слышит звук доносящихся с лестницы шагов. Джон входит в комнату и Шерлок вскакивает, как бывает, когда решение проблемы внезапно осеняет его, чистая победоносная энергия. Он бросается к Джону так, словно сбрасывается с крыши, и Джон подхватывает и поддерживает его, потому что Джон — доктор, который ещё и солдат, а это далеко не первая спасённая им жизнь. Он коротко смеётся, смущённо и неуверенно, но это хорошее смущение и обнадёживающая неуверенность. «Шерлок, что ты делаешь? Зачем…» — спрашивает он, но Шерлок не отвечает. Его рот уже закрыл этот вопрос и нашёл губы Джона, податливые, крепкие и отзывчивые, а язык Джона на вкус как дождь и лесные грибы. Шерлок едва может дышать, губы Джона представляются единственным источником воздуха и он словно использует дыхание Джона, произнося: «Затем…» Затем, что его тело не просто умно — оно гениально. Затем, что у его тела — тела, что транспортирует их обоих — есть все основания в мире. Все основания, чтобы выбрать этого человека. Волосы Джона пахнут летом. Слюна наполняет рот Шерлока. Он обнимает Джона, и он влюблён.