Не дыши

      Вечером все совершенно иначе, не так, как утром или днём. На самом деле, нет ни одного дня, который мог бы быть похож на другой, нет ни единого момента, похожего на другой, прошедший. Дежавю — всего лишь шутка подсознания. Но отчего-то именно вечера ты способен выделить из общего потока моментов. Почему-то тебе кажется, что вечера бесконечны…       Тебе одновременно повезло и нет, получить от заведующей ключ от склада. Повезло получить единственный угол, где никого не будет, кроме тебя. И нет — там никто не сдох, просто нужно немного прибраться.       Дни заполнены монотонными попытками избежать проблем разной степени важности. От некоторых уйти не получается, по определению, как бы ты ни бежал. Одна проблема даже имеет имя — называть его вслух не рекомендуется, если хочешь, то выведи его пальцем на стекле — только не дыши, хорошо?       Днём нужно бежать, хорошо запомни. А вечером можно вернуться в кладовку, где теперь пахнет лавандой. Как оказалось ты - единственный человек, который волнуется о подобном. Когда-то ты разделял дни по новым отметинам, что оставались на твоём теле, когда-то ты мог составить карту собственной боли — она по-прежнему где-то там, запечатлена на внутренней стороне твоего черепа. Когда-то ты проводил за этим занятием каждый вечер, но теперь всё не так. Вечер отныне наполнен ноющим послевкусием боли, теперь уже не таким горьким; вечер наполнен тёмным коридором, кучей вещей, запахом лаванды и…       Музыкой.       Мало кто знает, но стена кладовки, кажется, сделана из картона; мало кто знает, что за этой стеной музыкальный класс. Но самое важное: мало кто знает, что вечерами старый рояль оживает — кто-то играет.       Так было не всегда.       Ты знаешь, что вечером в школе почти никого нет, даже самые заядлые ботаники не остаются до столь позднего часа. Но кто-то, всё равно, играет. И на сердце внезапно становится легко, почти ничего не болит, а ещё темнота перестаёт быть пугающей и, наконец, принимает тебя в свои объятья.       Ты не представляешь, кто мог бы играть там, за стеной. От решения этой загадки тебя отделяет только две двери и небольшой коридор. Никогда ещё это расстояние не казалось тебе столь длинным.       Между тем, человек за картонной стеной всё ещё играет, возможно, не подозревая о твоём существовании.       Через две недели техничка перестанет ворчать, видя, как ты босиком бежишь по чистым коридорам, скрываясь в старой кладовой. Возможно, она, наконец, смирилась с тем, что вечером она теперь не одна; возможно, она теперь перестанет закрывать окно в подвале, по крайней мере, так было бы легче для тебя.       Человек за стеной играет каждый вечер. Ты все ещё не знаешь, кто этот он или, быть может, она. Ты мог бы узнать это в любой момент, но попробуй признаться, хотя бы сам себе, ты влюбился в мысли об этом человеке, кем бы он ни был.       Свежие синяки и ссадины ноют, отзываясь в каждой клеточке твоего тела. Ты мог бы сказать, кому ты обязан этим счастьем, но ты же помнишь, только на стекле, поэтому ты опять вслушиваешься в то, как человек играет на рояле. Недавно ты заходил в музыкальный класс и видел инструмент: благородно черного цвета, с золотой надписью и уже потёртыми клавишами, которые ты нежно гладишь пальцами, представляя, что неизвестный каждый вечер стирает ещё миллиметр шедевра только ради тебя.       Как будто ты не прячешься за картонной стеной.       Как будто ты способен когда-нибудь раскрыть тайну.       Как будто ты…       Сегодня уборщица гремит ведром громче, чем обычно, а ещё совершает то, за что её, черт возьми, нельзя простить.       Заходит в кабинет музыки и обрубает музыку, отвлекает неизвестного, заставляет божественные пальцы замереть над ещё не до конца стершимися клавишами. — Завязывай уже, разве дома никто не ждёт? — спрашивает она, опять громыхнув ведром. — Возможно, — незнакомец говорит, теперь ты знаешь, что это не девушка, — но и здесь кое-кто ждёт.       Она ничего не отвечает, опять скрипит ведро, а после хлопает дверь.       Тишина давит так, что ты стараешься задержать дыхание, будто бы именно оно не позволяет тебе вновь услышать музыку. Человек за картонной стеной, кажется, тоже пытается не дышать.       Часть тайны теперь раскрыта. Ты теперь знаешь, что твоя картонная стена казалась прочной только тебе, кто-то её уже сломал, но тебе просто забыли сказать. Какое должно быть у тебя глупое сейчас лицо.       Просто потому что ты улыбаешься. Отчего, наверное, и сам не знаешь. — Я не знаю, кто ты. — говорит он не слишком громко, ты цепляешься за звук его голоса, стараешься не сравнивать его с другими, — но мне нравится думать о том, что ты здесь, чтобы послушать меня. Мысль о тебе, кто бы там не находился, почему-то делает меня счастливым.       И ты хочешь сказать что-то в ответ, раскрыть своё инкогнито, сказать, что выдерживаешь избиения и ползёшь в кладовку, только чтобы услышать ещё раз. Хочешь сказать, что ты тоже любишь, тоже становишься счастливым, думая о том, что каждый вечер, кто-то играет для тебя.       Но молчишь. В горле застрял ком, вместе с невысказанными словами — но ты молчи. Ты теперь знаешь, кто стоит за стеной. Ты теперь можешь выводить его имя пальцем на стекле, но помнишь же? Не дыши.