Лимонный шербет

Приехать в Хогвартс спустя много лет было... странно. Ньют столько раз за свою жизнь слышал, что после седьмого курса юные волшебники покидают чудесный замок навсегда и никогда не возвращаются. Им остаются лишь воспоминания о семи лучших годах жизни и горечь осознания того, что когда они были детьми, то не понимали истинной ценности времени. Сколько раз Ньюту говорили это? Десятки? Сотни? Говорили, в основном, преподаватели, недовольные успеваемостью студентов. Кажется, Ньют всегда знал, что об этом профессора недоговаривают. В конце концов, это они — те самые люди, которым удалось вернуться, пусть уже и в качестве наставников. Но он никогда не думал, что и сам снова окажется в Хогвартсе, да еще и по личному приглашению директора. Старый замок совсем не изменился: стены остались такими же холодными, тыквенный сок — таким же сладким, а призраки — такими же приветливыми, пусть и не все… Ставший за время обучения на Хаффлпаффе родным Толстый монах даже припомнил имя Ньюта! И совсем не изменился Альбус Дамблдор: его улыбка, его странная манера речи, его дружелюбие — все в нем было таким же, как в тот день, когда он в последний раз прощался с курсом Ньюта. Лишь огненно-рыжие волосы стали длиннее. И как это ни удивительно, но именно огонь привел сейчас Ньюта снова в Хогвартс. — Он совсем плох, — не скрывая печали, произнес Альбус и подтолкнул застывшего от восторга Ньюта к полуощипанному Фоуксу, который сидел на своём золоченом насесте, едва заметно подрагивая. — Увы, даже фениксы подвержены болезням, подобно простым птицам. Ему недолго осталось, максимум день или два. Вот так оно и было. Альбус Дамблдор позвал Ньюта в Хогвартс поглядеть на самосожжение феникса, и Ньют до сих пор не мог поверить, что ему так повезло. Фениксы всегда были огромной редкостью, а увидеть не просто феникса, но и его перерождение было мечтой любого мага, тем более, такого уважаемого магозоолога, как Ньют. Альбус осторожно коснулся пальцами хохолка на голове Фоукса, и птица болезненно заворковала, прижимаясь к ласкающей ладони. Альбус вздохнул; он как никто другой понимал, что с Фоуксом все будет хорошо, но это не означало, что ему было чуждо сопереживание боли. На короткое пронзительное мгновение Ньюту нестерпимо захотелось быть на месте Альбуса, настолько трогательным ему казалось то, как Фоукс слабо покусывает золотым клювом гладящие его пальцы. — Он чудесен, — едва дыша от нежности, прошептал Ньют. Легкая улыбка скользнула по губам Альбуса. — Я рад, что ты тоже находишь его чудесным. И мне очень интересно посмотреть, что станет с тобой, когда ты увидишь его во всей красе, — вкрадчиво сказал он, и Ньют потупил взор. — Могу я?.. — нерешительно начал он, боясь отказа, но Альбус не только понял его просьбу до того, как она была сказана вслух, но и, казалось, был только рад исполнить ее. — Протяни руку, — сказал он и, отступая, отвел пальцами упавшие ему на грудь длинные яркие пряди волос, заправив их за ухо. Медленно отведя взгляд от его пальцев, Ньют снова посмотрел на феникса. Птица смотрела на него в ответ, чуть склонив голову набок, и топорщила облезлый хохолок, выражая заинтересованность в госте. Ньют, стараясь не торопиться, поднес ладонь к головке феникса; тот несколько раз моргнул и наконец зажмурился и склонил голову вперёд, позволяя к себе прикоснуться. — Ты ему нравишься, — в голосе Альбуса звучало одобрение. — Я раньше никогда не видел фениксов, — тихо проговорил Ньют пересохшими от волнения губами. — Я знаю об этом, потому и пригласил тебя сегодня, — ответил Альбус и, ободряюще похлопав его по плечу, легким прыжком взлетел на возвышение со столом, загроможденном свитками и разнообразными приборами — о предназначении некоторых из них Ньют мог лишь догадываться. Директорское кресло едва слышно скрипнуло, когда Альбус с удобством расположился в нём, склоняясь над столом. Руки его легли на лежащие на столе письма и свитки, те зашуршали, напоминая Ньюту о том, что кабинет не принадлежит исключительно фениксу, и ему стало неловко. — Профессор… — снова заговорил Ньют, преодолевая нахлынувшее смущение. И снова Альбус перебил его до того, как он закончил фразу. — Уже директор, мой милый мальчик, но не будем об этом. Ты уже давно не мой ученик, так что имени будет вполне достаточно, — заверил Ньюта Альбус, ласково глядя на него поверх бумаг. — Для меня ты всегда будешь моим любимым профессором, — улыбнулся Ньют, вспоминая их совместные посиделки в библиотеке. — Ох, хорошо, как тебе будет угодно, — сдался Альбус, не желая портить глупой перепалкой торжественно-скорбный момент. —Но ты собирался что-то сказать мне. Ньют замешкался на миг, а потом вспомнил и вздрогнул, отведя руку от начавшего чихать феникса. — Да, я хотел сказать, что по дороге сюда питал надежду ночевать рядом с фениксом… — Полагаю, Фоукс не будет против твоей компании, — лукаво подмигнул ему Альбус, и стекла его очков загадочно блеснули. — Но при этом я никак не думал, что птица живет в твоем кабинете, а ты… — Ньют запнулся, оборвав мысль, но, прижав руки к груди, продолжил: — Вы теперь очень занятой человек, директор Дамблдор. Я буду мешать вам. Альбус перестал шуршать документами и замер, а потом вдруг сделался пугающе серьезным; Ньют в ужасе подумал, что перегнул палку и теперь перерождения феникса ему не видать. — Ты совсем не будешь мне мешать. Тихий, спокойный юноша, от которого никогда не бывает никаких проблем... — перечислял Альбус, и с каждым словом Ньют все сильнее расслаблялся. — А-а, о чем я! Позволь начертать тебе диван, — и, не тратя больше слов, Альбус взмахнул палочкой. За спиной Ньюта тяжело громыхнул трансфигурированный из воздуха и пыли широкий диван, упав на пол с высоты нескольких дюймов. Ньют на всякий случай посторонился, прикрывая телом снова расчихавшегося Фоукса, а Альбус, во второй раз поведя рукой, создал дополнительно к дивану столик и лампу, которые заняли своё место значительно аккуратнее. — Тебе же понадобится место, чтобы рисовать и записывать, верно? — Да, профессор, но… — Никаких «но», или я сниму баллы с Хаффлпаффа, — нарочито строго произнес Альбус, и оттарабанил пальцами на плотно свернутом свитке смутно знакомый ритм. — Я в основном занимаюсь писаниной, так что ближайшие дни будут спокойными. Не волнуйся, что причинишь неудобство, Ньют, устраивайся. И Ньют устроился. Заскучав просто так сидеть на диване возле насеста феникса, он решил подправить кое-что в своих старых записях, пока не происходит ничего интересного. Набросок гиппокампа, встреченного им в средиземноморье, был слишком небрежен и местами даже неточен, потому Ньют взялся за перо, обмакнул кончик в чернила и принялся аккуратно обводить затейливые плавники, что шли по спине полулошади-полурыбы длинными перепончатыми лентами. Рисование всегда умиротворяло его. В ту пору, когда Ньют был студентом, он поначалу пытался зарисовывать сокурсников, сидя на подоконнике факультетской гостиной так, чтобы никто не видел, чем он занимается, но в итоге понял — люди ему не особо удаются. То ли дело животные! Волшебные или нет, все существа виделись Ньюту одинаково прекрасными, и изобразить он их мог, казалось, одним росчерком пера — словно рисование животных было именно тем, для чего он появился на свет. Возможно, в этом заключался его дар. Кто-то с детства владел окклюменцией, кто-то с рождения говорил на парселтанге, змеином языке, которому Ньют безуспешно пытался учиться, а сам он... Он просто рисовал животных. В кабинете раздавалось равномерное тик-так, маятник за спиной Альбуса раскачивался туда-сюда, неумолимо отсчитывая время. Ньют изредка отвлекался от своего занятия и следил за его движением краем глаза; тень маятника медленно ползла по кабинету, удлиняясь, — солнце за окном клонилось к закату. Уже перед самыми сумерками Альбус, переписавший за это время едва ли не стоун документов, поднялся из-за стола и потянулся. — Ньют, — позвал он, и тот вздрогнул, поднимая взгляд. — Присоединишься к нам за ужином? Для тебя найдется местечко за преподавательским столом, так что будешь почетным гостем. — Н-нет, — голос Ньюта дрогнул, и он перевел взгляд на ежащегося и выдирающего оставшиеся перья феникса. — Я не хочу пропустить… — Он не смог сразу подобрать слово и просто кивнул в сторону птицы, сделав неопределенный жест рукой. — Разумно. Тогда постарайся не заснуть и, — Альбус отстучал резвую дробь каблуками по ступенькам короткой лестницы, ведущей к рабочему месту, поджег палочкой фитиль в лампе, стоящей на столике Ньюта, — не порть зрение. — Я давно не ребенок, профессор, — тихо отозвался Ньют. — Я давно не твой профессор, мой дорогой. — Я хотел сказать «благодарю». — Не скучай, — поправив очки, ответил Альбус и поспешил в Большой зал. Глядя на лысеющего Фоукса и не замечая признаков самовозгорания, Ньют предавался воспоминаниям о тех временах, когда волосы Альбуса были короче, а сам Ньют был юным восторженным мальчишкой. Знаменитый сейчас почти на весь мир профессор трансфигурации уже тогда был достоин восхищения. Умен, внимателен, талантлив и невероятно хорош собой. К сорока годам он достиг того, что не снилось большинству родовитых волшебников. Даже в тридцать Альбус Дамблдор уже был мечтой всех сокурсниц Ньюта. Молодой, что было особенно заметно по контрасту с дряхлеющим Диппетом, пламенно-рыжий, добрый и веселый, заботливый, неизменно приятный в общении. И очень озорной — да-да, слизеринцев, которые врали о том, что их эссе съела кошка, крыса или жаба, профессор Дамблдор проучал на свой вкус. В то время Ньют прекрасно понимал, почему Альбус так нравится девочкам. Сказать по правде, он нравился и Ньюту, но в школьные годы тот не придавал этому значения. Сейчас, увидев своего учителя вновь, он вспомнил о своей далеко не платонической влюбленности и не испытал от снова всколыхнувшегося интереса ни угрызений совести, ни даже малейшего проблеска стыда. Казалось, Альбус совсем не изменился за прошедшие годы: ни одной лишней морщинки не прибавилось на его лице, и единственное, что напоминало о пролетевших годах, были сильно отросшие волосы. Близилась полночь. Глава про пикси никак не хотела дописываться, и Ньют будто смотрел сквозь аккуратные буквы, выведенные его рукой немногим ранее, не видя их. Не желая читать. — Все ждешь, Ньют? Я подумал, тебе не помешает подкрепиться. Альбус осторожно подсел рядом, и когда Ньют наконец заметил его и повернулся, протянул ему золотую тарелку с Хогвартской кухни, на которой лежали горкой светло-желтые шарики, испускающие густой сливочный аромат. Вторую такую же тарелку он придержал для себя, немедленно после того, как Ньют забрал свою порцию, атаковав десерт маленькой ложечкой. Неожиданно осознавший, что ничего с самого утра не ел, Ньют последовал его примеру. На вкус угощение оказалось холодным и кисло-сладким. Оно удивительным образом таяло во рту, дразня язык и нёбо ярким вкусом — словно маленький фейерверк взрывался. — Очередной лимонный шербет, профессор? — Лимонный шербет, — кивнул тот незамедлительно. Он очень быстро прикончил свою порцию, и теперь смотрел на тарелку в руках Ньюта, печально вздыхая. — Правда, вкусно? — Очень, — честно ответил Ньют, отправляя в рот очередную ложку лакомства и прикрывая глаза, чтобы полнее почувствовать вкус. — Я бы сказал, что шербет придумал сам Мерлин, иначе почему он так волшебен на вкус?.. — весело проговорил Альбус, и Ньют ответил ему смущенной улыбкой. — Я помню, как ты угостил меня похожим, когда... когда... — Ньют в который раз за сегодня замолчал, не в силах сходу подобрать слова. Это случилось в тот день, когда его задержали по подозрению в нападении на человека. Нелепая случайность, едва не стоившая ему репутации и приличного образования. Конечно, обвиняли не самого Ньюта, а полудикого джарви, безобиднейшее и невиннейшее существо, котороe он подкармливал. Лишь один преподаватель — самый любимый — был на стороне Ньюта в том разбирательстве, лишь Альбус вступился за него. — Не думай о плохом, — отвлек его от невеселых мыслей Альбус. — Это портит вкус. Ньют вздрогнул; Альбус мягко коснулся его щеки, запустил пальцы в шевелюру, нежно массируя кожу у корней волос. Его рука была очень теплой. Ньют не привык к людским прикосновениям, многие шутили, что он сам как дикий зверь — не доверяет людям, боится их, пусть и не показывает явно, просто держась на расстоянии. Альбуса Ньют не боялся. — Посмотри, как ты вырос, Ньют, — произнес вдруг Альбус. Голос его чуть изменился, словно он не то мечтал о чем-то, не то вспоминал о неких прекрасных моментах или людях в своей жизни. Ньют мог лишь надеяться, что его самого не было в списке людей, которые доставили Альбусу чрезмерных неприятностей. — Я помню тебя еще первокурсником, тогда даже твои волосы были ярче. Ты был очаровательно любознателен — кажется, уже в ноябре ты попытался зайти в Запретный лес, чтобы найти там... — Клабберта. Я искал клабберта, — проронил Ньют. Ему хотелось закрыть глаза и сосредоточиться на теплых руках в своих волосах. Он едва мог сопротивляться этому желанию — поглаживания были очень приятны, наверное, так же себя чувствовали животные, когда он гладил их. — Действительно. И, насколько я помню, не нашел, потому что уже через неделю нам с профессором Понс снова пришлось искать тебя по всему лесу. — Простите, что доставил вам столько проблем. Ньют бросил украдкой взгляд на феникса и понурился. Тот все еще сидел на своем насесте и безуспешно пытался нахохлиться, но перьев было слишком мало; сквозь проплешины было видно кожу, пупырчатую и ежащуюся острыми обломками, при взгляде на которые Ньюту самому становилось больно — в груди. — Что было раньше, не важно. Человек может измениться, лишь пожелав, — поучительно изрек Альбус и тут же хихикнул, рассеивая торжественность паузы. — Но тебе меняться не надо, Ньют. Ты уже нашел себя и стал прекрасным молодым человеком. Последние слова он произнес так, будто хотел сказать нечто иное, но вовремя остановился. Отблески пламени отражались в стеклах его очков, но взгляд его был чист. Альбус говорил с Ньютом серьёзно. Ньют грустно улыбнулся и придвинулся чуть ближе к Альбусу. В конце концов, он все еще держал в руках любимое лакомство директора. Чуть дрожащими пальцами Ньют сжал ложечку с лимонным шербетом и поднес ее ко рту Альбуса; тот, лишь на миг замешкавшись, медленно обхватил ее губами, смакуя сладость. Ньют поймал себя на мысли, что еще никогда не видел его так близко; сейчас, в полумраке, когда единственным источником света была лампа на наколдованном столике, Альбус был другим. Далеко не таким веселым и беззаботным, каким обычно казался. Ньют набрал еще ложку шербета и снова поднес ее к губам Альбуса, и тот снова съел, внимательно глядя на него. Будто оценивал, просчитывал что-то. Только сейчас Ньют по-настоящему почувствовал то, о чем писали другие волшебники, которые сталкивались с Альбусом: силу, об обладании которой многие не смеют и мечтать. Сидя на диванчике в полутьме рядом со своим бывшим учителем, Ньют ощутил чужую мощь, как никогда прежде, и, стараясь не дрожать от этого ощущения, снова приблизил ко рту Альбуса ложку с шербетом. Тот съел, облизнулся и медленно потянулся свободной рукой к Ньюту, как подумал тот, за тарелкой шербета. Но Альбус накрыл держащую ложку ладонь Ньюта своей, а второй, прежде перебиравшей волосы, скользнул вниз и коснулся его лица. Кончики пальцев замерли на все еще прикрытых от удовольствия веках, и Альбус вздохнул. — Ты действительно вырос, Ньют, но остался таким же чистым душой. Таких, как ты, очень мало. Пальцы его прошлись по острой скуле, изгибу носа и, наконец, остановились на губах Ньюта, и тот медленно открыл глаза. Целовать Альбуса было странно. Ньют даже не понял, в какой момент аккуратные, целомудренные касания переросли в нечто большее, но точно знал, что это было лишь следствием обоюдного желания. Цепляться за волосы Альбуса, чувствовать мягкость его губ и тепло дыхания — разве не об этом он мечтал? На самом деле Ньют не позволял себе представлять подобное, но однажды ему приснился очень похожий сон. Кажется, как раз на шестнадцатилетие. Был ли это опять сон? Сон, который повторился спустя добрый десяток лет? Ньют не знал точно, но останавливаться не хотелось, тем более что Альбус явно мог помочь Ньюту с тем, чего тот до сих пор и не умел толком. Но раздался резкий крик, сверкнула вспышка, и Ньют дернулся прочь, разрывая поцелуй, чтобы обернуться к фениксу. Фоукс горел ярким золотым пламенем, горел заживо, не издавая более ни звука после первого пронзительного крика. Его крылья широко распахнулись, а раскрытый клюв был поднят вверх, будто феникс пел небесам, выдыхая в последний раз — огонь все разрастался, а затем полыхнул синим и резко погас. На золотом насесте не осталось ни следа птицы или ее пламени. Ньют, застыв, смотрел на это чудо, а когда все закончилось, резко поднялся с дивана, попутно ударившись бедром о столик и чуть не уронив лампу, и подошел к насесту. Чуть ниже перекладины, прямо на огромном золотом блюде, тлел прах, от которого все еще пахло гарью, а в центре… В центре горки переливающегося жаром пепла расправлял крылышки еще совсем слепой и голый птенец, беззащитный, невинный. Ньют почувствовал, как защипало в носу, и понял, что плачет от счастья. Это было странно и глупо, но... Еще никогда он не видел, чтобы чья-то пусть и яркая смерть порождала жизнь, и сейчас это зрелище столь же завораживало его, сколь и пугало. Он уже чувствовал, как покалывает кончики пальцев, ему хотелось поскорее зарисовать и описать процесс самосожжения феникса. Альбус подошел к Ньюту тихо, будто подкрался, тот и не заметил его, пока Альбус не посветил лампой, которую забрал со столика. Феникс повернул головку к нему, тихонько попискивая. — Очаровательно, правда? Цикл жизни в самом невероятном его проявлении, — тепло произнес Альбус. — Фениксы невероятны, — тихо проронил Ньют, соглашаясь с ним, и Альбус перевел взгляд на него. Ньют чувствовал этот взгляд и снова ощутил себя наивным студентом — совсем как в один из тех дней, когда Альбус проводил с ним воспитательные беседы. — И ты невероятен, Альбус. Тот вздохнул, и Ньют поспешил продолжить: — Ты похож на феникса. Такой же яркий, такой же импульсивный, такой же... загадочный. — Ньют склонился еще ниже, замерев прямо около птенца, и тот клюнул его в кончик носа. Ньют улыбнулся: похоже, он невольно нарушил личное пространство снова юного феникса с явно выраженной личностью. — Я рад, что знаком с вами обоими. Альбус переставил лампу на стол, а затем положил ладонь на край блюда, и Фоукс тут же прижался к его пальцам, очевидно признавая хозяина. — Ты выбрал его, но не меня, — после молчания, наконец, сказал Альбус. — В этом весь ты, Ньют. То, кем ты являешься. Понимание обрушилось на Ньюта темной волной. Он действительно только что предпочел горящую птицу поцелую с Альбусом. Следовало немедленно исправить содеянное. — Осталось еще немного шербета, — наконец подобрал он слова. — Так давай разделим его пополам, — отозвался Альбус, нежно поглаживая довольно попискивающего птенца. И едва слышно добавил: — Милый мой Ньют.