***
Отряд кофейных кружек в полной боевой готовности стоял на тумбочке рядом с диваном. Эскиль держал в руке ещё одну и читал книгу. — Ну нельзя же потреблять кофе в таких количествах… — протянул Матиас. — Ты безумен. — Абсолютно безумен, — кивнул Эскиль, не поднимая взгляда. Матиас засмеялся. — Не надумал сходить проветриться? Кругом очень красиво! И никого нет, как ты любишь. Эскиль проигнорировал его слова, даже головы не поднял. — Представь, пушистые сугробы на солнце переливаются серебром, небо идеально, молочно-белое, даже кремовое, еле тёплые лучи ласкают лицо, снежное одеяло расстилается под ногами… — заметив тень удивления на лице Эскиля, Матиас засмеялся: — Я тоже могу как в твоих книжках, неужели ты меня совсем глупым считал? Книжки не убегут, ну пойдем. Матиас засмотрелся на пар, поднимающийся из кружки Эскиля: кофе заварили недавно, а уже больше половины выпито, что неудивительно. Облака пара завивались, поднимаясь вверх, и на Матиаса снова хлынула эйфория, магия момента. И тут же она треснула и разбилась: — Я никуда не пойду. Меня вполне устраивает отдых в четырех стенах. В четырех теплых стенах. Матиас улыбнулся, проглатывая горечь. Он отвел взгляд. Мерцание оконного стекла напомнило ему о чем-то, и вдруг он выпалил: — Может, хочешь покататься на коньках? Эскиль отложил книгу — но не кружку, вот она, расстановка приоритетов, — и спросил: — Тут есть каток? — Недалеко есть озеро. Замерзает намертво, мой старший брат занимался хоккеем и часто там катался. — О, здорово, — улыбнулся Эскиль, и Матиас просиял. — Ты, думаю, тоже хорошо катаешься? Повисло молчание. Страх сковал Матиаса, горло сдавило. После недолгого промедления он прокашлялся и повел шеей, разминаясь: — Конечно! Эскиль прищурился. — Тогда сходим туда завтра. — Заметано! — рассмеялся Матиас. Паника захватила его внутри, но маску веселья разрушить ей не удалось. — Пойду достану коньки, свои и брата, они раздвижные, так что сейчас сделаю их под твои ноги, не уходи. Пока Матиас бормотал, в голове зрела безумная идея, но его ничто уже не смущало.***
Кровать, потакая замыслу Матиаса, не скрипнула, когда он поднялся. Молчали и полы, и двери, и ветер за окном успокоился, на улице была чистая ночь. Матиас взял свои коньки и тихонько вышел. Тонкая светлая прожилка на небе — луна — не освещала пути, поэтому Матиас зажег мощный фонарь, найденный в гараже отца. Свет хлестал по сугробам, прокладывая дорогу к озеру. Оно было недалеко, за вечер выпало мало снега, поэтому ледяное зеркало отозвалось на зов яркого луча. Матиас поставил сумку, положил фонарь и выдохнул. Было уже почти четыре утра, он не спал сегодня, с трепетом слушая, как домочадцы утихают. Эскиль тоже поздно лег — Матиасу пришлось три часа лежать спиной к нему, притворяясь спящим. Он пожалел, что загнал себя в эту ловушку, но беспокойный ум метался от мысли к мысли, упуская важное. На берегу росли лохматые ели. Матиасу пришлось карабкаться по снегу и ледяным коркам, чтобы повесить фонарь на ветвь. А еще он понял, что забыл дома перчатки, да и шапку не надел. «Не беда», — отмахнулся сам от себя Матиас, впихиваясь в коньки. Было трудно. Он сел в сугроб на краю, натянул коньки на ноги, но не смог встать. Сделав усилие, он ринулся вперед и распластался на льду, поцарапав ладони. Матиас встал на колени, уперся руками вниз — и, наконец, распрямился. — Ха! — воскликнул он. — Полдела сделано! Следующим препятствием стало то, что бугристая, с ухабами и провалами поверхность озера — худшая площадка для новичка. В сердце болью отдалось воспоминание о том, как брат пытался научить Матиаса кататься, но Матиас, даже если делал успехи спустя два часа тренировки, в следующий раз вставал на лед как в первый раз, если вообще вставал. В конце концов он бросил это дело, когда брат вырос и уехал в другой город. Успешный студент, успешный работник, успешный руководитель. А у Матиаса — больная, жестокая влюбленность в соседа по комнате и незакрытая сессия. Матиас не считал, сколько раз падал. Он успокаивал себя бормотанием под нос: «Встань, аккуратно, спину ровно, ноги сгибай, не тормози носками…» Фонарь в ветвях давал очень мало света, Матиас постоянно спотыкался, потому что не видел ничего под ногами, поэтому он заехал в сугроб и стал продвигаться к дереву. Кора опять ободрала руки, оставив несколько заноз, Матиас вцепился в фонарь, но у него уже болела голова — сколько он здесь вообще? сколько сейчас времени? — и он просто упал в снег, скатившись по сугробу к озеру. От луны не осталось ничего. Снова пошел снег, повалил с небес, как будто погода решила восполнить дневной пробел. Только сейчас Матиас понял, насколько обессилел. Он не мог подняться. Особенно в коньках. Уши замерзли, пальцы ныли. Он потянулся в карман за телефоном — и хрипло засмеялся, нащупав только нервно разодранные билеты на электричку. Матиас раскинул руки и сделал снежного ангела. «Жаль, я не отращу настоящих крыльев», — пронеслось в голове. Он думал об Эскиле. О том, что Эскиль занял все его мысли. О том, что это ненормально, гораздо более ненормально, чем то, сколько кофе Эскиль пьет. Наверное, его сердце просто не выдержало такой нагрузки и разорвалось давным-давно, оставив пустое место и невозможность ответить взаимностью на чьи-либо чувства. Матиас разглядывал снежинки, которые не таяли, садясь на его нос. Разглядывал столп света, уходящий во тьму, растворяющийся в бело-серой кутерьме. Словно он, Матиас, лежал в стеклянном шаре, приклеенный к полу, и чья-то любопытная рука тряхнула шар, разрешая снегу наброситься на беспомощную фигурку. Самый одинокий человек на земле безнадежно нажимал на кнопку включения фонаря, забавы ради посылая сигнал бедствия в безжизненный космос. Дыхание растворялось в ледяном воздухе. Рука постепенно ослабевала, превращая тепло в холодный свет. Матиас засыпал. И ему снился прекрасный сон — он слышал своё имя, слышал, как снег прогибается под чьим-то напором и решимостью дозваться, слышал, как раздвигаются еловые лапы, освобождая путь… слышал, как расступается тьма, нехотя выпуская его из когтей. И в этом прекрасном сне перед ним появилось лицо Эскиля, украшенное испугом. — Ты шел на свет? — еле двигая губами, шепнул Матиас. — Ты просто… просто… — Эскиль захлебнулся эмоциями. Он ничего больше не сказал, он усадил Матиаса, растёр его голову и лицо шарфом, надел на Матиаса свою шапку, потом то же проделал с руками, отдав ему перчатки. Потом Эскиль взвалил Матиаса на себя и пошел. Матиас обязательно бы прокомментировал это, будь у него силы, но тут решил заговорить Эскиль, отвлекаясь от дикой тяжести. — Мне неспроста показалось, что ты стушевался, когда я спросил тебя, но я и подумать не мог, что ты потащишься ночью! на каток! чтобы не облажаться передо мной! Матиас! Больше никогда! — Эскиль тяжело дышал, голос рвался, — никогда! Так! Не! Делай! Эскиль распахнул дверь ногой и ввалился туда, аккуратно положив Матиаса на пол. Теперь — дома, в тепле, с надеждой на лучшее — Матиас мог расслабиться и не бояться закрыть глаза. Чувствительность кожи медленно возвращалась, но гораздо быстрее возвращался радостный трепет перед Эскилем. Послышались голоса и шум сверху — сейчас и родители спустятся и не дадут ему потерять ни пальца от обморожения. И на десять секунд раньше, чем они показались в прихожей, Эскиль прошептал Матиасу в губы: — Прости, что позволял себе игнорировать твою боль. Матиас никогда не видел настолько прекрасных снов.